Император Пограничья 14

Глава 14

Тишина в зале стала гулкой. Харитон Климентьевич Воронцов, сидевший в среднем ряду, медленно поднялся. Широкие плечи его напряглись под чёрным костюмом, холодные серые глаза метнулись к выходу, словно глава рода оценивал возможность покинуть помещение. Но этот человек не из тех, кто бежит. Он выпрямился, сжав челюсти, и встретил мой взгляд с нескрываемым вызовом.

Бояре замерли в ожидании. Кто-то переглядывался с соседями, кто-то судорожно сглатывал. Боярин Курагин, председательствующий на заседании, нервно теребил седые усы.

— Вы обвиняете меня в государственной измене? — медленно, будто пробуя каждое слово на вкус, произнёс Воронцов. В голосе его звучало возмущение, но я уловил в нём и нотки расчёта. — Это абсурд. Месть политическому противнику, не более. Я баллотировался на престол, и вот — едва выборы завершились, как новый князь решает избавиться от соперника под благовидным предлогом.

Несколько бояр неуверенно закивали. Харитон всегда умел играть на публику.

— Где доказательства? — продолжил он, обводя зал взглядом. — Голословные обвинения? Или у вас есть нечто большее, чем слова?

Я дал ему договорить. Пусть выговорится. Пусть думает, что может выкрутиться.

— Доказательства, — спокойно ответил я, доставая из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги, — есть. Протокол допроса Павла Сухова, куратора агентурной сети Гильдии Целителей. Человека, который координировал действия Дмитрия Корсакова — агента, отравившего кандидатов на престол. Корсаков признал, что именно Сухов передал ему задание. Сухов, в свою очередь, раскрыл, кто из владимирского боярства обеспечил проникновение Корсакова во дворец.

Я сделал паузу, давая словам повиснуть в воздухе.

— Дмитрий Корсаков проник в бальный зал под личиной официанта. Настоящий слуга внезапно «заболел» накануне приёма. Чистая профессиональная работа. Но для этого требовались связи внутри дворца. Кто-то должен был обеспечить замену официанта, предоставить форму, пропуск в закрытые помещения. — Я развернул лист и посмотрел на Воронцова. — Сухов показал, что связующим звеном между Гильдией и дворцовой администрацией выступали ваш человек, Харитон Климентьевич. Вы не задавались вопросом, куда вчера днём испарился ваш безопасник — Михаил Никифоров? Нет? Напрасно. Его уже допросили и пел он соловьём, свидетельствуя, что вы поручили ему провести Корсакова во дворец.

Зал взорвался приглушённым гулом. Бояре заговорили между собой, кто-то вскочил с места.

— Это ложь! — рявкнул Воронцов, и в голосе его прорезался металл. — Чистейшая выдумка! Где этот Сухов? Где Корсаков? Какое мне дело до Никифорова, если он был уволен ещё вчера по причине пьянства и прогулов. Приведите их сюда, пусть повторят свои показания в лицо!

— Все трое находятся под стражей, — ответил я. — И оба готовы повторить свои показания перед судом. Но это не единственное доказательство.

Я снова сделал паузу, наблюдая за Воронцовым. Тот побледнел, но держался.

— Меня ведь тоже отравили, — неожиданно бросил он, и в зале вновь повисла тишина. — Я пил то же шампанское, что и все остальные. Какой смысл мне травить себя? Это абсурд!

Хороший ход. Логичный. Жаль, что бесполезный.

— Гильдия действительно сыграла не так, как вы планировали, верно? — спокойно спросил я, делая шаг вперёд. — Она обещала вам устранить только меня. Ударить точечно, по одному претенденту. А вместо этого ударили по всем кандидатам. Вас это застало врасплох, не так ли?

Лицо Харитона дёрнулось. Совсем чуть-чуть, но я заметил. И не только я — несколько бояр переглянулись.

— Неужели думаете, что слово Гильдии чего-то стоит?.. Что они будут следовать своему плану до конца? — продолжил я, глядя ему в глаза. — Они использовали вас как мальчика на побегушках, чтобы проникнуть во дворец. Но цели у них были свои. Месть за Железнова и погружение княжества в хаос междуцарствия. Вы им были нужны лишь как инструмент. И когда план изменился, вам не сообщили.

Харитон открыл рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент поднялся седой боярин с короткими усиками — Селезнёв Максим Олегович.

— Если я правильно помню, Ваша Светлость, — медленно произнёс он, — боярин Воронцов присутствовал при аресте этого… Сухова? Почему же он не пытался помешать захвату, если действительно был связан с заговором?

Хороший вопрос. Видимо, Максим Олегович начал складывать кусочки головоломки.

— Потому что боярин не знал, что именно известно Корсакову, — ответил я. — С Воронцовым общался представитель руководящего совета Гильдии напрямую. Сухов — всего лишь куратор среднего звена. Корсаков — ещё ниже, простой исполнитель. Воронцов понадеялся, что низкоранговому куратору не сообщили всех деталей сделки. — Я повернулся к Харитону. — Это была ошибка. Гильдии Целителей плевать на всех кроме себя. Даже на таких «ценных» союзников, как вы.

Бояре зашумели громче. Кто-то выкрикнул проклятие, кто-то требовал тишины. Курагин постучал кулаком по столу, призывая к порядку.

— Я ничего не признаю, — резко бросил Воронцов, и в голосе его прозвучала сталь. — Это сфабрикованные обвинения. Пытки вырвут из человека любое признание. Я не верю ни единому слову!

Я ожидал этого. Харитон — не из тех, кто сломается под давлением аргументов. Нужно нечто большее, чтобы у зрителей не осталось сомнений.

Время использовать последний аргумент.

Я сделал шаг вперёд, встречаясь с ним взглядом. Собрал волю воедино, вспомнив, каково это — быть правителем, когда твоё слово — закон. Ощутил знакомое тепло магии, разливающееся по венам, и направил его не в заклинание, а в голос.

— Не лгите! — произнёс я, и каждое слово отдалось гулким эхом в зале.

Императорская воля ударила по Воронцову, как невидимый молот. Его голова дёрнулась назад, глаза расширились. Я видел, как он пытается бороться, как воля его цепляется за последние обрывки самоконтроля. И будь я до сих пор Мастером, а не Магистром, ему возможно удалось бы сопротивляться, но сейчас это было бесполезно. Императорская воля — не просьба. Это приказ, вплавленный в саму суть реальности.

— Ваш человек обеспечил проникновение Дмитрия Корсакова во дворец? — спросил я, не отводя взгляда.

— Да, — вырвалось у Воронцова. Слово прозвучало хрипло, словно его вытащили из груди клещами.

— Вы знали о планах Гильдии Целителей устранить одного из кандидатов?

— Знал, — выдохнул он, и в голосе слышалась боль.

— Вы желали моей смерти?

— Желал.

Зал замер. Германн Белозёров, сидевший поодаль, побледнел, словно увидел призрака. Арсений Воронцов, младший брат Харитона, уронил лицо в расставленные руки, мотая головой

Харитон покачнулся. Он словно внезапно осел, плечи поникли, руки бессильно повисли. Выглядел он так, будто из него вытащили позвоночник. Лицо осунулось, глаза потускнели.

Бояре взорвались криками. Кто-то требовал немедленной казни, кто-то — суда. Кто-то просто проклинал предателя. Курагин яростно колотил кулаком по столу, пытаясь восстановить порядок, но его не слушали.

Я поднял руку, и зал постепенно затих. Пусть и не сразу, но голоса стихли.

— Харитон Климентьевич Воронцов, — произнёс я официальным тоном, — я, Прохор Игнатьевич Платонов, князь Владимирский, признаю вас виновным в государственной измене. Соучастии в убийстве Ореста Скрябина. Соучастии в покушении на убийство Ларисы Ладыженской, Прохора Платонова и Николая Кисловского.

Воронцов молчал, глядя в пол.

— Однако, — добавил я, и в зале снова повисла тишина, — поскольку вы являетесь представителем древнего рода, а крови уже пролилось достаточно, я дам вам последний выбор из уважения к вашей семье и вашим братьям.

Я сделал паузу, глядя на поникшего Харитона.

— Вы можете сложить с себя полномочия главы рода и передать управление брату Арсению. Принести мне клятву забыть о мести и вражде. И отправиться навсегда в монастырь замаливать грехи, — я дал словам повиснуть в воздухе. — Или я прямо сейчас вызову вас на дуэль. И убью. Выбирайте.

Бояре снова зашумели, но теперь это был возбуждённый гул. Кто-то одобрительно кивал, кто-то качал головой.

Я не сомневался, какой выбор сделает мой враг. Харитон Воронцов — гордый человек. Он не согнётся, не примет милость от того, кого ненавидит. Для него смерть с честью — единственный путь. Тем лучше.

И точно.

Воронцов медленно поднял голову. В глазах его больше не было прежней ярости, но появилось нечто иное — холодная решимость.

— Я выбираю дуэль, — хрипло произнёс он.

Зал вновь взорвался криками.

Через десять минут бояре потянулись к выходу из зала заседаний. Кто-то шёл молча, опустив голову, кто-то перешёптывался с соседями. Я шёл впереди процессии, чувствуя на спине десятки взглядов — любопытных, испуганных, осуждающих. Ярослава двигалась рядом, не говоря ни слова, но я ощущал её поддержку в каждом шаге.

Мы вышли во внутренний двор дворца, на широкую каменную площадку, выложенную серым гранитом. Зимнее солнце стояло низко над горизонтом, отбрасывая длинные тени от колонн и статуй. Морозный воздух обжигал лёгкие. Дыхание превращалось в белые облачка пара.

Площадка была достаточно просторной для поединка — метров тридцать в длину и двадцать в ширину. Бояре расступились, образуя живой круг по периметру. Кто-то кутался в меха, кто-то стоял, сжав кулаки в карманах. Все молчали. Только ветер шелестел по каменным плитам, да где-то вдали лаяла собака.

Воронцов стоял в центре площадки, выпрямившись, будто на параде. Чёрный костюм с гербом рода контрастировал с серым камнем. Лицо его было бледным, но спокойным. Он принял решение и теперь следовал ему до конца. За это его можно было даже уважать.

Я остановился в нескольких шагах от него.

— У вас есть время, — произнёс я негромко. — Уладьте дела. Попрощайтесь с родными.

Харитон кивнул, не отводя взгляда. Повернулся и направился к краю площадки, где стоял Арсений. Младший брат выглядел подавленным — плечи поникли ещё сильнее, лицо осунулось. Харитон обнял его, что-то тихо сказал. Арсений закрыл глаза, кивнул. Братья постояли так несколько секунд, затем Харитон отстранился.

По лестнице взбежала женщина средних лет в дорогом платье с брошкой — супруга Воронцова, с которой я сталкивался на балу. Увидев мужа, она бросилась к нему. Харитон поймал её, обнял крепко. Женщина что-то говорила, всхлипывая, но он качал головой, успокаивал. Затем взял её лицо в ладони, поцеловал в лоб и отстранился. Развернулся и пошёл обратно в центр площадки.

Я наблюдал за этой сценой без удовольствия. Убийство человека, каким бы врагом он ни был, не приносило мне радости. Но иногда другого выхода просто не существовало. Харитон Воронцов не остановился бы. Он продолжал бы плести интриги, подкупать людей, искать способы отомстить. Пока жив он, княжество не обретёт покоя.

Бояре понимали это так же хорошо, как и я. Никто не питал иллюзий относительно исхода поединка. Воронцов был магом, да — Магистр первой ступени, если верить слухам. Но что это значило против того, кто сразил Архимагистра Крамского в открытом бою? Харитон шёл на смерть, и все это знали.

Он остановился в центре площадки, снял пиджак, передал слуге, оставшись в белой рубашке и жилете. Принял из рук слуги ножны. Их со звоном покинул длинный узкий клинок с гравировкой на лезвии — фамильное оружие Воронцовых, судя по гербу на гарде.

Я молча вытащил из ножен свой собственный меч. Сумеречная сталь поблёскивала тускло-серебристым светом. Фимбулвинтер здесь бы не пригодился, учитывая дар моего оппонента. Я слышал, как несколько бояр ахнули, увидев оружие. Легенды о Сумеречной стали ходили по всему Содружеству.

— Начинайте, — бросил я, принимая стойку.

Воронцов дёрнул подбородком, соглашаясь. Поднял свободную руку. Через миг я увидел то, что и ожидал — бледно-голубое пламя вспыхнуло вокруг его ладони. Эфиромантия. Редчайший дар, передающийся по крови. Его отец, Климент Воронцов, обладал тем же. Я помнил этот диковинный огонь, который не жёг плоть, но пожирал магию.

Харитон взмахнул рукой, и волна бледного пламени покатилась по камням прямо на меня девятым валом. Воздух задрожал, исказился. Эфирная магия рассеивала чужие заклинания, осушала магические резервы противника. Против большинства магов это было смертельным оружием.

Но я не собирался применять магию.

Я рванул прямо сквозь пламя на полной скорости. Пламя лизнуло меч, попыталось зацепиться за Сумеречную сталь, но соскользнуло.

Воронцов не ожидал такого. Его глаза расширились, когда я вынырнул из огня в трёх шагах от него. Он попытался отступить, поднял свой клинок в блок. Я нанёс удар снизу вверх, вложив в него всю силу. Наши мечи столкнулись со звоном, и клинок Харитона отлетел в сторону под силой удара. Сталь его оружия не выдержала удара Сумеречного металла.

Я не дал ему опомниться. Продолжив движение, развернул меч по широкой дуге, нарисовав петлю. Лезвие со свистом рассекло воздух и шею Воронцова одним чистым движением.

Голова скатилась с плеч. Тело ещё мгновение стояло, затем осело на камни. Кровь хлынула тёмным потоком, растекаясь по серому граниту.

Я стряхнул капли с клинка, вытер его платком и убрал в ножны. Никакого торжества не чувствовал. Никакой радости. Просто усталость. И понимание необходимости.

Я столкнулся с эфирной магией, когда сражался с Климентом Воронцовым в той палатке в лагере вражеской армии. Почувствовал тогда, как работает этот дар. Как пламя тянется к магическим потокам, пытаясь их разорвать. Однако и до этой встречи я знал слабость эфиромантов — они полагаются на свой дар слишком сильно. Забывают о простом клинке, о физической силе, считая, что без магии их противник окажется беспомощен.

С Клементом было сложнее — там присутствовал второй противник — Ратмир Железнов, отвлекающий внимание. Здесь же не было никого. Только я и Харитон. Только меч и решимость закончить это быстро.

Затягивать не имело смысла. Мой оппонент был мёртв с того момента, как выбрал дуэль.

— Передайте тело вдове, — бросил я через плечо, поворачиваясь к выходу. — Похороните достойно. Он был предателем, но умер с честью.

Бояре расступились, пропуская меня. Я двинулся к выходу из двора, чувствуя, как кровь Воронцова остывает на камнях за спиной. Ярослава молча шла рядом, положив руку на рукоять меча. Её присутствие успокаивало.

— Ваша Светлость! — окликнул меня кто-то сзади.

Я обернулся. Ко мне спешил председатель Боярской думы, боярин Курагин. Седые усы его топорщились, дыхание сбивалось. Он остановился в паре шагов, склонил голову.

— Ваша Светлость, — повторил он, переводя дух. — Что вы намерены делать дальше?

Я посмотрел на него, затем перевёл взгляд на дворец. На его высокие стены, на башни, на знамёна Владимирского княжества, развевающиеся на ветру.

— Закрыть последний незакрытый вопрос, — ответил я спокойно. — Провести суд над Сабуровым. Пусть народ увидит, что узурпаторы получают по заслугам. Независимо от титула.

Я развернулся и пошёл прочь, не оглядываясь.

Экран мерцал голубоватым светом в полумраке кабинета. За окнами небоскрёба простирался Бастион — десятки светящихся башен, пронзающих сумерки. Он сидел неподвижно, просматривая ленту новостей. Пальцы скользили по сенсорной поверхности планшета, безэмоционально перелистывая сообщения. Очередная заметка о ценах на зерно. Интервью с князем Голицыным о торговых соглашениях. Скандал в Ярославле…

Движение остановилось.

«Князь Владимирский избран. Потомок Рюрика продемонстрировал меч предка».

Заголовок висел на экране, но он не читал дальше. Не сразу. Взгляд задержался на словах «потомок Рюрика». Он коснулся заголовка, разворачивая статью.

Текст разлился по экрану: «…маркграф Угрюмский одержал победу на выборах… представил доказательства происхождения от династии Рюриковичей… древний меч, откликнувшийся на кровь владельца…»

Рука непроизвольно сжалась в кулак. На мгновение — всего на мгновение — внутри вспыхнуло что-то горячее, пульсирующее. Он не позволил этому чувству задержаться, гася его силой воли. Эмоции — роскошь, которую нельзя себе позволить.

Пальцы замерли над экраном. Он откинулся в кресле. Мозг уже работал, выстраивал цепочки. Маркграф Угрюмский. Прохор Платонов. Внезапное появление из ниоткуда. Стремительный взлёт. Военные победы. Сумеречная сталь. А теперь — княжеский титул и легендарный артефакт.

Слишком много совпадений.

Он вернулся к статье, читая внимательнее. «…род Платоновых ведёт происхождение от младшего сына Всеволода Большое Гнездо… гемомант подтвердил генеалогическую линию…» Доказательства. Экспертизы. Публичная демонстрация.

Интересно.

Рука потянулась к подбородку, пальцы коснулись гладко выбритой кожи. Меч не мог активироваться для случайного человека. Только определённая кровь. Только определённая линия.

Значит, маркграф действительно тот, за кого себя выдаёт.

Мужчина поднялся, подошёл к панорамному окну. Город раскинулся внизу — сеть огней и дорог, артерии информационных потоков. Эфирнет опутывал Содружество паутиной мнемокристаллов.

А теперь — эта новость. Непредвиденная переменная.

Или возможность?

Он вернулся к столу, открыл защищённый терминал. Несколько команд — и на экране появились досье. Прохор Платонов. Маркграф Угрюмский. Князь Владимирский. Фотографии, документы, отчёты агентов. Он изучал информацию методично, без спешки.

Действия маркграфа говорили о многом. Прямолинейность в бою. Презрение к интригам. Опора на грубую силу. Быстрые, решительные удары вместо долгих манёвров. Даже выборы князя провёл не через долгие закулисные игры, а через демонстрацию мощи.

Архаичный стиль ведения дел.

Уголок губ дрогнул. Забавно.

Он закрыл досье, сплёл пальцы в замок. Нужно просчитать варианты.

Свежвыбранный князь силён, но неопытен в современных реалиях. Наверняка не понимает истинной расстановки сил. Правитель с контролем над Сумеречной сталью и растущим влиянием — ценный актив. Такого союзника стоит заполучить.

Вопрос только в подходе.

Он потянулся к магофону, но остановился. Нет. Торопиться не стоит. Сначала нужна дополнительная информация. Нужно проследить за князем. Составить психологический портрет. Выявить слабости, амбиции, желания.

Знание — сила. Особенно когда речь идёт о потенциальных союзниках.

Или противниках.

Он поднялся и шагнул к окну. Город мерцал огнями внизу. Где-то там, за тысячами километров, князь праздновал победу. Носил корону. Держал в руках древний меч.

Улыбка тронула губы — холодная, лишённая тепла.

Интересный поворот. Очень интересный.

Он вернулся к столу, открыл защищённый канал связи. Пальцы забегали по клавишам. Сообщение формировалось чётко, без лишних слов.

«Усилить наблюдение за Владимиром. Полное досье на нового князя и его окружение. Анализ действий, связей, целей. Приоритет — максимальный».

Отправка.

Экран погас. Он остался сидеть в полумраке, глядя на ночной город.

Одна мысль пульсировала в его голове, словно уродливая опухоль.

Ирония судьбы? Или закономерность, заложенная в самой природе магии?..

Ноготь скрёб по камню, оставляя тонкую царапину. Ещё одна. Ещё один день в этой каменной могиле. Узник отстранился от стены, глядя на результат своих трудов. Вся камера была исчерчена такими метками — сотни, тысячи чёрточек, покрывавших серые блоки плотным узором. Он давно перестал их считать. Какой смысл? Время здесь не имело значения. Только бесконечная череда одинаковых дней, размытых в монотонную пытку существования.

Он опустился на холодный пол, прислонившись спиной к стене. Цепи на запястьях звякнули — тяжёлые, аркалиевые. Они гасили магию, превращали его в обычного смертного. Почти обычного. Если бы не одно проклятое обстоятельство.

Он не мог умереть.

Сколько раз он пытался? Десять? Двадцать? Разбивал голову о стену, пока охрана не вламывалась в камеру. Пытался перегрызть вены на запястьях. Голодал неделями, пока тело не превращалось в скелет, обтянутый кожей. И каждый раз — каждый чёртов раз — он просыпался. Раны затягивались. Кости срастались. Плоть восстанавливалась.

Бессмертие. Дар? Проклятие? Он больше не знал. Знал только, что это делало его идеальным объектом для экспериментов.

Воспоминание вспыхнуло, как всегда — без предупреждения, утягивая в прошлое.

Белые стены лаборатории. Яркий свет магических ламп, режущий глаза. Он лежал на металлическом столе, прикованный ремнями, пока фигуры в халатах склонялись над ним. Один что-то бормотал на чужом языке, водя руками над его грудью. Другой делал записи на планшете, не отрывая взгляда от светящихся рун.

— Регенерация продолжается, — проговорил тот, что слева, его голос был отстранённым, научным. — Сердце остановилось на сорок две минуты. Полное восстановление функций через час четырнадцать минут.

— Берём образец костного мозга, — ответил второй. — Нужно понять механизм на клеточном уровне.

Боль. Сверло, вгрызающееся в бедренную кость. Он кричал, но никто не останавливался. Это не пытка. Это наука. Холодная, бесстрастная наука, для которой он был просто материалом.

Узник встряхнул головой, разрывая воспоминание. Руки дрожали. Он сжал их в кулаки, пытаясь остановить тремор. Не помогло.

Как он вообще здесь оказался?

Другое воспоминание. Более давнее. Более мучительное.

Тьма. Холод. Что-то чужое, проникающее глубже кожи, глубже мыслей. Он пытался сопротивляться, но границы между собой и не-собой размывались, истончались, рвались.

Обрывки. Лица, которые он знал. Голоса, которые узнавал. Движения, которые совершало его тело, но не он сам. Или он? Где заканчивался он и начиналось оно?

Узник зажмурился, но образы всё равно проступали. Момент, после которого всё изменилось. Момент, который нельзя забыть. Нельзя исправить. Никогда. НИКОГДА.

А потом — холод. Другой холод. Тот, что резал, жёг, освобождал.

Конец.

Или начало?

Узник открыл глаза, чувствуя, как по щеке ползёт влага. Слеза. Первая за… сколько? Месяцы? Годы? Он потерял счёт.

Он помнил, как его нашли. Не друзья. Не соотечественники. Враги, которые увидели в нём не человека, а ресурс.

Сколько лет он здесь? Двадцать? Пятьдесят? Больше? Камера. Лаборатория. Боль. День за днём. Бесконечная петля страдания без надежды на конец.

Воспоминания — это всё, что ему оставалось. Пытка хуже любых экспериментов. Он прокручивал их снова и снова, пытаясь найти момент, когда всё пошло не так. Пытаясь понять, мог ли он что-то изменить.

Не мог. Он знал это. Но продолжал искать.

Шаги снаружи камеры оборвали поток мыслей. Он поднял голову, прислушиваясь. Два голоса — охранники. Американцы, судя по акценту.

— … читал новости в Эфирнете? — проговорил один, его голос был насмешливым. — Там в этих русских княжествах творится какая-то клоунада.

— Что ещё? — откликнулся второй, явно незаинтересованно.

— Нашёлся какой-то потомок Рюрика. Князем избрался. Меч предка демонстрировал и всё такое.

Узник замер. Сердце, которое билось ровно и монотонно тысячи дней, вдруг ёкнуло.

— Серьёзно? — в голосе второго охранника появилось любопытство. — И что, настоящий потомок?

— Ну, они там проверки всякие проводили. Гемомант кровь анализировал. Меч этот… как его…? Активировался. Типа, магический замок на крови рода. Не подделаешь.

Слова ударили его, как молот в солнечное сплетение.

— Хм, — протянул второй охранник. — Ну, забавно. Эти русские всегда любили свои театральные штучки. Помнишь, как в прошлом году один граф…

Голоса отдалились, растворившись в коридоре.

Но узник больше не слушал.

Он сидел неподвижно, уставившись в противоположную стену. Мысли метались в голове, складываясь в невозможные комбинации.

Меч активировался. Значит, кровь настоящая. Линия не прервалась, несмотря на века.

Кто-то из рода снова поднялся. Собрал силу. Стал князем.

Узник почувствовал, как что-то шевелится в груди. Не боль. Не страх. Что-то другое. Что-то, чего он не чувствовал так долго, что почти забыл название.

Надежда.

Слабая, хрупкая, почти нереальная. Но она была.

Он прижал ладони к лицу, чувствуя, как слёзы текут сквозь пальцы. Плечи тряслись. Годы отчаяния, запертые внутри, вырывались наружу.

Если кто-то из рода жив… если этот человек достаточно силён, чтобы стать князем… если меч откликнулся на его кровь…

Тогда ещё не всё потеряно.

Тогда есть шанс.

Шанс рассказать правду. Объяснить, объяснить, объяснить…

Шанс попросить прощения. Хотя он не знал, есть ли прощение тому, что он сделал.

Но если есть хоть малейшая возможность…

Узник поднял голову, глядя на дверь камеры. За ней — коридоры. За коридорами — лаборатории. За лабораториями — весь проклятый комплекс, где его держали как подопытное животное.

А где-то там, за тысячами километров океана и суши, некто снова ходил по земле. Строил. Сражался. Жил.

Надежда разгоралась ярче, прогоняя тьму отчаяния.

Он должен выбраться. Как-нибудь. Когда-нибудь. Найти способ разорвать цепи, обмануть охрану, преодолеть защиту.

Потому что если есть хоть призрачный шанс…

Узник вытер слёзы тыльной стороной ладони. Встал, несмотря на тяжесть цепей. Подошёл к стене и нацарапал ещё одну чёрточку.

Но на этот раз она означала не просто прожитый день.

Она означала день, когда вернулась надежда.