Император Пограничья 14

Глава 12

Харитон стоял, сжимая в руках документы, и наблюдал за реакцией зала. Внутри всё ещё кипела ярость от недавней сцены, когда его юрист-советник, этот никчёмный крючкотвор Богдашов, ворвался в кабинет с этими проклятыми бумагами.

«После выборов! — орал тогда Харитон, швыряя в стену чернильницу. — Вы нашли это ПОСЛЕ выборов⁈ Где вы были раньше, когда это могло предотвратить его избрание⁈»

Богдашов лепетал что-то про сложность архивов, про то, что никто не думал искать в этом направлении, но Харитон уже не слушал. Да, момент упущен. Но карта всё равно сильная. Очень сильная.

Теперь Платонов попался. Харитон видел это с холодной ясностью шахматиста, загнавшего противника в угол. Если маркграф признает правоту и покинет княжество — престол отойдёт другому кандидату, возможно, даже самому Харитону. Если же силой подавит протест — докажет всем, что вся его болтовня про законность и выборы была лишь ширмой для захвата власти. Репутация разрушится, легитимность испарится. Любой исход устраивал Харитона. Он почти чувствовал вкус грядущей победы, наблюдая, как бояре переглядываются, шепчутся, колеблются.

Платонов сейчас отреагирует — и неважно как. Главное, что ловушка захлопнулась.

Зал замер, словно кто-то перехватил ему горло невидимой рукой. Воронцов стоял с поднятыми документами, триумф плясал в его глазах. Я видел довольные физиономии его сторонников, растерянные лица нейтралов, напряжённые взгляды тех, кто только что голосовал за меня.

Кисловский встал первым. Полноватый боярин нервно поправил манжеты и заговорил торопливо, почти скороговоркой:

— Господа, вопрос действительно серьёзный. Формально решение принимал не сам князь Веретинский, а независимый суд…

Он сделал паузу, и несколько бояр фыркнули. Все знали, что суды при Веретинском были независимы ровно настолько, насколько князь позволял.

— … хотя все мы понимаем реальное положение дел, — продолжил Кисловский, — юридически это делает ситуацию сложнее. Нельзя просто отменить решение одним росчерком пера. При князе Сабурове началась реабилитация «заговорщиков», многим дали амнистию, но полное обжалование судебного решения — это долгая процедура. Требуется сбор доказательств, вызов свидетелей, повторное рассмотрение дела. По закону это займёт минимум месяц-два.

Он обвёл зал многозначительным взглядом.

— А коронация назначена через неделю.

Воронцов развернулся ко мне, и в его глазах плясали огоньки торжества:

— Всё это не важно. Раз Его Сиятельство так печётся о букве закона, утверждая, что он не простой завоеватель, пусть поступает последовательно. Покиньте пределы княжества, маркграф. Пройдут новые выборы.

Зал взорвался.

— Это абсурд! — выкрикнул кто-то из умеренных.

— Закон есть закон! — перекрывал его голос сторонник Воронцова.

— Формализм чистой воды!

— Буква закона против духа справедливости!

Бояре вскакивали с мест, перекрикивая друг друга. Кто-то потрясал кулаками, кто-то стучал по столу. Акинфеев пытался призвать к порядку, но его голос тонул в общем гуле.

Я сидел неподвижно, наблюдая за этим спектаклем. Воронцов играл хорошо, надо признать. Изящный ход. Патриарх делал ставку сразу на два варианта развития событий, и оба его устраивали.

Первый расклад: я признаю правоту его слов, покидаю княжество, выборы начинаются заново. Престол отходит либо Кисловскому, либо самому Воронцову. Второй расклад: я силой подавляю протест и этим подтверждаю, что на самом деле мне плевать на законность. Все предыдущие слова про выборы и легитимность — лицемерие. Такой исход портит мою репутацию, снижает доверие бояр, подрывает основы власти изнутри.

Элегантно. Почти изящно.

Но у этой ловушки был один недостаток — Воронцов не знал, с кем имеет дело.

Я поднялся с места. Движение было неторопливым, но зал затих мгновенно. Даже крикуны в дальних рядах замолчали, почувствовав что-то в воздухе.

— Послушайте меня внимательно, — произнёс я спокойно, без эмоций. Голос звучал ровно, но каждое слово падало в тишину, как камень в воду. — Все здесь знают, что приговоры по тому делу были сфабрикованы по приказу князя. Значит, их можно оперативно отменить, и никакая процессуальная волокита для этого не требуется.

Я обвёл взглядом зал.

— Процедура выборов состоялась. Я являюсь новым законно избранным князем. Все голосующие представители боярских родов изъявили свою волю. На троне они хотят видеть именно меня, Прохора Платонова, потомка основателя империи Рюрика. Семьдесят восемь голосов из ста двадцати семи. Более шестидесяти процентов. Убедительное большинство.

Пауза. Бояре переглядывались.

— Но если Боярская дума будет настаивать на этих пустых бюрократических формальностях, — голос стал холоднее, — я объявлю себя князем Угрюмским и сделаю Владимир вассальным городом без права на собственное княжение. То есть лишу его княжеского престола.

Зал ахнул. Кто-то вскочил с места, но я продолжал, не повышая голоса:

— Прецеденты в истории есть. Столица может переноситься. Старшинство городов менялось не раз. Моя армия держит город. Мои люди контролируют ключевые точки. Напоминаю, избрание князя поможет как можно скорее вернуть во Владимир военнопленных — ваших сыновей, братьев, отцов.

Долгая пауза, которая позволила моим словам дойти до сознания бояр.

— Я контролирую стратегический ресурс, без которого княжество не сможет выбраться из долговой ямы, выкопанной узурпатором Сабуровым.

Многие переглянулись. Все понимали, о чём речь. Сумеречная сталь Без неё им придётся очень сильно затянуть пояса.

Я подпустил холода в голос. Температура в зале словно упала на несколько градусов. Когда я заговорил снова, голос лязгнул сталью:

— Если бояре хотят сохранить хоть какую-то автономию, им стоит решить вопрос с приговором. Иначе Владимир станет всего лишь одним из городов Угрюмского княжества, а не столицей.

Я выпрямился, и в этот момент сквозь меня проступил тот, кем я был тысячу лет назад. Древний император, перед которым склонялись покорённые народы. Хродрик Неумолимый, чьё имя наводило ужас от Северного моря до степей Востока.

— Выбирайте, — произнёс я, и голос прогремел под сводами зала. — Князь Владимирский с правом на собственное княжение или вассальный город под моей рукой. Третьего не дано.

Я уважал закон. Легитимность для меня была важна — именно поэтому я не просто взял трон силой, а прошёл через эту процедуру с выборами. Но я не позволю водить себя за нос как мальчишку. Голосование состоялось. Воля бояр выражена. Семьдесят восемь голосов — это не случайность и не ошибка. Это решение.

Некоторые вещи, вроде выборов и волеизъявления, действительно важны. Но я не из тех, кто позволит манипулировать собой через юридические уловки. Я прошёл путь от смертного приговора до княжеского трона. Разбил армию узурпатора. Взял столицу без единого выстрела. Доказал своё происхождение от самого Рюрика. И теперь какая-то бумажка, подписанная безумцем, должна перечеркнуть всё это?

Пусть настаивают на формальностях. Тогда получат формальность сполна — Владимир станет частью Угрюмского княжества. Их драгоценная дума превратится в городской совет. Их независимость останется на страницах учебников истории. И вместо древнего княжества они получат провинциальный город под моей властью. Их решение — их последствия.

Бояре сидели с раскрытыми ртами, хлопая глазами. Воронцов побелел, как полотно. Кисловский нервно сглотнул, теребя манжеты. Даже Ярослава смотрела на меня с удивлением.

В зале начались пересуды. Бояре переглядывались, шептались, жестикулировали. Воронцов попытался что-то сказать, но его никто не слушал. Кисловский открывал и закрывал рот, как рыба, выброшенная на берег.

Воронцов ждал, что я выйду из себя, прикажу арестовать его за дерзость, силой заткну рты недовольным и разгоню думу. Посажу несогласных в тюрьму. Покажу всем своё истинное лицо — завоеватель, который прикрывается красивыми речами о выборах и легитимности, но на деле плюёт на закон. Но я не дал ему этого удовольствия. Я не применял силу. Я предложил выбор. Юридически безупречный выбор. Просто такой, который им не нравится. Это не диктатура — это политика. Не подавление — а переговоры с позиции силы. Я не сломал систему. Я заставил её работать на себя.

Холодная усмешка возникла на моём лице и тут же исчезла. Харитон Климентьевич построил изящную ловушку с двумя выходами, оба из которых вели к моему поражению. Но он не учёл третий вариант — переворот всей доски. Я не пошёл ни по одной из его дорог. Вместо этого создал свою, где выбор стоял уже не передо мной, а перед боярами.

Отменить противоправный приговор и законно избрать меня князем — или потерять сам статус княжества, превратившись в вассальный город. Первый вариант сохранял им лица, автономию, власть. Второй — лишал всего.

Воронцов пытался загнать меня в угол, а я загнал в угол весь зал.

— Господа! — раздался голос боярыни Ладыженской, пожилая дама встала, опираясь на трость. — Предлагаю провести экстренное заседание Боярской думы для рассмотрения этого вопроса.

— Поддерживаю, — откликнулся боярин Добронравов, мужчина средних лет с пышными усами, с которым мы дискутировали в её политическом салоне.

— И я, — добавил Селезнёв, пожилой аристократ с седыми бакенбардами.

— Присоединяюсь, — произнёс боярин Толбузин.

— Боярская дума удаляется на экстренное заседание! Всем покинуть банкетный зал и следовать в Большой зал думы!

Бояре начали подниматься с мест. Кто-то возмущённо бормотал, кто-то оживлённо переговаривался. Воронцов стоял неподвижно, сжав челюсти. Взгляд, которым он одарил меня, мог бы прожечь сталь.

Я спокойно встретил его глаза. Пусть смотрит. Пусть запоминает. Сегодня он узнал, что значит играть против человека, который строил империи и сокрушал королевства. Вот только мы ещё не закончили, но вначале я дождусь развязки.

Толпа бояр потянулась к выходу. Ярослава тихо подошла ко мне:

— Ты только что поставил им ультиматум.

— Да, — кивнул я. — Иначе они будут тянуть с решением месяцами, утопая в процедурах и формальностях. А мне нужна легитимная власть здесь и сейчас.

— Рискованно.

— Только на словах. У них нет выбора, если смотреть трезво. Армия разбита. Сабуров в тюрьме. Гвардия присягнула мне. Даже если они проголосуют против — что дальше? Попытаются выгнать меня силой? Какой силой? Наёмники разбежались после Гона, половина боярского ополчения сидит у меня в остроге, а новое не соберётся после разгрома под Угрюмом. Они могли бы начать партизанскую компанию, вооружённые люди в княжестве остались, но этим только окончательно похоронят свои шансы на восстановление экономики.

Ярослава задумчиво кивнула, но я продолжил:

— А теперь представь, что они аннулируют выборы. Кто станет князем? Воронцов? Половина зала ненавидит его за связи с прошлым главой рода, из-за которого и случился разгром, а также погибли их родственники. Кисловский? Купцы его поддержат, но аристократия не поставит чиновника-торгаша на трон. Новые выборы займут недели. А всё это время пленные будут сидеть у меня в Угрюме. Семьи будут давить на бояр каждый день — жёны, матери, дети. Формальный приговор против живых людей в плену. Что, по-твоему, перевесит? Гордость или любовь к детям?

Я сделал паузу.

— Они могут сколько угодно кричать о законе, потрясая клеветническим приговором, но реальная власть в моих руках, и они это прекрасно понимают. Бояре выберут меня — потому что я уже избран, и начинать всё заново не хочет никто. Нет, даже не так, они выберут своих детей. Всегда выбирают.

Мы последними вышли из банкетного зала, направляясь к Большому залу Боярской думы. Впереди, в коридорах дворца, шли бояре — одни торопливо, сбившись в группки и возбуждённо переговариваясь, другие медленно, словно под тяжестью навалившегося бремени. Я видел растерянность на лицах, слышал обрывки фраз: «…не может быть серьёзно…», «…что он делает?..», «…потеряем всё…»

Паника. Чистая, неприкрытая паника.

Ярослава шла рядом, и я чувствовал её напряжение. Ситуация балансировала на грани, но я был спокоен. Я знал, что делаю.

Бояре собрались в Большом зале, но надолго там не задержались. Через полчаса стало ясно: ночь будет бессонной. Кто-то из умеренных, кажется, Селезнёв, первым предложил собрать чрезвычайное заседание суда. Идею подхватили мгновенно. Альтернатива — потеря статуса княжества — пугала сильнее любых процедурных сложностей.

Я вернулся в свои покои, но спать не лёг. Сидел у окна, наблюдая, как во дворце и думе зажигались огни. Гонцы сновали туда-сюда. Караулы меняли постовых. Владимир не спал этой ночью.

К утру мне доложили: суд вынес решение. Полная реабилитация. Приговор князя Веретинского признан сфабрикованным и недействительным. Свидетели нашлись быстро — слишком многие знали правду о том «деле». Просто молчали, пока было опасно говорить. Теперь же, когда молчание стало опаснее правды, языки развязались.

Я объявил, что коронация состоится через три дня.

Время пролетело в вихре приготовлений. Дворец превратился в муравейник. Портные шили церемониальные одежды. Слуги драили полы до блеска. Повара готовили пиршество. Василиса, Полина и Ярослава старательно выбирали наряды, макияж и аксессуары для столь важного мероприятия.

Мои ближайшие сподвижники прибыли на следующий день. Игнатий Платонов и Захар, Тимур Черкасский, Борис, Елизавета и Илья Бутурлины, Джованни Альбинони и Варвара Уварова, Матвей Крестовский и Раиса Лихачёва. При виде них, идущих вместе, мы с Ярославой обменялись красноречивыми взглядами. Игнатий обнял меня крепко, не говоря ни слова. Василиса смотрела с гордостью. Полина сияла, словно это её собственный триумф.

Но настоящим знаком моего нового статуса стало появление князей.

Матвей Оболенский прибыл первым с супругой Ольгой Дмитриевной — дамой лет сорока с приятными чертами лица и тёплыми карими глазами. Князь был в парадном костюме с гербом Сергиева Посада — щит с серебряной монастырской стеной в лазурном поле, за которой виднелась башня с золотым куполом и крестом, в обрамлении золотых бердышей. Мы обменялись рукопожатием.

— Поздравляю, Прохор Игнатьевич, — сказал он просто. — Путь был нелёгким, но вы справились.

— Пусть ещё не закончен, Матвей Филатович, — ответил я.

Он понимающе кивнул.

Также прибыл Дмитрий Голицын в окружении целого взвода охраны, многие из которых, будучи магами, имели ранг Магистра. Властный, широкоплечий, с благородной проседью на висках. Московский князь не улыбался, но в его тёмных глазах читалось одобрение.

— Неплохо сыграно, маркграф, — произнёс он, пожимая руку. — Очень неплохо. Вновь убеждаюсь, что моя дочь умеет выбирать достойных людей.

Затем прибыла княгиня Варвара Разумовская из Твери. Миниатюрная девушка в строгом тёмно-сером платье без всяких излишеств, каштановые волосы с медным отливом собраны в практичный узел, хотя пара прядей выбилась — привычка накручивать их при размышлениях. Большие карие глаза за очками для чтения окинули меня проницательным взглядом. На тонких пальцах — пятна чернил, единственное украшение — серебряный браслет с гербом Твери.

— Поздравляю, Прохор, — сказала она без церемоний, протягивая руку для рукопожатия, а не для поцелуя, как принято с дамами. — Впечатляющая игра. Ярослава не зря в тебя верила.

— Спасибо, Варвара Алексеевна, — ответил я, пожимая её руку. — Рад видеть вас здесь.

— Куда ж я денусь, — усмехнулась она. — Когда мой торговый партнёр становится князем соседнего княжества, это называется удачные инвестиции. Надеюсь, наше сотрудничество продолжится?

Я ещё не был князем официально, но она уже называла меня так. Знак признания.

— Разумеется.

Она кивнула с деловитой удовлетворённостью и отошла, уже листая какие-то бумаги, которые достала из сумки.

Последним прибыл князь Трубецкой из Покрова. Невысокий белобрысый мужчина с аккуратной бородкой и крючковатым носом, в парадном костюме с гербом Покрова на груди. Мы уже встречались — он был распорядителем моей дуэли с Крамским.

— Маркграф, — он протянул руку с усмешкой, — или теперь уже князь? Помнится, после той дуэли я говорил, что буду рад сотрудничеству, когда пыль уляжется. Похоже, пыль не просто улеглась — вы её закатали в асфальт.

— Игорь Павлович, — ответил я, пожимая руку. — Рад видеть вас здесь.

— Взаимно, — хмыкнул он. — Вы сдержали своё слово. Причём с размахом. Так что теперь пора говорить о том самом взаимовыгодном партнёрстве, о котором мы беседовали в моей машине.

— Непременно обсудим после всех торжеств.

Присутствие четырёх князей на коронации повышало статус мероприятия многократно. Это было не просто избрание очередного князя. Это было признание меня как новой политической силы в Содружестве.

День коронации выдался ясным. Морозным, но без ветра. Солнце заливало городскую площадь перед дворцом, где собрались тысячи людей. Весь цвет владимирской аристократии. Представители всех сословий. Даже простолюдины, которых не могли не допустить к церемонии.

Я стоял на возвышении перед Боярской думой. Рядом — представители сословий: бояре, купцы, офицеры, духовенство. Акинфеев держал на бархатной подушке княжескую корону — простой золотой обруч с рубинами. Не такой пышный, как императорская корона, которую носили мои потомки, но всё же символ власти.

Я произнёс торжественную речь. Коротко. Ясно. Без пустых красивостей.

— Я, Прохор Игнатьевич Платонов принимаю на себя полномочия князя Владимирского. Клянусь править мудро и справедливо. Клянусь защищать княжество от врагов внешних и внутренних. Клянусь привести эту землю к процветанию.

Акинфеев возложил корону на мою голову. Металл был холодным, тяжёлым. Но я носил более тяжёлые короны.

Толпа загудела. Кто-то закричал: «Да здравствует князь!» Подхватили другие. Аплодисменты прокатились волной.

Я поднял руку, требуя тишины. Зал замер.

— Первым своим приказом как князь я объявляю следующее, — произнёс я чётко, чтобы слышали все. — За попытку манипулировать законом, за бесчестное использование юридических уловок после честных выборов, я делаю Владимир младшим титулом в моих владениях.

Толпа ахнула.

— Отныне я — князь Угрюмский и Владимирский. Столица единого княжества переносится в Угрюм.

Шум нарастал, как морской прибой.

— Владимир сохраняет свои привилегии и Боярскую думу, статус важного торгового и культурного центра, но теряет статус столицы. Это необходимо для очищения от скверны беззакония двух предыдущих правителей — тирана Веретинского и узурпатора Сабурова. Для начала новой эпохи на новом месте. Эта земля настолько пропиталась ядом интриг и предательства, что не способна более управлять собой достойно. Новая столица даст нам чистый лист.

Толпа зашумела — тревожно, растерянно. Возмущённые вскрики перемешивались с ошеломлённым молчанием. Кто-то качал головой в недоверии, кто-то сжимал кулаки, но большинство просто стояло, пытаясь осмыслить услышанное. «Владимир — младший титул?..», «Столица в Угрюме?..» — доносились отдельные реплики. Я не двигался, позволяя новости дойти до сознания.

Затем заговорил снова, и голос мой прорезал гвалт, как сталь:

— Я предупреждал. Говорил ясно: выбирайте. Вы сами довели до этого своими интригами. Хотели играть в юридические игры — получили сполна.

Постепенно крики стихали. Бояре переглядывались. До них доходило: спорить бессмысленно. Решение принято. Армия в городе. Князья-свидетели на площади. Корона на моей голове. Сделано.

Боярыня Ладыженская первой преклонила колено. Медленно, опираясь на трость, старая женщина опустилась перед мной.

— Город устал от интриг, Ваша Светлость, — произнесла она твёрдо. — Важна не гордость, а мир и порядок. Я признаю ваше решение.

Её пример подействовал, как катализатор. Германн Белозёров сделал шаг вперёд. На мгновение он замолчал, словно собираясь с силами, затем заговорил — спокойно, но отчётливо:

— Поддерживаю решение князя Прохора. — Он поднял голову, встречая взгляды бояр. — Я основал новый род, порвав с семьёй, где власть держалась на страхе и манипуляциях. Тогда говорили, что я предал семью, но я не мог служить тому, во что не верил. Взял фамилию матери и не жалею об этом выборе. Годы работы казначеем показали мне изнанку нашей системы. Бесконечные откаты, подтасовки в отчётах, разворованная казна. Система прогнила насквозь. Князь Прохор предлагает не наказание, а шанс на выздоровление.

Его слова были ударом для оставшихся Воронцовых. Арсений Воронцов, младший брат Харитона, вышел из толпы бояр. Осунувшийся, сломленный потерями, он всё же держался с достоинством.

— Я не поддерживаю месть моего брата, — сказал он устало. — Мои мальчики мертвы. Отец мёртв. Достаточно крови. Князь Прохор предлагает мир. Я принимаю его.

За ним вышли ещё несколько младших членов рода Воронцовых. Племянники, двоюродные братья. Один за другим они склоняли головы, признавая нового князя.

Раскол в роду стал явным. Харитон стоял в стороне, бледный от ярости, сжав кулаки. Но даже он понимал: спорить бессмысленно. Решение принято, корона уже на моей голове, князья-свидетели на площади.

Остальные бояре один за другим склоняли головы, подчиняясь воле нового правителя. Толбузин. Селезнёв. Курагин. Даже Кисловский, хоть и с кислой миной, преклонил колено.

Церемония завершилась. Владимир получил нового князя, а заодно потерял статус столицы.