Император Пограничья 14

Глава 13

Торжественный банкет начался через час после церемонии. Огромный зал дворца был заполнен гостями — бояре, купцы, офицеры, представители духовенства. Сотни светокамней в хрустальных люстрах превращали помещение в море золотого света. Слуги разносили блюда и вино. Оркестр играл что-то торжественное и величественное.

Я стоял у длинного стола на возвышении, принимая поздравления. Формальные, учтивые, механические. Одни бояре кланялись с искренним уважением, другие — с плохо скрытой неприязнью. Но кланялись все. Корона на голове ощущалась особенно весомой.

Дмитрий Голицын подошёл первым из князей. Широкоплечий, властный, эталон князя. В руке он держал бокал вина, во взгляде — оценивающий интерес.

— Поздравляю с победой, Прохор, — говоря, как равный с равным, произнёс московский князь негромко, чтобы слышали только мы. — Разбить армию Владимира с твоими ресурсами… впечатляет. Мои советники говорили, что тебе не выстоять. Даже убедили меня перестраховаться.

Я вопросительно посмотрел на него.

— Те инструктора, что обучали твоих молодцов работать с артиллерией, — продолжил собеседник, покачивая бокалом, — имели приказ в случае прорыва врагов внутрь острога немедленно эвакуировать Василису в Москву.

Я вскинул бровь:

— Каким образом? Не поздновато ли было бы?

— Не пожалел редкий артефакт для телепортации, — князь усмехнулся. — Дорогой зараза и одноразовый, но ради дочери не жалко. К счастью, не понадобился. Ты справился.

— Значит, вы сомневались в исходе.

— Сомневался, — честно признал он. — Против тебя шла армия с большим превосходством по числу магов, это могло решить дело. У тебя — в три раза меньше бойцов и в десять — магов. Но ты доказал, что дело не в количестве. — Он серьёзно посмотрел на меня. — Как там моя девочка? Прижилась в твоём Угрюме?

— Прижилась. Стала незаменимой. Геомантия нужна везде — от строительства до добычи руды.

Дмитрий бросил на меня проницательный взгляд.

— Да уж наслышан о твоей руде… Хорошо, — кивнул князь. — Я благодарен тебе за то, что увёз её тогда. Строгановы до сих пор копают, ищут зацепки. Герасим требует расследования смерти сестры, рассылает письма по всему Бастиону — угрозы, посулы… — он поморщился. — Официальная версия держится, но он не дурак. Подозревает, что не всё так просто.

— Опасно?

— Пока нет. У меня достаточно рычагов давления на Строгановых. Но если бы Василиса осталась в Москве… — собеседник не закончил фразу. — Ты сделал правильно, забрав её. Подальше от столичных интриг, от тех, кто может задавать лишние вопросы.

— А с Ливонией как обстоят дела? — спросил я.

Князь усмехнулся:

— Прекрасно. Эмбарго работает. Их купцы воют от убытков, дипломаты пытаются восстановить отношения. Но после «покушения на княжескую семью» я могу держать их на расстоянии ещё хоть год, хоть два, — он покачал бокалом. — А поставки оружия в Белую Русь удвоились. Князья благодарны. Ливонцы получают по зубам на всех фронтах и понимают, что связываться с Москвой — себе дороже.

— Значит, план сработал.

— Сработал, — согласился Голицын. — Фон дер Брюгген сидит в застенках, хоть Ливония и требует экстрадиции. Допросы оказались результативными. Мы уже вытащили немало полезной информации об их агентурной сети, — он серьёзно посмотрел на меня. — Ты спас мне жизнь тогда, Прохор. И дочь спас — от мести, от суда, от позора. Я это помню. Московский Бастион не забывает своих друзей.

— Я делал то, что было правильно.

— Правильно, — повторил князь задумчиво. — Многие правители забывают, что такое правильно. Погрязнув в интригах, теряют суть. Ты молод, но уже понимаешь главное: сила без чести — это просто бандитизм с короной, — он допил вино. — Береги мою девочку. Она упрямая, гордая, но у неё доброе сердце. И талант редкий.

— Берегу.

— Верю, — кивнул Голицын и отошёл, оставив меня наедине с мыслями.

Следующей подошла Варвара Разумовская.

— Поздравляю с коронацией, князь, — сказала миниатюрная княгиня деловито. — Объединение Угрюма и Владимира создаёт интересные экономические перспективы. Владимир контролирует торговые пути на север и запад. Угрюм производит Сумеречную сталь. Правильная логистика может утроить прибыль.

Я усмехнулся. Типично для подруги Ярославы — даже на коронации думать о цифрах.

— Рад, что вы видите возможности, Варвара Алексеевна.

— Не просто вижу, Прохор Игнатьевич, — в тон мне ответила девушка, — уже посчитала, — она постучала пальцем по экрану магофона. — Если использовать владимирские склады как перевалочную базу для поставок на север, сокращение транспортного плеча по моим прикидкам даёт экономию от семи до тринадцати процентов. Плюс расширение ассортимента в твоих магазинах за счёт тверских товаров. Это выгодно обоим.

— Звучит интересно. Обсудим детали после праздника, — согласился я.

— Отлично, — она кивнула с удовлетворением и отошла, уже делая пометки в магофоне.

Матвей Оболенский появился следующим.

— Помню нашу первую встречу, Прохор, — начал он с тёплой улыбкой. — Званый вечер у Бутурлиных. Ты только недавно пережил казнь, отправился в Пограничье и вдруг появился в Сергиевом Посаде с саблей из Сумеречной стали. Я тогда подумал: либо авантюрист с безумной удачей, либо кто-то действительно любопытный, — он рассмеялся. — А потом ты вызвал на дуэль молодого Осокина прямо на балу и буквально растоптал его, не используя для колдовства ни жестов, ни слов. Вот тогда я понял — передо мной игрок совсем другого уровня. И не ошибся. Кто ещё за год пройдёт путь от изгнанника до князя?

— Обстоятельства сложились удачно, — дипломатично ответил я.

— Удачно? — мой визави покачал головой. — Ты создал эти обстоятельства сам. Разбил армию Сабурова, взял Владимир, провёл выборы, переиграл соперников. Это не удача. Это воля и расчёт.

— Победа любит подготовку, — я пожал плечами.

Мы обменялись ещё несколькими любезностями, и князь Сергиева Посада растворился в толпе гостей.

Игорь Трубецкой подошёл последним.

— Слухи о вашей коронации уже разлетелись по Содружеству, — сообщил он негромко. — Князья обсуждают это на своих советах. Одни говорят, что вы молодец — навели порядок в хаосе. Другие волнуются — слишком быстро растёте, слишком амбициозны. Третьи вообще не понимают, что с вами делать.

— И к какой группе относитесь вы? — спросил я.

— К прагматикам, — усмехнулся Трубецкой. — Вы контролируете Сумеречную сталь в этом уголке Содружества. Значит, с вами лучше дружить, чем ссориться. Простая арифметика.

Я окинул взглядом зал. Там, у дальней стены, стояли мои люди. Борис — широкоплечий, с бородой и добродушной улыбкой — громко смеялся над чьей-то шуткой, закинув руку на плечо одного из офицеров. Василиса и Полина о чём-то спорили, жестикулируя. Княжна выглядела сдержанно-довольной, графиня — взволнованной и счастливой. Тимур Черкасский стоял чуть поодаль, со стаканом в руке, не сводя влюблённого взгляда с Белозёровой.

Джованни Альбинони был центром небольшой группы. Итальянец что-то театрально рассказывал, размахивая руками, и его слушатели смеялись. Доктор умел собирать вокруг себя людей.

Это были мои люди. Те, кто прошёл со мной путь от Угрюмихи до княжеского трона. Те, кто рисковал жизнью, верил, когда другие потешались надо мной. Глядя на них, я чувствовал не триумф, а благодарность.

Ярослава появилась рядом, лёгкое прикосновение к плечу.

— Устал от политических разговоров? — спросила она тихо.

— Да.

— Пойдём подышим.

Мы вышли на балкон. Морозный воздух ударил в лицо, прогоняя винные пары и духоту зала. Город раскинулся внизу — тысячи огней в окнах, светокамни в фонарях на улицах, силуэты церквей и особняков. Владимир праздновал.

Ярослава прислонилась к балюстраде, глядя на город. Полуночно-синее платье развевалось на ветру. Профиль чёткий, решительный. Руки сжимали перила.

— Шереметьев будет в ярости, когда узнает, что у меня появится ещё один союзник-князь, — произнесла она негромко, и в голосе промелькнула мрачная удовлетворённость. — Он больше не может игнорировать меня. Расклад сил изменился.

Павел Шереметьев. Узурпатор Ярославского престола. Убийца её отца.

— Мы вернём тебе Ярославль, — сказал я просто.

Она обернулась, удивлённо подняв бровь:

— Мы?

— Я же говорил тебе: не собираюсь останавливаться на одном Владимире, — ответил я, глядя ей в глаза. — Угрюм и Владимир — только начало. Дальше пойдут другие земли. И Ярославль в их числе. К тому же, моей будущей невесте нужно хорошее приданое. Княжество — подходящий вариант.

Её глаза расширились. Секунду она молчала, словно не веря услышанному.

— Невесте? — переспросила она тихо.

Я ещё не делал ей официального предложения. Не просил её руки по всем правилам, но мои намерения должны быть ясны.

— Да, — я шагнул ближе. — Или ты думала, это просто роман?

Ярослава смотрела на меня, и в тёмных глазах мелькало столько эмоций — удивление, надежда, страх, радость. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но я не дал ей договорить. Обнял за талию и поцеловал.

Она ответила — жадно, отчаянно, впиваясь пальцами в мои плечи. Поцелуй был долгим, глубоким. Когда мы оторвались друг от друга, Засекина тяжело дышала.

— Ты серьёзно? — прошептала она.

— Я всегда серьёзен.

Она прижалась лбом к моей груди, обнимая меня.

— Спасибо, — произнесла она еле слышно.

Мы стояли так несколько минут, наблюдая за огнями города. Внутри дворца продолжался пир. Бояре пили и строили планы. Князья оценивали нового игрока на политической арене. А мы просто были вместе, и больше ничего не имело значения.

После того как князья разошлись, я собрал узкий круг в небольшом зале рядом с тронным. Ярослава, Василиса, Полина, Тимур, Игнатий Платонов, Захар, Борис, Джованни, Матвей, Раиса, Елизавета и Илья Бутурлины. Только свои. Те, кто прошёл со мной весь путь и смог быть здесь, на время оставив Угрюм.

Слуги принесли вино и закуски. Я закрыл дверь, отгораживаясь от официального пира. Здесь не было князей, бояр, политических игр. Только люди, которым я доверял.

— За путь от Угрюмихи до княжеского трона, — поднял я бокал.

Все подхватили тост. Звон хрусталя, глотки вина.

— Боже мой, — воскликнул Джованни, всплеснув руками, — какая история! Когда я увидел вас первый раз посреди разгромленной деревни, я подумал: «Святые угодники, что это за дикое место⁈» А теперь смотрите — князь! Князь, клянусь Мадонной!

Итальянец был в ударе. Эмоциональный, громкий, размахивал руками.

— Помнишь эшафот? — спросил отец тихо, откинувшись на спинку стула. — Верёвка на твоей шее, палач готов дёрнуть рычаг. Я стоял в толпе и думал: всё, конец. Они убьют моего мальчика…

— Но я выжил, и меня отправили в Угрюмиху, — отозвался я. — А ты остался во Владимире. Должно быть, нелегко было отпускать сына в Пограничье.

— Нелегко, — согласился Игнатий, — но ты выдержал, возмужал, возвысился…

Мы вспоминали. По кусочкам, по эпизодам. Как я спас Василису от Бздыхов в лесу. Конфликт со старостой Угрюмихи, который считал меня никчёмным ссыльным. Покушение со стороны людей Макара Гривина.

— А потом ваша матушка, — продолжил Игнатий, — начала действовать крайне решительно. Похитила меня, пыталась убить Прохора…

— Не напоминайте, — поморщилась Полина. — Мне до сих пор стыдно за мать.

— Хуже всего было в том подвале, — отец потёр запястье, где когда-то были верёвки. — Холод, сырость. Думал, не доживу до встречи с сыном.

— Да… Княжеский целитель вас буквально с того света вернул, — заметила Василиса. — Воспаление лёгких, обезвоживание, сломанное ребро…

— А я потом доделывал! — встрял Джованни. — Ювелирная работа! В Венеции за такое меня называли…

— «Золотые руки», да-да, мы знаем, — перебила Василиса с улыбкой.

Мы продолжали. Мещёрское капище, где впервые столкнулись со Жнецом. Объединение деревень в единый острог — сопротивление, споры, недоверие. Рейды на секретные лаборатории князя Терехова, где проводили чудовищные эксперименты.

— Фонд Добродетели, — пробормотала Раиса, сжав стакан. — Эти ублюдки калечили людей.

— Но мы их уничтожили, — напомнил я.

Борис вспомнил, как острог превратился в настоящую крепость. Как отражали Гон. Как мы втроём с Ярославой и Матвеем убили Кощея. Как спасли Сергиев Посад, за что я получил орден и признание своей Марки.

— А потом к нам пришла война с Владимиром… — проскрипел Захар.

— И вот теперь ты князь, — закончила Василиса.

Я посмотрел на каждого.

— Без вас этого бы не было. Спасибо.

— Просто мы все немного безумны, раз согласились за тобой в Пограничье ехать, — протянула Голицына.

— Немного? — хмыкнула Полина. — Ты бросила дворец ради шахты в лесу. Это диагноз.

— Зато здесь интересно, — парировала княжна.

— В этом ты права, — согласилась Белозёрова. — Лучше, чем салоны и сплетни.

Обе засмеялись. Лёгкая перепалка разрядила атмосферу.

— Кстати о празднике, — заметил Борис. — Мне тут доложили, что в Угрюме сейчас гуляют так, что слышно в соседних деревнях. Солдаты в казармах открыли все запасы пива. Крылов пытается поддерживать порядок, но сам уже навеселе. Они пьют за князя. За нас. За победу.

Я представил эту картину — моя дружина, простые мужики, которые стали воинами, празднуют в далёком Угрюме. Они тоже были частью этого пути.

— Спасибо вам, — повторил я. — Каждый из вас сделал то, что другой не смог бы. Без этого меня бы здесь не было. Это не забывается

Они переглянулись. Некоторые кивнули. Захар смахнул слезу.

— Хватит сопли распускать, — буркнул Борис, хотя сам тяжело сглотнул. — Вино стынет.

Все рассмеялись. Напряжение спало.

Они постепенно расходились. Василиса ушла первой, Полина за ней. Ярослава поцеловала меня в щёку и скрылась за дверью.

Остался только отец.

Игнатий Платонов стоял у окна, глядя на ночной город. Седая голова, усталые плечи. Он постарел за последний год, слишком много испытаний. Но держался с достоинством.

— Никогда не думал, что доживу до такого дня, — произнёс он тихо. — Мой сын стал князем.

Я подошёл, встал рядом. Огни Владимира мерцали, как россыпь звёзд.

— Когда тебя увезли в Угрюмиху, я боялся, — продолжал отец. — Боялся, что не вернёшься. Что Бездушные разорвут. Или голод доконает. Или люди. А ты не просто выжил. Ты стал… — Игнатий обвёл рукой зал, дворец, город за окном, — … совсем другим человеком. Сильнее. Решительнее. Иногда я смотрю на тебя и вижу черты деда. Манеру держаться. Взгляд. Будто кто-то из предков вернулся.

Я напрягся, но он продолжал спокойно:

— Твоя мать гордилась бы тобой, — добавил он, и голос дрогнул. — Она всегда верила в тебя. Говорила: наш Прохор особенный. Я не понимал тогда, что она имела в виду. Теперь понимаю.

Пауза. Игнатий смотрел на огни города.

— Смерть меняет человека, — произнёс он задумчиво. — Ты прошёл через петлю. Почувствовал, как жизнь уходит. Мало кто после такого остаётся прежним.

Я молчал. Слова застряли в горле. Этот человек дал жизнь телу, в котором я живу. Воспитывал мальчика, которого я заменил. Любил сына, которого больше нет, но он не знал правды.

Я был не его отпрыском, а пережитком прошлого, застрявшим в чужом теле. Но Игнатий заслуживал уважения. Заботы. Благодарности за то, что сделал для Прохора Платонова — настоящего.

— Мальчик, которого я воспитывал, был добрым, но слабым, — продолжил отец Прохора тихо. — Он бы не выжил в Пограничье. Не смог бы сплотить людей. Но ты смог…

Или знал?..

Трудно сказать. Игнатий Платонов был проницательным человеком. Возможно, он замечал слишком многое. Но если и замечал — молчал, списывая на память предков.

— Спасибо, — сказал я просто.

Игнатий обнял меня. Крепко, по-отцовски. Я ответил на объятие, вспоминая своего собственного отца и чувствуя сложную смесь вины и благодарности.

Мы постояли так минуту. Затем он отстранился, похлопал меня по плечу и прошептал:

— Главное — чтишь память нашего рода. Защищаешь его. И этого мне достаточно. Остальное… неважно.

И вышел.

Я остался один, обуреваемый самыми разными мыслями. Через несколько минут покинул зал и пошёл по коридорам дворца. С рассеянной улыбкой на губах наблюдал за празднующими.

В одном зале пировали бояре. Германн Белозёров сидел с Полиной в углу. Они о чём-то тихо разговаривали. Граф держал руку дочери в своей, и на лице его была мягкая улыбка. Полина явно соскучилась по нему.

В другом конце того же зала Дмитрий Голицын беседовал с Василисой. Князь что-то объяснял, жестикулируя, девушка внимательно слушала. Отец и дочь, наконец нашедшие общий язык.

В другом зале купцы обсуждали новые возможности. Гордей Маклаков увидел меня, поднял бокал:

— За князя! За процветание!

Остальные подхватили. Я кивнул в ответ.

На кухне повара и слуги тоже праздновали. Кто-то пел, кто-то танцевал. Перемены коснулись всех. Даже простых людей. Они чувствовали: началась новая эпоха.

Я вышел на балкон, смотрящий на площадь. Внизу собралась толпа. Тысячи людей. Простой народ. Они пили, смеялись, кричали здравицы:

— Да здравствует князь Прохор!

— Слава князю!

— Победитель Бездушных!

Я смотрел на них и думал: это только начало. Впереди была долгая дорога. Гильдия, Бездушные, враги, интриги, войны… Но сейчас, в эту морозную ночь, я позволил себе просто насладиться моментом.

Победа была сладкой, словно губы девушки, которую я полюбил.

На следующий день состоялось первое заседание Боярской думы под моим предводительством. Я вошёл в Большой зал и увидел знакомые лица. Но теперь среди заседающих было много новых — военнопленных, отпущенных прошлой ночью. Курагины, Шаховские, Мещерские, Селиверстовы. Они смотрели на меня со смесью облегчения и осторожного любопытства.

Обсуждали административные вопросы. Создание новых Приказов, выделение средств на поддержание дорог, ремонт укреплений, распределение зерна из княжеских закромов. Скучная, рутинная работа управления, но необходимая.

Под конец заседания я поднялся.

— Остался один последний вопрос, — произнёс я спокойно.

Председатель Боярской думы, боярин Курагин Фёдор Петрович, пожилой мужчина с длинными седыми усами, лишь ночью вернувшийся из плена во Владимир, вопросительно поднял бровь:

— Какой вопрос, Ваша Светлость?

— Вопрос государственной измены Харитона Климентьевича Воронцова.

Зал замер.