Император Пограничья 14

Глава 11

Я шагнул в зал Боярской думы, и гул голосов затих. Высокие своды, амфитеатр из резного дерева, ряды скамей, заполненных боярами в парадных костюмах и мундирах. Запах старого дерева, дорогих одеколонов и нервного пота. Атмосфера напряжённого ожидания.

Мой взгляд скользнул по первому ряду. Пожилая боярыня Ладыженская, убелённая сединами, сидела прямо, как струна. Полноватый Кисловский в дорогом костюме с рубиновым шитьём нервно поправлял манжеты.

И Харитон Воронцов. Патриарх боярского рода, брюнет с холодными серыми глазами и насмешливой складкой у губ. Он встретил мой взгляд спокойно, почти с вызовом. Человек, который последнюю неделю методично пытался разрушить мою репутацию.

Чем ближе подступал день голосования, тем напряжённее становилась борьба. Конкуренты не собирались уступать без боя.

Воронцов начал первым. Его люди методично обрабатывали старших офицеров армии, гвардии и Стрельцов Владимира, пытаясь подкупить. Деньги, должности, земельные наделы — стандартный набор инструментов. Несколько командиров, среди которых совершенно ожидаемым образом оказался старый полковник, купивший должность, поддались. Большинство отказались, но сам факт попыток говорил о серьёзности намерений нового главы рода.

Затем он сменил тактику. Если прямой подкуп не работает — работай на разрушение репутации. Воронцов играл на «чужеродности» маркграфа. Я из Пограничья, не из столицы. Не свой. Деревенщина, пришедший с окраины, чтобы захватить власть. Дескать, какое право имеет человек из глуши командовать древним княжеством?

Абсурд, конечно. Я родился во Владимире, вырос здесь, учился в местной академии. В Угрюмиху попал по приговору, а не по собственной воле, и провёл там всего восемь месяцев. Но на то она и лживая пропаганда, чтобы не иметь ничего общего с правдой. Мой противник играл не на логику, а на эмоции. На предубеждения старой знати против выскочек. На страх перед переменами. И надо признать — играл неплохо.

Слухи множились, как грибы после дождя. Прохор Платонов — жестокий деспот. Убивает пленных без суда и следствия. Казнит людей за малейшее инакомыслие. В Угрюме царит атмосфера страха — любое слово против воеводы оборачивается виселицей.

Воронцов вспоминал реальные казни преступников и предателей в моей Марке. Да, я карал. Да, публично. Но только тех, кто заслужил — людей, кравших продовольствие во время войны, убийц, изменников. Патриарх же рисовал картину мрачного тирана, топящего любое несогласие в крови. Якобы я задушу свободу мысли, превращу княжество в военный лагерь, где все ходят по струнке и боятся открыть рот.

Мастерски выстроенная провокация — правды ровно столько, чтобы не усомнились, а лжи столько, чтобы испугались

Я противодействовал через прессу. Листьев и его «Голос Пограничья» сработали отлично. Независимая газета, чей первый физический номер только готовился к выходу, опубликовала материалы на своей страничке в Эфирнете о реальной жизни в Угрюме — интервью с жителями, описания судебных процессов, статистику преступности. Простые люди рассказывали, как изменилась их жизнь при мне. Безопасность на дорогах. Справедливый суд. Возможность заработать честным трудом.

Кроме того, я дал большое интервью самому Листьеву. Подробно объяснил каждый случай казни, назвал имена казнённых и их преступления. Староста, обворовавший собственных селян и вступившей в сговор с торговцем-убийцей. Пара воров, кравших продовольственные карточки во время осады и ограбивших склад с едой. Бывший каторжник зарезавший жителя Угрюма, чтобы сохранить своё тёмное прошлое в тайне. Агент Владимира, пытавшийся отравить людей на ярмарке из-за чего едва не погиб ребёнок.

Трудно обвинить в тирании человека, который казнит матёрых душегубов и защищает народ. Воронцов пытался представить меня чудовищем, но факты говорили сами за себя.

Кисловский действовал иначе. Бизнесмен до мозга костей, он понимал язык денег лучше всех остальных и очень испугался, что я наладил диалог с Маклаковым. Таможенные рычаги — его главное оружие. Купцы, торгующие с соседними княжествами, зависели от пошлин. Повысить ставку на десять процентов — и прибыль тает на глазах. Понизить на пять — и конкуренты остаются позади.

Кисловский намекал. Тонко, деликатно, но недвусмысленно. Те, кто поддержит Прохора, в случае моего избрания могут столкнуться с «неожиданными» проблемами на таможне. Задержки с оформлением документов. Внезапные проверки грузов. Штрафы за мелкие нарушения, на которые раньше закрывали глаза.

Своим же сторонникам он обещал льготы. Сниженные пошлины. Приоритет в очереди на таможне. Возможность участвовать в выгодных государственных контрактах.

Классическая схема. Кнут и пряник. Заставь бизнесменов выбирать между выгодой и принципами — большинство выберет выгоду.

Я понимал, что противодействовать надо было быстро. Купцы — прагматичный народ. Если они увидят реальную угрозу своим доходам, поддержка испарится, как утренний туман.

Поэтому я встретился с Маклаковым повторно. Глава гильдии был встревожен и опасался, что я не смогу защитить их от давления, пока не стал князем официально.

Я напомнил ему о реальной расстановке сил. Столица уже под моим контролем — армия, гвардия, администрация. Кисловский мог намекать сколько угодно, но реальной власти у него не было. Затем мы утрясли последние детали наших договорённостей.

Главное, что я донёс до главы Первой купеческой гильдии Владимира — я предлагаю прозрачную систему с фиксированными ставками, где никто не сможет выкручивать руки в последний момент. Кисловский же предлагал сохранить старую схему, где всё зависело от личных договорённостей и можно было давить на неугодных через государственные рычаги.

К концу встречи Маклаков успокоился. Давление Кисловского перестало казаться таким страшным, когда рядом стоял человек с реальной властью и готовностью её применить.

Вынырнув из мыслей, я остановился в центре зала, перед массивным княжеским креслом с резными подлокотниками в форме грифонов и произнёс, давая голосу прозвучать в тишине:

— Прежде чем начнётся голосование, нужно раз и навсегда решить один вопрос.

Бояре переглянулись. Кто-то нахмурился. Кто-то выпрямился на скамье.

— Прошедшая неделя стала предметом множества слухов, досужих толков и нападок на мой род и доброе имя, — продолжил я. — Кто-то называл меня чужаком из Пограничья. Кто-то вспоминал казни в Угрюме, раздувая их до масштабов резни. Кто-то намекал на жестокость и деспотизм.

Я сделал паузу, обводя взглядом зал.

— Но самым гнусным проступком, — голос стал жёстче, — была попытка оклеветать древность рода Платоновых.

Мой взгляд остановился на Воронцове. Патриарх холодно усмехнулся, не отводя глаз. Между нами протянулась невидимая нить вызова.

Этот ублюдок распускал слухи последние дни. Дескать, Платоновы — это бывшие торгаши, разбогатевшие на торговле и купившие себе дворянство в седую древность. Род без корней, без истории, без права претендовать на княжеский престол. Простолюдины с манией величия.

Красиво сплетённая ложь. Достаточно правды, чтобы прозвучать убедительно — да, Платоновы не были на слуху последние века. Достаточно яда, чтобы посеять сомнения — достоин ли такой человек княжеского трона?

— И я решил положить конец этим слухам! — объявил я громко.

Тишина стала звенящей.

— Род Платоновых, — я выдержал паузу, — восходит напрямую к династии Рюриковичей.

На мгновение зал замер. Затем взорвался.

— Что⁈

— Не может быть!

— Рюриковичи⁈

Воронцов расхохотался. Громко, демонстративно, запрокинув голову:

— Маркграф, я знал, что вы амбициозны, но это уже граничит с безумием!

Кисловский вскочил со скамьи, разводя руками:

— Господа, господа! Давайте не будем превращать серьёзное мероприятие в фарс. Маркграф, вы, конечно, достойный человек, но такие шутки…

— Я не шучу, — оборвал я его ледяным тоном.

Зал зашумел сильнее. Кто-то смеялся. Кто-то возмущённо качал головой. Кто-то просто смотрел на меня с недоверием.

Один из нейтральных бояр, пожилой седобородый мужчина в синем двубортном пиджаке, поднялся:

— Маркграф Платонов, я уважаю вас как воина и администратора, но такое заявление… оно требует исключительных доказательств. Вы понимаете, что без них вы просто станете посмешищем?

— Понимаю, — кивнул я. — И доказательства у меня есть.

Я положил ладонь на рукоять меча, висящего в ножнах у меня на поясе. Шёпот в зале усилился. Металлический шелест, с которым клинок покинул своё вместилище одним слитным движением. Полутораручный клинок из Реликтового Ледяного серебра с едва заметными рунами на гарде. Рукоять обмотана новой кожей взамен истлевшей, круглое навершие, инкрустированное кристаллом Эссенции.

— Фимбулвинтер, — произнёс я, поднимая меч. — Клинок Рюрика Варяжского.

Мимолётное усилие, мысленный приказ, и…

Эффект был мгновенным.

Температура в зале рухнула. Мой выдох превратился в белое облачко пара. На столах и скамьях начал кристаллизоваться иней. Тонкие ледяные узоры расползлись по дереву, словно живые. Кто-то из бояр вскрикнул, отшатнувшись.

Лезвие светилось бледно-голубым светом. Холод исходил от него волнами, осязаемый, почти физический. Я чувствовал, как меч отзывается на мою кровь, на магию в моих венах. Древний артефакт, созданный больше тысячи лет назад.

— Святые угодники, — прошептал кто-то в первом ряду.

Я вернул меч в ножны. Температура начала медленно подниматься, но иней на столах остался.

Затем я поднял правую руку, демонстрируя перстень на безымянном пальце. Массивное кольцо из тёмного золота с выгравированным на нём родовым знаком — ворон, расправивший крылья над копьём.

— Императорский перстень Рюрика, — объявил я.

Дверь в зал открылась. Вошли двое пожилых людей. Первый — сухонький старичок в очках с толстыми линзами, седая борода до груди, в академической манти. Второй — полный мужчина с добродушным лицом и умными глазами, в простом сером костюме.

— Позвольте представить, — сказал я. — Магистр Павел Борисович Раевский, артефактолог Владимирской академии. И профессор Лев Павлович Соболев, историк, специалист по раннему периоду Руси.

Раевский приблизился к столу, осторожно взял меч, изучил рукоять, лезвие, руны. Достал какой-то артефакт, провёл им вдоль клинка. Кивнул.

— Возраст артефакта, — произнёс он скрипучим голосом, — более тысячи лет. Подлинность не вызывает сомнений. Работа северных мастеров, техника утрачена. Магический узор неповторим.

Соболев взял перстень, изучил гравировку, достал лупу:

— Хроники упоминают, что у Рюрика был могучий артефакт-меч, создающий ужасающую снежную бурю. Фимбулвинтер — «великая зима» на языке северян. А на кольце, согласно сагам, были выгравированы имена жены Хильды и дочери Астрид, — он поднял голову. — Это те самые имена.

Зал гудел, как потревоженный улей.

Воронцов резко поднялся:

— Украсть древние артефакты мог любой человек! Это не доказывает родство!

Раевский повернулся к нему:

— Меч откликается только на кровь настоящих потомков. Магический «замок», встроенный в артефакт при создании. Без правильной крови клинок остаётся обычным куском металла. Маркграф продемонстрировал полную активацию, — старик снял очки, протёр их. — Боюсь, это невозможно подделать.

Бояре зашептались громче. Кто-то недоверчиво качал головой. Кто-то смотрел на меня с новым интересом.

— Второе подтверждение, — продолжил я. — Старинная родословная и архивное исследование.

Я достал свиток из футляра. Пожелтевший пергамент, исписанный старославянской вязью.

— Династия начинается с её основателя — Радомира Платонова, но не указывает, кто был его предком. Ответ на этот вопрос был найден в другом месте.

Родословная хранилась в фамильного особняка Платоновых, проданном за долги. После занятия Владимира я забрал её. Хорошо, что хозяева не смогли отыскать тайник.

Через минуту вошла Полина Белозёрова с папкой документов под ручку. Я попросил Василису, Полину и Ярославу провести генеалогическое расследование в княжеских архивах Москвы, Владимира и Твери, куда раньше не было доступа ни у Игнатия Платонова, ни у меня.

— Графиня Белозёрова, расскажите, что вы нашли.

Полина шагнула вперёд, открыла папку:

— В княжеских архивах Владимира сохранились упоминания о младшей линии потомков Всеволода Большое Гнездо. Обнаружилась запись о браке и наделении землёй предка Радомира Платонова, — она подняла документ. — Радомир Платонов — потомок Ростислава, младшего сына Всеволода. Младшая ветвь, которая не получила престола, но сохранила кровь династии.

— Через Всеволода, — подхватил профессор Соболев, — линия восходит к Юрию Долгорукому, Владимиру Мономаху, Ярославу Мудрому, Владимиру Крестителю и самому Рюрику.

Зал замер. Даже Воронцов побледнел.

— Это… это невозможно! — выкрикнул патриарх, вскакивая. — Подделка! Фальсификация! Вы купили этих людей!

— Третье и финальное подтверждение, — сказал я спокойно, игнорируя эту истерику.

Дверь открылась снова. Вошёл мужчина средних лет в светло-сером костюме с тёмно-красным галстуком. Худое аскетичное лицо, проницательный взгляд, седые виски.

— Магистр Игнат Фёдорович Долматов, — представил я. — Гемомант высшей квалификации, член Академического совета.

Найти Гемоманта, представителя крайне редкой магической специализации, да ещё подходящего ранга, было непросто. Хорошо, что я успел выстроить добрые отношения с новым председателем Академического совета Галактионом Старицким.

Гемомант приблизился, поклонился залу:

— Ваши Благородия, я готов провести публичную магическую экспертизу крови маркграфа Платонова. Результат будет очевиден всем присутствующим и не может быть подделан.

Он достал ритуальный кинжал, небольшую чашу, несколько кристаллов.

— Прошу, маркграф.

Я протянул руку. Гемомант сделал неглубокий надрез на ладони, собрал несколько капель крови в чашу. Затем начал ритуал.

Кристаллы загорелись. Кровь в чаше засветилась изнутри бледно-золотым светом. Над чашей медленно проявился магический узор — сложное переплетение линий, символов, рун. Светящаяся генеалогическая карта, видимая всем в зале.

— Магический «отпечаток» линии Рюриковичей, — произнёс Долматов тихо, но отчётливо. — Уникальный паттерн, передающийся по крови. Его невозможно подделать, скопировать или имитировать. Маркграф Платонов — прямой потомок династии.

Дикий гвалт взорвался в зале. Бояре вскакивали с мест, кричали, спорили, жестикулировали. Кто-то смотрел на меня с благоговением. Кто-то — с ужасом.

Воронцов рухнул на скамью, лицо серое, как пепел. Побеждённый.

Я поднял руку. Постепенно шум стих.

— Если хоть ещё одна мразь, — произнёс я холодно и отчётливо, — скажет, что мой род не имеет истории, я лично убью такого человека на дуэли. Это не угроза. Это обещание.

Тишина.

— А теперь, — я повернулся к Акинфееву и вежливо улыбнулся, — приступайте к голосованию.

Большой зал Боярской думы наполнился приглушённым гулом голосов, но теперь он звучал иначе. Не настороженно, а потрясённо. Бояре переглядывались, шептались, бросали на меня взгляды, полные нового понимания.

Акинфеев вынес урну, установил её на подставке в центре зала. Начал зачитывать процедуру голосования, но его слова тонули в шёпоте.

Первым к урне подошёл старый боярин, тот самый, что пытался сгладить ситуацию раньше. Он шёл медленно, опираясь на трость, но когда проходил мимо меня, склонил голову — не из вежливости, а с уважением. Опустил бюллетень решительно, без колебаний.

Следом подошли ещё трое. Молодые бояре в первом поколении из тех, кто встречался со мной на собрании. Они голосовали быстро, уверенно. Теперь они поддерживали не просто реформатора из Пограничья, а потомка Рюрика. Человека с кровью основателей Руси.

Проголосовав естественно за себя, я встал у колонны сбоку, наблюдая за процессом.

Я давно подозревал, что возродился не в случайном теле, а в своём собственном потомке. Слишком много совпадений. Герб рода в виде коронованного ворона на фоне крепостной стены и девиз рода: «Власть куётся волей». Меч, откликающийся на мою кровь. Двойной магический дар к моим родным стихиям камня и металла. И, наконец, один из Кощеев назвал меня потомком старых королей.

Однако подозрения — это не доказательства. Одного меча и перстня было бы недостаточно, чтобы убедить скептически настроенных бояр. Скорее наоборот — обвинили бы в краже или подделке. Мне требовалось время. Собрать архивные документы, найти записи, провести генеалогическое исследование. Привлечь независимых экспертов, чьё слово не оспоришь. Каждое доказательство само по себе могло вызвать сомнения, но все три вместе создавали неопровержимую картину. Даже самые упёртые противники будут вынуждены признать, что доказательств слишком много для совпадения.

И главное — подать факты вовремя. Не раньше, когда конкуренты успели бы придумать контраргументы. Не позже, когда бояре уже приняли решение. Прямо перед голосованием, когда информация ещё свежа в умах, а времени на интриги не остаётся.

Вовремя поданные доказательства повышали мои шансы на победу. А сама процедура выборов — добровольное волеизъявление Боярской думы — гарантировала дальнейшую легитимность. Меня не просто признают потомком Рюрика. Меня изберут князем по собственной воле. Никто потом не скажет, что я захватил престол силой.

Урна постепенно заполнялась. Но теперь я видел, как откровение изменило расстановку сил. Бояре, которые колебались между кандидатами, смотрели на меня с новым интересом. Рюрикович на престоле Владимира — это не просто смена власти. Это возвращение к истокам. К той самой династии, что создала империю.

Кто-то голосовал с энтузиазмом — для них я из выскочки превратился в законного наследника древнего рода. Кто-то хмурился, но всё равно бросал бюллетень — спорить с кровью невозможно, особенно когда она доказана тремя способами.

Даже сторонники Воронцова выглядели растерянными. Патриарх сидел на своей скамье, сгорбившись, лицо серое. Его главное оружие — сомнения в моём происхождении — было разбито вдребезги. Теперь он выглядел не как защитник древних традиций, а как человек, пытавшийся оклеветать Рюриковича.

Каждый брошенный бюллетень — чей-то выбор. Но теперь этот выбор был окрашен новым знанием. Кто-то голосовал за перемены, подкреплённые легитимностью крови. Кто-то — за стабильность, которую мог дать человек с правом на престол по рождению. Кто-то просто понимал, что спорить с такими доказательствами бессмысленно.

Я догадывался, чем закончится этот день, но теперь оставалось только ждать. И верить, что бояре сделают правильный выбор.

Через четверть часа голосование закончилось. Подсчёт шёл под пристальным наблюдением представителей всех фракций. Акинфеев вскрывал урну, доставал бюллетени один за другим, громко объявлял имя кандидата. Рядом с ним стояли двое писцов, ведущих параллельный подсчёт. За их спинами — представители каждого кандидата, следящие за каждым движением.

Бюллетени складывались в отдельные стопки. Стопка с моим именем росла быстрее остальных. Воронцов сидел на своей скамье, сжав челюсти, наблюдая за процессом с каменным лицом. Кисловский нервно теребил манжеты рубашки.

Наконец, последний бюллетень был извлечён и подсчитан. Акинфеев поднялся, развернул свиток с результатами:

— Господа бояре, объявляю итоги голосования. Маркграф Прохор Игнатьевич Платонов — семьдесят восемь голосов.

Зал взорвался аплодисментами. Не все аплодировали — но большинство. Я стоял неподвижно, не показывая эмоций.

— Боярин Харитон Климентьевич Воронцов — восемнадцать голосов. Боярин Кисловский Николай Макарович — двадцать девять голосов. Боярин Скопин Иван Фёдорович — один голос. Боярин Мстиславский Пётр Васильевич — один голос.

Семьдесят восемь из ста двадцати семи. Более шестидесяти процентов. Убедительная победа. Откровение о моём происхождении сделало своё дело — сомневающиеся проголосовали за потомка Рюрика.

Воронцов не просто проиграл. Учитывая количество голосов, даже меньше, чем у Кисловского, для него это полный разгром. Его восемнадцать голосов — это только самые верные сторонники, те, кто держался за патриарха из страха или долга. Кисловский набрал больше, но тоже далеко не достаточно.

— Согласно древней процедуре, — торжественно объявил Акинфеев, — Боярская дума Владимирского княжества избирает князем Прохора Игнатьевича Платонова!

Аплодисменты усилились. Ярослава у окна улыбалась. Василиса и Полина, прибывшие из Угрюма, потому что не могли пропустить мою победу, обменялись довольными взглядами.

Я вышел в центр зала и произнёс громко, заставив звенеть стёкла в помещении:

— Благодарю Боярскую думу за оказанное доверие. Клянусь служить Владимирскому княжеству верой и правдой!

Вечером во дворце разгорелся праздничный пир. Большой банкетный зал сиял огнями сотен свечей в хрустальных люстрах. Длинные столы ломились от яств — жаркое, дичь, рыба, пироги, фрукты, вино. Знатные семьи Владимира собрались, чтобы отметить завершение выборов.

Формально — праздник для всех кандидатов. Фактически — мой триумф. Бояре подходили, поздравляли, клялись в верности. Кто-то искренне, кто-то из необходимости. Я принимал клятвы, благодарил, запоминал лица.

Воронцов сидел за дальним столом, почти не притрагиваясь к еде. Вокруг него — несколько старых бояр из его фракции, мрачные и молчаливые. Патриарх проиграл, но ещё не сдался. Я видел это по его взгляду.

Музыканты заиграли весёлую мелодию. Кто-то из молодых бояр пошёл танцевать. Ярослава рядом со мной тихо сказала:

— Слишком легко. Воронцов не из тех, кто просто примет поражение.

— Знаю, — ответил я, не отрывая взгляда от патриарха.

И словно услышав мои мысли, Харитон резко поднялся. Взял со стола пачку документов и направился в центр зала. Музыка стихла. Разговоры замолкли.

— Господа! — громко объявил патриарх, поднимая руку. — Прошу внимания!

Зал затих. Все повернулись к нему.

— Харитон Семёнович, — раздался усталый голос одного из старых бояр. — Выборы закончились. Умейте проигрывать достойно.

— Не позорьтесь! — добавил другой.

Зал поддержал их одобрительным гулом, но Воронцов не обратил внимания. Он положил документы на центральный стол, развернул первый лист:

— Я держу в руках судебные документы времён покойного князя Веретинского. Дело о государственной измене, — он сделал паузу, обводя взглядом зал. — Обвиняемый — Прохор Игнатьевич Платонов. Участие в кружке заговорщиков, планировавших свержение законного правителя.

Все знали, что тот судебный процесс был полностью сфабрикован и никакого свержения на деле не планировалось. Просто кучка молодых болтунов, решивших вволю почесать языками.

Гул прошёл по залу. Я не двигался, наблюдая.

— Здесь решение суда, — Воронцов поднял следующий документ. — Признание вины. И приговор — смертной казни, которую позже заменили изгнанием из княжества в Пограничье с запретом на возвращение под угрозой смерти. Документ подписан князем Веретинским, скреплён княжеской печатью.

Он развернулся ко мне:

— Это решение никогда не было отменено. Оно всё ещё в силе. Следовательно, маркграф Платонов находится в княжестве незаконно. Само его присутствие здесь является преступлением, караемым смертью согласно приговору. Он даже не имел права находиться здесь, не говоря уже о том, чтобы избираться князем!

Воронцов ударил ладонью по столу:

— Требую немедленно аннулировать результаты выборов как полностью незаконные! Участие этого кандидата в выборах — грубейшее нарушение всех процедур!