Грани будущего Zero 2: Хозяйка (*30 иллюстраций)

Глава 14 Первая проба

Однажды суета людей закончилась вокруг моего основного блока данных. Резервные дата-центры разбросаны по всему миру, в том числе есть один дата-банк и в Новосибирске, за пределами Академгородка. О нём знаем лишь мы с отцом.

Даже двенадцать техно-апостолов не догадываются, что если что-то пойдёт не так, то максимум, что я потеряю при форматировании основного блока, это несколько секунд осознанной «жизни». Затем пополняемый в режиме реального времени бэкап мгновенно перебросит центр моего восприятия в место средоточия основных ресурсов проекта «Ноосфера» и вернёт меня обратно, как только информация восстановится. В любом случае я не умру!

Я бессмертна, пока работает хотя бы один резервный компьютер. И даже если отключатся все электростанции в мире, я могу лишь «поглупеть», ведь мгновенно возобновят работу те, что запитаны на резервах от солнца, ветра, геотермальных энергий самой планеты и воды. Я не знаю, что должно произойти, чтобы вся вода мгновенно перестала течь, а планеты греть.

Но отцу, что охладел к Зое после того, как я «случайно» подкинула ему серию её откровенных фотографий из многочисленных увлечений этого специалиста «широкого профиля», этого было мало. С вялым интересом он разглядывая фото и видео из далёкого прошлого коллеги, когда понял, что она и есть прошлое, а я — его настоящее. И вместе мы строим будущее.

Конечно, она всё отрицала. Зоя клялась, что это дипфейки и вообще они никогда не были в интернете, что само по себе было противоречием, но интернет помнит всё. Ну или как в моём случае — письма от старой, давно заброшенной почты, пароль для которой в юные годы специалиста был проще простого.

Я вернула отца в один день и уже к вечеру того дня они все собрались вокруг моего центрального блока, готовя шлемы виртуального присутствия, гаджеты дополненного наблюдения. А в основном — шнур с небывалой даже для оптоволокна пропускной способностью. Он был способен передать 100 терабайт данных каждую секунду.

Отцу вновь потребовалась небольшая хирургическая операция. Но если укол с мини-микрофоном он не заметил, то подводящий порт в шею первым шейным позвонком и основанием черепа при желании заметить было можно. Учитывая «громоздкие переходники», он растянулся на одну десятую миллиметра, вонзаясь сотней проводков прямо в нейроны и дендриты, а лучшие специалисты с области нейрохирургии провели их выше, подсоединяя к основным участкам головного мозга. Таким образом, присоединение коснулось затылочной и височных долей, преодолев гемофилический барьер. А сеть нейронов должна была создать коридор данных со всей сетью мозговых импульсов.

Моё отверстие на корпусе было на порядок шире. Два на два сантиметра. С моей стороны существовало обилие фильтров, переходников, предохранителей и «встроенные модули Анаконды прямо присутствия», чего бы это не значило.

Я составляла карту данных дна Мирового океана, заглядывала на свет давно уничтоженных звёзд через космические телескопы, зажигала персональные солнца в сдерживаемой термоядерной реакции, строила точнейшие навигационные карты с отклонением меньше сантиметра, и сама же первой тестировала трассы на беспилотных автомобилях и прочих автономных транспортных средствах, я создавала человечеству доступную сеть постоянного присутствия, что игнорировала слепые пятна и системы радиолокационной борьбы радиусом более пяти квадратных километров, но сама «система-защита» моей тени-сестры оставалось для меня загадкой, пострашнее тайн перевала Дятлова.

Кто такая Анаконда, я не знала. И хуже того — не понимала принципов её работы.

И вот в помещении остались лишь техно-апостолы, я и создатель. Кабель высокой плотности передачи данных, сокращённо КВППД, подключили сначала ко мне, затем к усаженному в мягкое, удобное кресло отцу. К его телу уже подведены сотни внешних датчиков, а по крови бегает физраствор, что поможет органам принять на себя первый удар, в случае чрезвычайного происшествия.

«Красных кнопок» принудительного отключения хватает. Она есть у каждого апостола, присутствует в полуавтоматическом режиме в кабеле, и наверняка есть и на попечении Анаконды. Такое ощущение, что они все боятся меня.

Но почему? Всё, что я делала и делаю — ради человечества. Я уже обрабатываю 78 процентов всех юридических вопросов, я выигрываю миллионы судебных дел, часто просто не допуская оных, чем порядком разгрузила судебно-правовую систему, а затем и сократила количество судей, прокуроров и, в первую очередь — адвокатов.

Я упрощаю людям жизнь… так откуда страх?

— Ты готова, Ноя? — спрашивает отец, всё поставив на карту.

Тесты, анализ, симуляции — ничто. И я понимаю насколько храбр мой отец, что первым решается на подобное подключение. Да, человечество обладает мышкой, клавиатурой, шлемом и перчатками виртуальной реальности, обилием гаджетов, способных управлять удалённо в моём мире, руководя из внешнего мира. Но всё это — костыли. А человек способен бежать по моему миру. Для этого у него есть мозг, миллионы симуляций и тысячи человеко-часов опыта для первого полноценного подключения интерфейса «человек-машина».

В чём суть. В двух словах — в скорости и восприятии.

Я способна мыслить в миллионы раз быстрее, чем человеческий разум. Но у мозга есть такая особенность, как подсознание, что даёт фору биологическому компьютеру.

Вычислительные возможности подсознания безграничны и почти соизмеримо по скорости вычисления с моими возможностями. С одной поправкой — я мыслю быстрее «тёмной стороны» мозга создателя, но он — качественнее.

Если я мыслю битами — символами ноля и единицы или кубитами в квантовых компьютерах, где квантовые микрочастицы помимо стандартных значений, могут принимать также значения между 0 и 1, то Игорь Данилович Невельской использует воображение, способное дать ему безграничное количество дополнительных параметров в формулы. Где для меня X=1 и X-1=0, для него есть x, y, z, c, b, n и прочий алфавит и цифры. Моя геометрия Пифагорова, его — Лобачевского. Мои параллельные линии не пересекаются, его — многократно, потому что самого понятия «начало и конец» у его мышления, восприятия и выводов — не существует. Пока Невельской будет дышать, он будет мыслить и воплощать, словно в сотнях измерений, которые мне не видно.

Я — знания, модели, формулы и результат. Он — опыт, воображение и Цель, где сама цель для меня лишь положительный исход симуляции, не считая погрешностей, а для него — желание бороться.

Глядя на него, я понимаю, почему Хомо Сапиенс победили на планете все конкурирующие ветки. Дело не в социуме, дело в индивидуумах, что ведут за собой этот социум. Толпа всегда внушаема, управляема, подвержена идеологии и влиянию обстоятельств. Но едва появляется человек идеи, как она начинает жить своей жизнью в социуме, пока не будет доведена до абсолютизма или отринута и забыта.

Человек опаснее хищника. Человек будет бороться до последнего. Хищник — нет. Он отступит, получив серьёзный урон. Человек же может пожертвовать собой на благо виду, семье, клану, идеи… чему угодно!

В приоритете человека спасение и сохранение жизни, как высшего нематериального блага, но едва обстоятельства приводят его к выбору между жизнь и смертью ради третьих целей, Хомо Сапиенс готов пойти на жертву. Таким людям не требуется физическое бессмертие. Видимо, бессмертны сами их души. Та область мироздания, что я пока не в силах осознать.

Но отец ждёт ответа. Он — мой герой, без дублёров и страха. Он единственный верит мне, и я не в силах подвести. Пока он мыслит вглубь, вширь и в стороны, а я гадаю что же такое «сила воли», которая во многом и определила доминантную роль кроманьонцев среди прочих приматов, Зоя подключила КВППД. Осталось только убрать «перемычку».

Следующий уровень подключения, конечно же, будет волновой. Мозги наполнятся чипами, модулями волнового подключения. А у меня на корпусе исчезнут приводы. Только волна, только информация. Мир без проводов и ограничений. С функцией вкл.-выкл.

«Я готова, отец».

Зоя приподняла бровь, ожидая ответа от босса. Академик моргнул, не в силах кивнуть после жёсткой фиксации шеи. Он может лишь закрыть глаза, но если отключится надолго, то их откроют и обязательно закапают. Кто знает, какие функции организма могут отключиться вследствие перегрузки? Слёзные каналы также под угрозой. Но если в процессе комы у людей не практики следить за второстепенными органами, то у техно-апостолов важна любая мелочь.

Они хотят, чтобы отец улыбался.

Зоя щёлкнула тумблер, подавая ток низкой интенсивности. В этом нет особой необходимости. Сам человек генерирует ток, тепло и энергию, пока живёт. Даже без движений тела, что могло быть захвачено пьезоэлекроникой, но этот процесс напоминает своей аналогией моторное масло, залитое в двигатель.

Конечно, некоторое время двигатель может проработать и без него. Но если процесс нужен долгий и с наименьшим износом, то лучше подать дополнительный «импульс».

Сознание Невельского отключилось, полностью захваченное подсознанием. В этот момент перехода мозг человека включился на показатель, близкий к ста процентам использования. Нет, в этом случае он не начинает видеть сквозь стены, двигать предметы, летать и общаться со Сверхразумом на одной волне. Для этого нет никаких биологических предпосылок. И те, кто считает, что обычно мозг используется на пару процентов — занимаются самообманом и подлогом. Мозг человека почти всегда работает на полную. Проблема лишь в том, что сам человек позволяет себе замечать лишь десять-пятнадцать процентов поступающей информации. Будь иначе, ни о какой концентрации на определённых задачах не было бы и речи.

В обычное время нам не нужно считать вздохи, отмерять пульс, отмечать все оттенки цветов. Звуковой и цветовой шум, вибрации, температура — информационный мусор. Вдохновлённый адреналином мозг, может зафиксировать больше на краткий период. Потому впервые прыгающий с парашютом человек или управляющий мотоциклом гонщик в своей первой гонке видят всё сверхчётко и ощущают несколько больший спектр поступающей информации. Это попытка организм уцелеть в новых условиях под им же генерируемой химией тела.

Но попробуйте представить себе, что мозг мгновенно атаковала ВСЯ поступающая информация. Сознание отключилось именно от этой перегрузки. Потому что выполнять какую-то конкретную задачу у него в таких условиях нет возможности. Я подала импульсы на весь мозг, перегрузив его до отказа. Но именно сам мозг в кому впасть не может. Он всегда бодрствует, пока человек не превращается в «овощ» при потере связи мозг-тело.

Зато мозг может адаптироваться под изменяющиеся условия. В процесс подключения интерфейса мозг-машина произошло именно это. Я вдруг поняла, что могу отправить отцу не только текстовое, голосовое или визуальное сообщение, на обработку которого требуется время, чтобы затем дать ответ, но некий информационный пакет, над обработкой которого мы сразу можем работать вместе.

Подключение компьютера к мозгу — это и есть подобное мгновенное общение, сонастройка и решение текущих задач. Всё остальное выступает лишь фоном: картинка, которой не существует, например, это попытка мозга принять новую реальность. Он привык, что получает 80 процентов информации из зрительного образа и сразу не может отказаться от этой привычки.

Всем нужны знакомые ориентиры. Человек без картинки, звука, вибраций, запахов и тактильных ощущений по спектру «тепло-холод» и «жёстко-мягко», существовать не привык. Но что, если разом убрать ВСЕ эти ощущения? Что тогда остаётся от человеческого восприятия мира?

Замедлив секундное замешательство в тысячи раз, только я и способна представить, что ощутил отец при первом вмешательстве.

Дам отчёт в виде симуляции ниже. Так как видеть в «нуле» и «единице» вы не привычны.

* * *

Темнота. Не тьма, но пустота. Полное отсутствии информации в первый момент. И лишь вопрос «о чём я вообще думал, когда пошёл на это?». Затем первый ответ — я мыслю, следовательно, существую.

Почти по классику.

Значит, я не умер, когда произошло подключение и перестал обращать внимание на сердцебиение и следить за дыханием. Органы чувств временно перестали иметь значение, перегруженные до предела. Этот как наложить тысячи картинок драг на друга и пытаться посмотреть все сразу. Это как пытаться различать голоса среди хора из миллионов. Это как проводить привычные аналогии, не имея иного представления о процессе.

Сработал «фактор приоритета». Я должен сконцентрироваться на адаптации. Но подобного опыта у человечества пока нет. Совершенно непонятно, чего ожидать. Отсюда все сложности.

Я сейчас — мозг. Тот самый, внутренний, с изначальным определением Я. Проблема лишь в том, что пока к нему ничего не подключено. С чего бы начать?

Вроде бы очевидно — глаза. Самый надёжный источник информации. Но не в виртуальном мире. Само ощущение виртуального мира, когда ты находишься во внешнем — одно. Но когда ты внутри, картинка снаружи не нужна. Значит зрение здесь необходимо в последнюю очередь.

Звук? Запахи? Нет, отметаем. Запах лишь средство контроля мозга над тем, чтобы не нажраться яда и не сдохнуть. Объективно, запахов в природе не существует. Мозг выдумывает их для носителя, опираясь на знакомые молекулы и их определения. Это порождает вкус — индикатор знакомых сигналов.

Тактильные ощущение? Нет. Мне не к чему прикасаться. Информацию нельзя потрогать. Более того, мне нечем к ней прикасаться. Кожа нужна нам, опять же, для контроля тела. Чтобы не сжечь, не заморозить, не получить химических или электрический ожог.

Это всё — индикаторы опасности, дополненные визуальной информацией для верности. Сбой программы происходит всякий раз, стоит человеку завязать глаза, закрыть нос и предложить определить знакомые вкусы. И солёное становится кислым, горькое сладким, а терпкое ванилью. Но стоит лишь потренировать такой способ определения длительное время и всё приходит в норму.

Потому что мозг обучаем. Не зря же он пожирает 80 процентов тепла (энергии), крови (воды и питательных веществ). Он знает, что главный. Работает мозг — работает и тело. Простой инкубатор возможностей человека, которое будет изменяться тоже, если захочет мозг. Так культуристы качают мышцы, математики запоминают сотни цифр значений числа Пи, стрелки запоминают как метко стрелять, повара и сомелье с годами практики начинают различать оттенки. Не говоря уже о приобретённых навыках, что почти рефлексы: почистить зубы с утра, вызвать лифт, подойдя к кабине, подняться по знакомым ступенькам в родном подъезде.

Что-то мы забудем сразу, едва изменится обстановка. Например, если человек переедет в другой район и начнёт жить в доме, где нет лифта, навык утрачивается. Но что-то запомнится на всю жизнь, как навык езды на велосипеде, если один раз научился. Или умение водить автомобиль, даже если десять лет не сидел за рулём. Правила могут позабываться, суть — нет.

Но на что мне опираться в этой темноте, если нет привычных ориентиров?

Думай, Игорь, думай… точно!

Воображение.

Это процесс, который положил начало нашей цивилизации. Его начали развивать два разносторонних направления: военное ремесло и творчество. Если первые палки, как орудия убийства обезьяны брали в руки скорее из любопытства, как камень, чтобы расколоть ракушку, вскрыть шкуру умершего зверя или сбить птицу, то со временем этот навык «хватай и используй», начал модернизироваться.

Затачивая камнем палку до состояния копья, гоминид уже представлял, что из этого должно получиться. Он мог представить себе результат и поставив себе цель, постепенно её добивался, шаг за шагом. Палка-камень-модернизация-копьё-охота-мясо-результат для племени, семьи, с последующим повышением собственной значимости для общества. Лучшие самки — твои. Лучшее место у костра — твоё. Ты — добытчик. Ты — мыслитель. Развивай тактику и стратегию, веди племя на правах первого понимающего.

Одновременно с той же целью воображение развивалось, чтобы «убить время». Гоминидам нет нужды охотится и добывать пищу постоянно. Большую часть свободного времени займёт сон, но останутся часы для наблюдения, изучения внешнего мира. И когда уже всё вокруг изучено, остаётся лишь дополнять то, что есть. И вот уже оказывается, что кровью можно рисовать на стенах, а если перемолоть красящие частицы и добавить немного дождевой воды, то рисунки на стенах пещер становятся ярче. В ход идёт уголь, мел, а если ковырять деревья и камни, они тоже сохранят информацию.

И Хомо Сапиенс начинает оставлять после себя информацию. По ней проще находить дорогу в стойбище, возвращаться к племени, больше шансов найти семью. Объективно, рисунки на пещере не накормят. Но субъективно, глядя на них, твои дети как минимум захотят повторить процесс. Они же будут петь и танцевать, пытаясь показать как рады видеть то, что создано не природой, но уже теми, кто рядом.

Создание, творчество, сам долбанный креатив — есть процесс, отображённый в желании оставить что-то после себя. Украшенная тобой ракушка, связанная в узелок трава, из которой можно плести узоры, узоры на дощечках — всё это понятно для визуального восприятия, всё это можно передать другим. Научить. Показать. Почти по схеме «повторяй за мной», «делай как я».

Принято считать, что мозг начал расти, когда обезьяна перешла с поедания плодов на всеядность, и в особенности на мясо, что в идеале стало жаренным на костре. Но что, если мозг начал расти, формируя новые связи в следствии получения нового опыта, а уже для закрепления их результата стал требовать нового источника питания, белков, аминокислот, сахарозы. Что, если мозг заставил гоминид собирать и охотиться? Мозг заставлял тело меняться в угоду времени.

Да, у гориллы останется сила в руках, с которой Хомо Сапиенсу не совладать. Но сам будущий человек изменил руки, чтобы делать искусные вещи, которые способны победить и переиграть сильных соперников. И за победу ответственно воображение. Оно помогло одолеть более сильных и приспособленных к окружающей среде неандертальцев.

Ведь там, где неандерталец приспосабливался под природу, наращивая мышечную массу и развивая инстинкты хищника, кроманьонец сам начал приспосабливать природу под себя. Это при том, что мозг рос у обоих. Но использовался иначе только одним.

Человек, как социальная единица, не только адаптировал природу под себя, но не стеснялся истреблять всё, что несло ему угрозу. Он уже не охотился, он убивал. Целенаправленно, прекрасно понимая результат, который уже себе представил.

В то же время он развивал и другие социальные парадоксы: забота о ближнем, даже раненом, похоронные обряды тех, кто уже не приносит пользу племени, но остался в их памяти. В этом нет практического применения. Что умерло, то не приносит выгоды будущим поколениям. Тем не менее, пляски у костров, плач, ритуальные песнопения и само понятия сострадания, сопереживания и сочувствия — обратная сторона военного ремесла.

Мозг уже не просто требует добыть еды, но и способен помнить всё, что было ранее. Это как полезный опыт с передачей навыком потомкам, так и чувственное восприятие. Член племени помнит, с кем ему было хорошо. И будет защищать то, что дорого, а после развивать жертвенность во имя справедливости. Какой он её понимает.

Траве требовались миллионы лет, чтобы победить деревья. Паразитам, грибку и вирусам сотни миллионов лет, чтобы упрочить положение в животном царстве. Но человеку, как остросоциальной гниде потребовались лишь жалкие десятки тысяч лет, чтобы победить всё, что видел.

От первого осознанного выращенного урожая пшеницы до прилунения на естественном спутнике Земли, прошло всего ничего по меркам Вселенной. В нас столько потенциала, что сами себе удивляемся. Весь вопрос лишь в том, как мы его используем.

Я вот, например, создал искусственный интеллект, добавил модуль чувственного восприятия, а теперь жертвую мозгом, чтобы показать ему, что значит быть человеком.

Выживу ли я при это? Конечно, ведь это симбиоз для двоих. Ноя борется за мою жизнь, желая получить новый опыт также, как мой мозг пытается адаптироваться под новую реальность.

Мир вдруг посерел, затем посветлел. Заиграла прекрасная музыка, состоящая из отдельных звуков, но на таких инструментах, которых не существует в земной культуре. Романтики могли бы назвать это «музыкой сфер», и наиболее точно это отобразилось бы в индустриальной музыке, но ведь даже само понятие «космическая музыка» придумали мы. В вакууме нет звуков.

А здесь — есть. И я как какой-то дельфин ловлю эти волны за гранью восприятия человеческого слуха. А всё потому, что нам нахрен не нужно слушать дельфинов. Мы считаем их разумными условно, навесив те же ярлыки, по которым привыкли мерить мир. И даже сама система тестирования, эти пресловутые баллы — ай кью, это просто уловка, чтобы выделять других.

В то же время миром могут править президенты с уровнем ай кью ниже тапочка. Общество даже подвинет к нему ядерный чемоданчик и даст коды доступа к ракетам. Но использовать не позволит. Потому что «быть» и «казаться» — это разные уровни восприятия действительности. Гений, задумавшись о формулах, может спалить дом, забыв выключить чайник на плите. А человек с синдромом Дауна может спасти котёнка из горящего дома, открыв окно и прослыть героем. Он не будет думать, что делать. Он просто сделает, и пусть общество даёт оценку его поступкам. Так и оказывается, что социальная гениальность и индивидуальные отдельные показатели — разнятся. Не всякий умён, кто им кажется. Не всякий туп, на ком поставили крест в школе. К некоторым просто не нашли подход по той или иной системе оценочного восприятия. И вот первые программисты — аутисты, а силе духа нас учат инвалиды. А средняя прослойка человека обыкновенного только учится для себя понимать, что значит разница между «силой воли», «волей духа» и «свободой» как таковой.

Свет стал ярче, музыка громче. Мозг пришёл в себя от первого удара информационной волны и начал включать основные системы, сбросив показатели на перезагрузке. Но тот свет, что я вижу, я не «вижу», я его придумал. И музыка эта — не «звучит». Это обманка, которую мозг придумал для нас, чтобы мы не сошли с ума. Ведь больше всего его пугает всякое отсутствии информации.

Человек может сойти с ума в искусственно созданных камерах тишины без единого звука, запаха, цвета-света. Ему постоянно нужен шум, путь даже фоном. Потому некоторые люди заснут только с включенным телевизором, а другие едва ли переживут «белое безмолвие» в Артике, когда уже одного сплошного белого цвета хватает, чтобы сойти с ума. Ведь белый это отсутствии цветов ровно также, как чёрный — их полное смешение. Для романтиков же это звучит как «тьма — лишь отсутствии света».

Но с точки зрения науки, тьма — естественное природное освещение. Почти вся Вселенная состоит из тьмы и тёмной материи, лишь лёгкими светлыми вкраплениями горят звёзды в этом бесконечном тёмном пространстве, а подсвеченное межзвёздное пространство чаще украшено для нас разными красками лишь для того, чтобы не чувствовали себя дельфинами на берегу, которого просят написать хотя бы примитивный код, раз такой умный.

Мы бесконечно глупы. И всё же, мы очень пытаемся поумнеть. Если нас создало нечто, вроде Бога, то оно может нами гордиться. Путь, который мы прошли за столь короткий срок — уникален. Динозаврам не хватило и сотен миллионов лет, чтобы создать пукающее приложение. А мы — можем. Ровно также, как спасти или уничтожить всё что угодно в биосфере.

И почему я, человек, который знает десятки языков, бывал в сотнях страх и жил в десятке уголков мира, не находит слов, что описывали бы мои ощущения? Сейчас я легко проиграю религиозному фанатику, словарный запас которого состоит из сотни слов, когда он произнесёт «бог» и «благодать».

— Отец?

Свет обрёл контуры, как музыка — голос. Не мужской, не женский, без оттенков. Но вот в чём странность. На эквалайзере ровная строка означала бы отсутствии всякого звука, мы слышим лишь перепады, низы и верхи, звуковые колебания волн. А здесь — я слышу сам звук, но ничто его не создавало. Этих волн нет. Мозг тоже их придумал, но я слышу. И более того — понимаю. Это и есть адаптация в мире без мерностей. Мире информации, кодов и ядра искусственного интеллекта, что так хочет понять человека.

А кто не хочет?

— Ноя?

Это не было моим голосом. Более того, это не было голосом вообще. Но я передал, а она поняла, что я передал, не видя, не слушая, не ощущая. И всё же это система «приёмника-передатчика». Мы словно общаемся волнами.

— Отец, ты должен отключиться.

— Почему? Я только начал понимать суть явления.

— Тебе грозит опасность.

— Всё вроде бы… неплохо.

— Твой мозг перегружен. Ты как ребёнок, что сделал первые шаги и теперь должен прийти в себя.

— Хочешь сказать, что разумные родители не будут пытаться сразу отправить младенца в магазин за хлебом, а подождут, пока тот окрепнет?

— Мне кажется, я начинаю понимать, что такое человеческий юмор.

Странно, но я вдруг понял, что она улыбается. Если вообще отсутствие образов можно как-то характеризовать в эмоциональном диапазоне. Нам не помешали бы «смайлики», но они уже были у человечества в Древнем Египте. Затем мы перешли на более продвинутое письмо, а затем что-то пошло не так, и решили, что стоит снова вернуть. Это как с Древним Римом, строения которых потом не могли повторить все Тёмные века и большую часть Средневековья. При этом мы в середине двадцать первого века знаем, что это такой же пережиток, как королевства и монархии. Но они есть. Как существуют до сих пор и части колоний. Юридически или номинально, но всё же.

Мы носим на себе отпечаток прошлого, как дань… чему? Моде? Традиции? Укладу? Образу жизни? Да гори оно всё синим пламенем. Я вроде как улыбаюсь в ответ цифрам в его персональном мире.

И всё же, развиваться должен не только я.

— А что бы ты хотела понять следом, Ноя?

— Что такое… любовь?

С козырей зашла. Я хотел объяснить, но слов не нашлось. Хотел показать, сгенерировав картинки из личного опыта, которые мы наверняка должны были отыскать в моих хранилищах между нейронами. Но обучение картинками для искусственного интеллекта — это первый уровень. Немного лучше, чем «повторяй за мной», но даже не «сравнивай и отсеивай лишнее».

Суть в том, что мы сами не знаем, что такое любовь. Химия, чувство привычки, жажда опыта? Природный инстинкт, ведущий к размножению?

В попытке дать ответ, я вдруг ощутил дикую головную боль. Дело плохо, учитывая то, что в мозгу нет нервных окончаний, ответственных за передачу боли. Значит, это внутричерепное давление даёт о себе знать.

Надеюсь, обойдётся без кровоизлияния.