Хейтер из рода Стужевых, том 3

Глава 26

Интерлюдия

Лучи заходящего солнца резали стеклянный купол, заливая дубовые панели цветом старой крови. В воздухе, густом от запаха воска и лака, стоял гул тревожных шёпотов. Полсотни преподавателей, магов различных школ и специализаций, заполнили помещение. Их голоса гудели, словно прибой у скал, а общее напряжение можно было ощутить кожей.

Но перешёптывания быстро закончились и зашелестели одежды, когда в зал уверенной походкой вошёл Молниевский. Тяжёлые дубовые двери с грохотом закрылись, защелкнувшись на магические замки. Теперь никто не мог прервать заседание, либо подслушать обсуждения.

Все преподаватели мигом расселись по своим местам вокруг большого кольцеобразного стола. Ректор Молниевский занял кресло с самой высокой спинкой, все взгляды были обращены к нему.

Ему был век, но выглядел он на шестьдесят — высокий, прямой, с седыми висками и пронзительным взглядом холодных стальных глаз. Его пальцы, длинные и узловатые, тихо постукивали по деревянной столешнице, и с каждым ударом звук будто становился громче. Эффект чем-то напоминал тиканье часов.

— Коллеги, — его голос был низким и ровным, без малейшей дрожи, но он резал напряжённый воздух словно нож торт. — Как вы все знаете, мы собрались не для восхваления наших успехов. А потому что стены академии начали трещать. И трещины эти идут от фундамента.

Он обвёл зал взглядом, и никто не осмелился отвести глаза. Воздух зарядился статикой предгрозья.

— Не думал, что это произойдёт при мне, но решением вопроса займусь я. Последнее громкое дело перед отставкой. Итак, — он прочистил горло и его помощник, стоявший за спинкой стула, протянул небольшую стопку бумаг, — на стол ко мне легла тридцать первая официальная претензия на имя студента третьего курса, Огнева Михаила Викторовича. Вандализм в библиотеке, срыв лекций, оскорбления наставников и сокурсников, драки. Список длинен и отвратителен.

Молниевский сделал паузу, отложив листки на стол. Его пальцы сплелись в замок, а сам мужчина окинул грозным взглядом присутствующих. Остановился он на нахмурившемся профессоре Огневе.

— Но сегодня мы обсудим не только это. Вишенкой на торте будет та грязь, в которой плодятся подобные поступки. Я говорю о том, о чём все мы знали, но предпочитали не говорить. О торговле незаконными веществами в стенах академии.

Он произнёс это с таким ледяным презрением, что у нескольких профессоров передёрнулись плечи. Именно тех, кто курировал внутреннюю безопасность.

— Фёдор Петрович, — к одному из них обратился Молниевский, — не вы ли мне каждый семестр отчитывались о своих успехах в расследовании? И где же они, не постесняюсь спросить? Почему уже даже не только простолюдины, но даже дети дворян и, как это ни прискорбно, аристократов, забивают свои каналы синей пыльцой? Разумеется, химического происхождения.

По залу разнеслись возмущённые перешёптывания, но ректор постучал по столу и попросил всех соблюдать тишину.

— Синяя пыльца… — продолжил он, окидывая присутствующих тяжёлым взглядом. — Тому, кто её производит, не может быть неизвестно, что настоящая роза растет только в Разломах. Это или краденные запасы, что пахнет госизменой, либо подпольная химическая лаборатория где-то у нас под носом. Ни первое, ни второе не является приемлемым вариантом. Но мы сейчас не об этом. Это лишь подводка.

Виктор Огнев — мужчина с гордой осанкой и резкими, жёсткими чертами лица, был погружен в размышления, на основании которых хотел задать вопрос ректору. Сейчас он сидел, откинувшись на спинку кресла, с привычной маской уверенности на лице. Услышав имя сына, его губы сжались в тонкую ниточку раздражения. Очередной скандал, очередная головная боль. Этот ребёнок ничему не учится!

Но когда Молниевский произнёс сочетание «торговля незаконными веществами», эта маска вдруг дрогнула. Виктор медленно выпрямился. Его пальцы, лежавшие на столе, сжались в белые от напряжения кулаки.

— Я требую ответов, — продолжал ректор, не дождавшись ответа от безопасника, и его голос приобрёл металлический отзвук. — И я начну с самого очевидного. Профессор Огнев. Ваш сын. Что вы можете сказать в его защиту? И известно ли вам, что его имя фигурирует не только в рапортах о хулиганстве, но и в расследовании о распространении наркотиков?

Удар был нанесён без предупреждения, прямо и жестко.

Лицо Виктора Огнева побелело. Не просто побледнело, а стало мертвенно-белым, как мел. Его плечи слегка ссутулились, будто под невидимой тяжестью. Он даже не попытался что-то сказать, лишь на лице застыла каменная маска. Шок был настолько всепоглощающим, что на мгновение он забыл, где находится.

Стимуляторы? Наркотики? У Михаила? Он впервые слышал о подобном, но в его мозгу незамедлительно сложился паззл. Странное поведение сына, которое он списывал на малодушие, скрытность жены, которой он действительно доверял, не ожидая подвоха. Те больничные счета и улучшение состояния Миши — почему он сразу не связал все эти факты?

Никому нельзя доверять в этом мире. Даже самым близким людям. Осознание этого обжигало душу, и мужчине стоило титанических усилий не взорваться прямо сейчас стихийной магией от гнева, переполняющего его.

— Мне… нечего сказать, — наконец, раздался в тишине его блёклый голос.

Эти три слова повисли в воздухе. Признание собственного поражения, собственной слепоты на виду у всех.

И тут же, как коршун, учуявший добычу, поднялся барон Алексей Петрович Оземский. Лучший друг и вассал Озёрского, извечного противника Виктора Огнева, глава озёрской фракции в академии. Худощавый, подтянутый мужчина, его движения были плавными, почти гипнотическими. И полными превосходства.

— Нечего сказать, Виктор Петрович? — мягко, почти сочувственно произнёс Оземский, но в его голубых, холодных, как глубины океана, глазах плескалась откровенная насмешка. — Удивительная избирательность восприятия. Весь факультет ходит по струнке перед вашим чудо-чадом, закрывает глаза на его выходки, а вы — не знали. Удобная позиция.

Оземский повернулся к беспристрастному ректору, его голос зазвучал громче, обращаясь к собравшимся.

— Коллеги! Проблема не в одном нерадивом студенте! Проблема в системе вседозволенности, которую культивируют некоторые, — он многозначительно посмотрел на Огнева, — оправдывая «особой одарённостью». Происхождение — не индульгенция на преступления! И пока мы закрываем глаза на собственный устав, стены нашей академии превращаются в балаган! Который вредит не только низкопробным студентам, но и нашим детям! Мы должны действовать жёстко! Отчисление Огнева-младшего должно стать лишь первым шагом! Нужна тотальная проверка, чистка! Нам жизненно необходимы изменения! Иначе академия превратится в посмешище!

Сторонники Озёрского зашумели в знак согласия, а Огнев молчал. Он смотрел в столешницу, но не видел её. Перед глазами стоял бледный, дёрганый Михаил. Как он, отец, смог пропустить такие очевиднейшие сигналы? А мать, Элеонора, чем она занималась? Покрывала его! Он, Виктор Огнев, чья несгибаемая воля десятилетиями крушила врагов рода, не смог разглядеть, как его собственный сын тонет в грязи у него под носом. Как его, по сути, предали самые близкие люди. Которые боялись его гораздо сильнее, чем любили. А любили ли вообще?..

Но дело не только в членах семьи. Никто из его собственной фракции не сообщил ему о проблемах Михаила, лишь отмазывали. Неужели и тут Элеонора вмешалась? Виктор не мог оставить всё это просто так.

Он уже понял, что проиграл. Ещё несколько месяцев назад, когда Михаила смогли подсадить на эту дрянь. И Виктор сам себе связал руки отступными для Стужева — жалкой пешки в руках врагов.

Да, ректорского кресла ему больше не видать. Ему теперь банально не хватит ресурсов на откупы всем связующим звеньям системы. Придётся отступить и терпеть унижения. Сдать позиции, завоёванные потом и кровью на протяжении десятилетий. Виктор не позволит роду кануть в небытие, но и все повинные не уйдут от расплаты.

Виктор сомневался, что его давний противник Валерий мог пойти на такую низость. Больше вероятность, что где-то в цепочке исполнителей завелась крыса. Но Виктор обязательно всё выяснит. И покарает.

Молниевский наблюдал за этой сценой с каменным лицом. Он видел бледность Огнева, его дрожащие руки, его подлинный шок. И в его стальных глазах на мгновение мелькнуло нечто, похожее на разочарование. Неужели битва так просто закончится, не успев разрастись в пожар? Победитель таким образом получит слишком сильные позиции после его ухода, отчего многие планы могут пойти крахом. Молниевскому это было не выгодно.

— Довольно, — тихо сказал ректор, и тишина вернулась мгновенно. Он поднялся во весь свой рост, и его тень будто легла на всё собрание, огромная и неумолимая. — Спекуляции оставим. Факты таковы: наша академия больна. Болезнь запущена. И лечить её мы будем калёным железом.

Он ударил кулаком по столу.

— С этого момента объявляется чрезвычайное положение. Все внеурочные занятия отменены. Комендантский час. Допуск в общежития — только для проверенных сотрудников службы безопасности, которым я лично дам указания.

Его взгляд скользнул по Огневу, а затем по Оземскому.

— Что касается студента Огнева… Он будет отстранён от занятий. До выяснения всех обстоятельств. А выяснять их будут компетентные органы. Очень тщательно. Чтобы подобное больше не повторилось.

Молниевский закончил, и в зале не было слышно даже дыхания. Он ушёл, ознаменовав завершение обсуждений.

Ректор давно и внимательно наблюдал за конфликтом Огнева и Оземского. Он был разочарован не только в том, что битва затухла, но и в том, что баланс не нарушен. «Слишком легко Огнев сдался. Значит, Озёрский в итоге получит слишком много власти, если изберётся на пост. Этого допустить нельзя. Нужно их сталкивать лбами сильнее, добиться, чтобы они взаимно уничтожили друг друга».

Академическая столовая была похожа на растревоженный улей. Я уже который раз ловил себя на подобном сравнении. Гул десятков голосов, грохот подносов и стук посуды сливались в оглушительный гомон, но сквозь него явственно прорезалось одна фамилия — Огнев. Она витала в воздухе, пропитанном запахом тушёной капусты и жареного мяса, перелетала из угла в угол, обрастая чудовищными подробностями.

Я и моя компания разместились на прежних местах, почти по центру. И обсуждали мы то же самое, что и все. То, инициатором чего я стал целенаправленно, следуя четкому плану своей фракции.

— Никто не ожидал такого наплыва, — говорил я, перемешивая свою гречку по-купечески. От волнения аппетита почти не было. — Я думал, наберётся с десяток самых смелых, это максимум. Аристократов. А пришли все, кому этот зазнавшийся высокотитульный студент успел перейти дорогу за два годы обучения в академии. Очередь к секретарю ректора — как за билетами на концерт какой-то звезды.

Я отложил вилку, и мои пальцы постучали по столешнице.

— Меня уже вызывали давать показания. Не к Молниевскому, — я сделал многозначительную паузу, заставляя своих приятелей замереть с поднесёнными ко рту ложками, — а в полицию. В центральный отдел. Похоже, они завели полноценное дело, и так просто всё это не закончится.

Из-за соседнего стола донёсся взрыв хохота, кто-то громко сказал: «…а он, представляешь, заклинание скомкал и в мусорку!» — и снова смех. Все здесь были на взводе.

— А я слышала, — тихо, но чётко, вставила Цветаева, наклоняясь к центру стола, — что отдельно возбудили что-то по статье о незаконном обороте. Стимуляторов и… — она оглянулась и прошептала, — кое-чего похуже. Говорят, нашли тайник с наркотиками.

Молодец девочка. Это я ей велел вбросить такую фразу.

Мой взгляд метнулся к Татьяне, сидевшей напротив. Она изящно откусывала кусок хлеба, но её движения резко потеряли свою отточенность, став дёргаными. Глаза Рожиновой, поднятые на Ксюшу, были не просто злыми, в них плескалась всепоглощающая ненависть, которую я уже ощущал, впитывая в себя.

Я усмехнулся, уголок рта дрогнул. Эта стерва знала больше, чем показывала. И это ей грозило разоблачение в первую очередь. Разумеется, подобное не могло не злить ту, что привыкла сама дёргать за ниточки и вести всех согласно своему плану. Но кто ей виноват, если решила играть по-крупному, переоценив свои силы?

— Ну, что до «кое-чего похлеще»… — я громко вздохнул, откидываясь на спинку стула, и мой голос вновь приобрёл поучительные, слегка утомлённые интонации. — Я же не раз говорил. От него воняло, в прямом смысле. Жжёным сахаром.

Фраза прозвучала как пощёчина. Несколько человек за соседним столом резко обернулись, а Татьяна замерла, уже меня сверля убийственным взглядом.

«Жжёный сахар» — это знали все. Это было маркером самого дешёвого стимулятора — синей пыльцы.

— Все это знают, — продолжил я. — Многие это принимали, так что неудивительно, что полиция будет копать глубоко. И серьёзно, — я сделал паузу, давая словам впитаться в общий гул, и закончил с наигранным сочувствием, глядя в свою тарелку: — Бедный Виктор Петрович. Он, наверное, сейчас землю носом роет, чтобы выяснить, кто же его наследника на эту дрянь подсадил. Представляю, каково это — осознать, что твой сын не просто зазнайка, а… почти что наркоман.

— Это ужасно, — вздохнула Земская, покачав головой. — Не хочу даже думать о таком. Но, надеюсь, академию очистят от этой гадости. Я слышала, что пыльца забивает каналы, из-за чего потом становится сложнее развивать свой дар, а талант — тем более.

Я покивал с умным видом, краем глаза следя за Татьяной, которая, сама того не замечая, начала грызть ногти. Виктория, увидев это, остановила её.

Вот ведь верная собачка! Как долго она собиралась следовать за госпожой? Наверняка скоро ей придётся делать очень непростой выбор — или её свобода, или Рожиновой. Но даже так, Татьяна так просто не отделается. Она перешла дорогу не только мне, но и многим другим, решив играть по-грязному. И расплата будет неминуема.

Ключ застрял в замочной скважине, будто кто-то изнутри намеренно его зажал. Я сильнее надавил, с неприятным скрежетом провернул — и щелчок прозвучал особенно громко в тишине подъезда.

Я вошел, не снимая ботинки, и сразу почувствовал запах — затхлый, душный. С флёром немытого тела и грязных носков. Тут явно давно не проветривали.

Крохотная студия — мы с Васей снимали примерно такую же. Оставив Снежнова, который пришёл вместе со мной, в прихожей, я вошёл в основную комнату.

Глеб сидел на краю стула, нервно дёргая ногой. Судя по всему, он смотрел по телевизору новостной репортаж.

Парень поднял на меня взгляд, явно ожидая увидеть другого человека. Его лицо… Оно было серым, землистым, под глазами — фиолетовые, будто синяки, полумесяцы. Глаза — два огромных, выцветших от ужаса пятна.

Он вскочил, стул с грохотом упал на пол. Его взгляд метнулся по сторонам, выискивая оружие, и наткнулся на столовый прибор, оставленный с обеда в этом бардаке. Он схватил вилку. Рука при этом сильно дрожала.

— Не подходи! — его голос сорвался на визгливый, почти женский фальцет. — Я тебя предупредил! Не подходи!

Я медленно, преувеличенно спокойно, направился к нему. Шаг. Еще один. Усмешка сама собой наползла на мои губы. Эта картина была до смешного жалкой: перепуганный до полусмерти второкурсник, аристократ — и против меня с вилкой. В таком состоянии он явно не мог полноценно магичить.

— Успокойся, Глеб. Всё в порядке.

Я плавным движением поставил на край стола пакет, из которого пахло жареной курицей и специями. И начал неторопливо раскладывать боксы с едой. Аромат свежей, горячей пищи заполнил помещение, создавая сюрреалистичный контраст с происходящим.

Но Глеб не успокоился, естественно. Он рванул в коридор, к выходу, огибая меня. Я даже не шелохнулся, чтобы остановить его. Просто наблюдал.

В прихожей послышался глухой удар, потом — звуки короткой борьбы и приглушенный стон. Через секунду Глеб появился в дверном проеме. Он пятился, отступая назад. А из прихожей, перекрывая собой весь выход, вышел Василий. Молча. Он скрестил руки на груди и встал, как скала. Пути к отступлению банально не оставалось. А против двух профессиональных бойцов Небесному крыть было нечем.

Глеб оглянулся на меня. Потом на Василия. Снова на меня. Понимание того, что он в ловушке, медленно и неумолимо наполняло его. Он отшатнулся к стене, прислонился к ней спиной, словно ища опоры, но стена не могла его спасти.

Эх, а ведь дар Небесных — это левитация! Будь он в форме, мог свободно выпрыгнуть в окно и скрыться. Но он, видимо, даже не думал о подобном.

— Что… что вам от меня нужно? — прошептал Глеб. Голос его был поломанным, осипшим от волнения. — Деньги? У меня нет денег! И никогда не было… Я…

Он не закончил. Вместо этого его ноги подкосились, и он грузно опустился на колени, уперевшись ладонями в линолеум.

— Пожалуйста… — он захлебнулся, и по его щекам потекли слезы, оставляя блестящие дорожки. — Не убивайте меня. Я всё сделаю… что угодно… только не убивайте.

Я перевел взгляд на Василия. Тот едва заметно кивнул и остался на своём посту. Я же отодвинул второй стул от стола и сел на него.

— Вставай, Глеб, — сказал я безразличным тоном. — Мне не нужна твоя жизнь. Мне нужна твоя помощь.

Он медленно поднял голову, смотря на меня с непониманием загнанного зверя. Слезы и сопли текли по его лицу, он был абсолютно сломлен.

— Помощь? — прохрипел он.

— Да, — я старался говорить доброжелательно и доверительно. Короткими фразами, чтобы до него точно дошло. — Мне нужно потопить Татьяну Рожинову. По статье за незаконный оборот запрещенных веществ. А ты будешь моим свидетелем. Ты видел, как она хранила, как продавала. Как организовала свою сеть. Ты дашь показания.

Он смотрел на меня, не в силах осознать.

— Но… Как же Водяновы… — выдохнул он. — И Огневы… они… они меня убьют…

— Водяновы, — произнес я с ухмылкой. — Я выкупил у них твою жизнь. Они считают тебя отработанным материалом, ты для них больше не существуешь. Так что теперь твоя жизнь принадлежит мне. И я предлагаю тебе сделку. Ты топишь Рожинову, а я гарантирую, что ты продолжишь дышать. Всё просто.

Он сидел на полу и смотрел на меня. Шок медленно отступал, уступая место пустоте и покорности. Он был как тряпичная кукла, у которой вырвали каркас.

— Хорошо, — прошептал он, почти беззвучно. — Я… я согласен. Я сделаю все, что скажешь.

Ещё б он не был бы согласен! Предателей никто не любит. На что он вообще надеялся? Глупец.

Но вслух я сказал другое:

— Правильное решение. Садись за стол и ешь. Тебе нужны силы. Работы предстоит очень много. Но для начала ты мне расскажешь абсолютно всё.

Он покорно кивнул и поднял стул, который уронил.

Что ж, мой живой ваучер на месть. Теперь ты под моей властью.