Господин следователь. книга шестая

Глава двадцать третья Процесс века-2

— В настоящий момент суд не может давать оценочные действия словам обвинителя. По нашему мнению, помощник прокурора не допускал по вашему адресу никаких оскорблений. Но вы вправе обратиться к мировому судье, — немедленно заявил Председательствующий. — Подсудимый — прошу отвечать на вопрос обвинения.

Увы, на мой вопрос батюшка толком ответить не смог. Опять лишь развел руками, да вздохнул. Мол — гордыня, бес. Служил, чего-то выжидал. Но бес и гордыня — все равно лучше, нежели протест.

А вот теперь самое сложное. Вызывают свидетеля — городового Сангина. Пока защита собирается с мыслями, вопрос разрешено задать мне.

— Скажите, дароносица была вам выдана добровольно? Отец Петр запирался?

Ох, как же взвился адвокат.

— Я протестую! Помощник прокурора наводит свидетеля обвинения на нужные ему показания.

— Протест отклонен, — немедленно заявил Председательствующий. — Задача господина помощника прокурора — уточнить не только детали самого преступления, но и детали задержания злоумышленника, а также законность действий полиции. Обвинение вправе показать суду законность действий полиции с помощью наводящих вопросов.

Не исключено, что статский советник Терентьев все-таки просмотрел само уголовное дело, а не довольствовался лишь чтением обвинительного акта и выписками, сделанными секретарем. Он-то, с его опытом, обязан увидеть «косяк» в деле. И, очень хорошо, что он сейчас на стороне обвинения. А ведь частенько председательствующий на суде, в силу возникших симпатий — к подсудимому ли, к букве закона, начинал подыгрывать не обвинению, а защите.

Не стоит считать нашу полицию унтерами Пришибеевыми, способными только рычать и тащить в участок.

— Добровольно или нет — тут я ничего не могу сказать. Он мне ничего не выдавал, я ничего не отбирал, не обыскивал. Дароносица прямо на столе стояла, не спрятана. Я у отца Петра прямо спросил — мол, я ее заберу, а он мне — бери, ты же за ней и пришел⁈

Ай да городовой! Сообразил, как нужно отвечать на вопрос. Теперь у суда нет никаких сомнений — украденная вещь выдана добровольно, улика приобщена к делу совершенно законно. А если и нет соответствующей бумаги — ничего страшного.

Это, разумеется, крошечный плюсик обвиняемому — типа, не запирался, но всем известно, что самая короткая дорога в тюрьму — чистосердечное признание.

(И мне плюс, потому что сумел обратить косяк коллег в свою пользу!)

Судя по злобному выражению лица присяжного поверенного Куликова, в его планах и было уцепиться за формальную сторону дела. Что ж, теперь уже поздно. Долго ты с мыслями собирался.

Последним из свидетелей был отец Николай. Надо отдать ему должное. На провокации адвоката не поддавался, на вопрос — отчего был запрещен во служение отец Петр отвечал — дескать, на то воля правящего архиерея, а он обязан исполнять указания. И на вопрос Куликова — а кого считает настоятель храма более достойным для этого поста, отец Николай отвечал просто — не его это ума дело, на все воля Божия. И адвокат вновь разок упомянул фамилию Хлестакова. Так, вроде случайно.

Что ж, развалить дело у адвоката не получилось. Спровоцировать меня на скандал — тоже. Вывести корыстный умысел на некую месть — тоже.

Вот теперь я должен произнести речь, в результате которой священника должны наказать. А мне, откровенно-то говоря, и старика жалко, и свое дело необходимо сделать.

— Уважаемые господа присяжные заседатели, — поклонился я скамье с присяжными, — уважаемые господа судьи, — поклон в сторону суда. — Безусловно, перед нами не самая простая ситуация. Священник, обиженный понижением — или тем, что не смог занять пост, что занимали его отцы-прадеды, решил заявить свой протест довольно-таки странным образом. Но вы лучше меня знаете, что любая организация — а наша Православная церковь является организованной структурой, подразумевает дисциплину и необходимость подчиняться решению начальника. Оставаться ли в священническом сане, выйти ли из него — вопрос выбора любого священника. Никто не мешал отцу Петру, обиженному тем, что его обошли — а случилось это пятнадцать лет назад, когда батюшка был еще в силе и заняться иным делом. Отцу Петру никто не мешал зарабатывать хлеб насущный звонарем или пономарем. На мой взгляд — это очень почетная служба. Поэтому, вопрос о том, что деяние Петра Васильева, является формой протеста, которое пытался нам навязать господин защитник, оно попросту смехотворно. Поэтому, я обращаю ваше внимание на суть данного преступления. Отец Петр совершил преступление? Да, совершил. Его преступная деятельность подтверждается как его собственными показаниями, таки показаниями свидетелей — отца Николая, Арины Лыковой и унтер-офицера Сангина. Похищенный предмет возвращен в храм. Также оно подтверждается рапортом господина пристава, в котором тот излагает суть преступления.

Таким образом, доказательная база налицо. И я, как представитель обвинения уверен, что отец Петр совершил преступление. Знал ли он о том, что его действие сопряжено со святотатством? Безусловно.

Я взял небольшую паузу, посмотрел на судей, потом обвел взглядом скамью с присяжными.

— Совсем недавно мне довелось участвовать в расследовании целой серии преступлений, совершенных в Новгородской губернии, когда организованная группа преступников совершала налеты на храмы, похищала из них священные сосуды. При этом, разбойники причиняли тяжкие увечья тем людям, которые вставали на их пути. При задержании у них были изъяты деньги в сумме двадцати тысяч рублей, около пуда золота и серебра, которые они не успели сбыть. А еще — священные сосуды, похищенные из храмов и которые преступники попросту переплавляли.

— Какое это имеет отношение к делу? — выкрикнул со своего места присяжный поверенный.

— На первый взгляд — никакого, — не стал я спорить. — Но в чем разница между разбойниками, которые силой изымали священные сосуды из храмов и нашим батюшкой? Да никакой. И в том, и в другом случае совершено хищение священной утвари прямо из храма — то есть, святотатство. Конечно, огромное спасибо отцу Петру, что он никому не проломил голову — ни старушке, ни своему настоятелю, а попросту вынес дароносицу и отнес ее к себе домой. Будь я защитником отца Петра, безусловно, призвал бы принять во внимание его здоровье, преклонный возраст, а также заслуги его предков, которые много лет служили духовными пастырями москвичей и, которые взирают сейчас на своего потомка с немым укором. Еще раз подчеркну — мне очень жаль немолодого, уставшего от жизни человека. Но я являюсь обвинителем. Совершено преступление. Как говорили римляне — «Dura lex, sed lex», поэтому деяние, совершенное Петром Васильевым, должно быть наказано по статье 241 Уложения о наказаниях Российской империи.

Мне было немножко стыдно, что сгущаю краски, сравнивая разбойников и убийц с невинным батюшкой, да еще и запрещенным во служении. Но что делать? У меня работа такая. Зато я в своей обличительной речи дал защитнику возможность проявить свое ораторское искусство, чтобы и мои слова опровергнуть, а еще подсказал — на что следует упирать, чтобы смягчить наказание для старика. Догадается или нет? Или для него важнее не те, кого он защищает, а собственный пафос, самолюбование и возможность покрасоваться перед публикой, пытаясь унизить оппонента? Ну, посмотрим.

Обвинитель закончил дозволенную речь. Кажется — она была не слишком и длинной, поэтому присяжные не успели устать. У них даже появилась надежда, что процесс закончится сегодня. Главное, чтобы защитник не слишком растекался мыслию по кустам, не похищал время и не брал измором.

Председательствующий взмахнул рукой и предоставил слово для защиты присяжному поверенному Московского Окружного суда господину Куликову.

— Господин председательствующий, я хочу дать отвод помощнику прокурора господину Чернавскому, — заявил вдруг присяжный поверенный. — Обвинитель не может участвовать в процессе в силу своего возраста и некомпетентности.

Терентьев с удивлением посмотрел на защитника, потом сказал:

— Господин Куликов — компетентность помощника прокурора Чернавского подтверждается его дипломом кандидата права Императорского университете, его чином, а также орденом святого Владимира. Кроме того — вы имели полное право дать отвод обвинителю в самом начале процесса, но вы этого не сделали, заявив, что Иван Александрович Чернавский вас устраивает. Теперь же, когда процесс подходит к концу, вы уже не можете заявить отвод. Поэтому, прошу вас произнести слово для защиты.

То, что давать отвод обвинителю поздно, защитник знал. Наверное, он попросту попытался еще раз поскандалить.

— Господа присяжные заседатели! — сказал присяжный поверенный, картинно разводя руки в стороны. — Вы собрались, чтобы решить судьбу несчастного человека, который решился на совершение кражи из-за полнейшей нищеты. Господин помощник прокурора зачем-то принялся задавать нелепые вопросы — отчего священник не пошел в пономари или в звонари? Но наш господин обвинитель, странным образом занявший этот пост, отчего-то тоже не идет подметать улицы или таскать мешки. Нет, он предпочитает отсиживаться в теплом помещении, поливать грязью своих соперников… А ведь мог бы, в силу своего возраста и юношеского задора заняться полезным физическим трудом.

Мне отчего-то стало совсем грустно. Ну, какую же чепуху он городит! Возможно, у этого присяжного поверенного какая-то ненависть к обвинителям, поэтому, вместо того, чтобы выполнять свою работу, пытается «наехать» на помощника прокурора? Как он вообще выбился в адвокаты?

Куликов смотрел на меня, краешком глаза поглядывая на присяжных, чтобы оценить — насколько подействовало его предложение занять помощника прокурора физическим трудом. Судя по слегка удивленным взглядам купцов, мещан и даже одного крестьянина — не особо. Скажем так — его идею не оценили. Присяжные заседатели тоже зарабатывали на жизнь не тяжким трудом.

Теперь поверенный решил зайти с другого конца.

— Господин помощник прокурора зачем-то уводил нас в сторону, вспоминая какие-то кражи или грабежи, случившиеся неизвестно где. А случались ли они вообще? А реплика господина обвинителя о том, что он принимал участие в раскрытии этого дела и на самом деле попахивает хлестаковщиной. Вспомните — некий Иван Александрович Хлестаков, неизвестно где и в каком городе чванился своими заслугами… Речь господина э-э Чернавского очень напоминает хвастовство Хлестакова…

— Ваша честь⁈ — поднял я руку кверху, словно школьник. — Дозвольте протест?

Куликов радостно оскалился, ожидая, что я начну высказывать свою обиду и, наконец-таки сорвусь, но он просчитался. Я только улыбнулся адвокату и сказал:

— Мой протест заключен не в том, чтобы выразить возмущение словам оппонента, использующего сходство моего имени с именем-отчеством литературного персонажа. Вполне возможно, что он не может запомнить мою фамилию, но это вопрос не юридический, а медицинский. Мне грустно, что господин защитник так плохо владеет материалом. Он помнит, что есть такой Хлестаков, помнит о «хлестаковщине», но не больше. Так вот, события комедии «Ревизор» имеют реальную подоплеку и разворачивается не где-то там в неизвестном городе, а в самом конкретном — городе Устюжна Новгородской губернии. Свидетелем этих событий был известный поэт Константин Батюшков — уроженец данного города. Батюшков же пересказал занятную историю господину Пушкину, а тот, в свою очередь, Николаю Васильевичу Гоголю. Поэтому, коль скоро господин Куликов прибегает к литературным сравнениям, то настоятельно рекомендую господину присяжному поверенному изучать русскую литературу. Классиков надо чтить.

С этими словами я сел. Можно бы сказать — учи матчасть, придурок, но я человек вежливый. Тем более, что Куликов малость охренел от моей речи. А еще малость охренели и суд, и присяжные. Похоже, что и публика. Но публика-то шут с ней, пусть хренеет.

Господин присяжный поверенный потерял нить своего рассуждения, поэтому на какое-то время он замолк, но скоро собрался с мыслями и опять начал вещать:

— Господа присяжные заседатели, я прошу — более того, решительно требую оправдать отца Петра Васильева. На мой взгляд — в данном случае вообще нельзя говорить ни о каком преступлении, а только о шутке, нелепом розыгрыше, который совершил несчастный батюшка. Он вовсе не желал совершать никакой кражи, равно как он ее и не совершал, а его поступок, раздутый до невообразимых высот господином обвинителем Хлестаковым, может стать роковым для несчастного старика.

Что называется — заело пластинку. Теперь уже и публика в зале, и даже присяжные заседатели при упоминании «Хлестаков» загудели, выражая недовольство защитником. Интересно, а этот болван понял, что он уже проиграл процесс? Нет, он не понял.

— Отец Петр пожелал выразить свой протест к бездушному обществу, которое оставило его на обочине жизни. И я требую от присяжных полного оправдания отца Петра Васильева.

Требует от присяжных? Нет, он точно болван. И что, вот этого дурака боялись московские помощники прокурора?

— Господин Куликов, вы закончили? Благодарю вас, — сказал господин Терентьев, потом обратился к присяжным заседателям: — Господа присяжные заседатели, сейчас я передам опросный лист вашему старшине…

Господин председательствующий передал присяжному заседателю — на вид, самому почтенному здесь и благообразному, лист бумаги, потом продолжил:

— Господа, сейчас вы удалитесь в комнату для совещаний. Каждому из вас предстоит ответить на следующие вопросы: «Совершилось ли преступление? Виновен ли в нем подсудимый отец Петр Васильев?» Вам надлежит ответить только: «Да, совершилось. Да, виновен». Напомню, что в случае равенства голосов, подсудимый будет считаться оправданным и освобожден в зале суда. Если ваше решение будет обвинительным, вы можете поставить отметку отметку: «Подсудимый заслуживает снисхождения».

Присяжные заседатели удалились. Но совещание длилось недолго — минут семь, может десять. За это время я только обменялся взглядами с господином Куликовым (он отчего-то пучил глаза, раздувал щеки — видимо, полагал, что это выглядит очень страшно, а я только безмятежно улыбался в ответ).

Наконец, совещание присяжных закончилось. Старшина присяжных и секретарь суда приступили к подсчету голосов. Кто-нибудь сомневается в том, что присяжные заседатели сочли запрещенного в служение священника виновным? Однако, все двенадцать заседателей посчитали, что батюшка заслуживает снисхождения.

И вот, теперь снова ждать. Суд удалился на совещание. К счастью, судьи тоже совещались недолго, но я за это время успел заскучать и дал себе слово, что постараюсь не становиться прокурором.Ждать не люблю. Но, наконец, раздалось долгожданное:

— Встать! Суд идет!

Приговор в отношении запрещенного в служение отца Петра Васильева был достаточно суровым — согласно положения статьи 142 Уложения о наказаниях Российской империи, запрещенный в служении священник Петр Васильев приговаривается к лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы на срок в 4 года.

Зал замер, вслушиваясь в столь суровое наказание, но председатель суда Терентьев, сделав небольшую паузу, дополнил:

— Однако, имея в виду наименованные особые участи к обвиняемому, учитывая его преклонный возраст, состояние здоровья, долгое время служения Господу, а также тот факт, что вышеупомянутый Петр Васильев длительное время находился под стражей, суд, согласно 775 статьи Устава уголовного судопроизводства признает справедливым ходатайствовать через министра юстиции перед Его Императорским Величеством о помиловании подсудимого.

Опаньки! А что, так тоже можно? Ох, как хорошо, что подобный вопрос мне не задали на «комиссионных испытаниях».

Честно — отлегло от сердца. Если бы отца Петра отправили на каторгу, считал бы себя виноватым. Эх, как хорошо, что есть государь император. А то, что Его Величество помилует батюшку — я даже не сомневался. Скажите — кому нужно этапировать старика в Сибирь, потом искать для него какую-то посильную работу?

Порок наказан, справедливость торжествует, но батюшка, мечтавший пострадать (или это тоже блеф с его стороны?) в Сибирь не пойдет.

Суд закончился, народ начал расходиться. Ко мне подходили разные люди, выражавшие желание пожать мне руку. Куликов отчего-то не пожелал порадоваться за меня, но обижаться на дурака не стану.

Я улыбался, пожимал чьи-то руки. Через энное количество рукопожатий понял, что ладонь болит, косточки ломит. Пора бы сматываться.

Чуть было не спрятал руку, когда ко мне подошел крупный мужчина, лет сорока с небольшим, с зачесанными назад волосами, бородкой и восточными чертами лица.

— Поздравляю вас, господин помощник прокурора, — потряс он мою многострадальную лапу. — Редко жму руки обвинителям, но для вас сделал исключение. Специально отложил все дела, чтобы на вас посмотреть. Если надумаете вступить в наше сословие — милости просим. Из вас получится прекрасный адвокат. Еще ужасно понравился новый анекдот про меня.

Так, а кто это был? Какой анекдот? А, так это анекдот про Плевако, который я рассказывал здешнему прокурору. А этот дяденька не сам ли Плевако? Вполне возможно.

— Господин Чернавский, можно вас? — услышал я голос, доносившийся от судейского стола.

Повернувшись, пошел на зов. Я еще пока приписан к Московскому суду, значит, обязан слушаться.

— Господин Чернавский, — улыбнулся мне председательствующий, обмениваясь заговорщическими взглядами с коллегами. — Давид Зурабович очень волновался за исход нынешнего дела. Он сказал — если Чернавский сумеет выдержать и не сорваться, то приглашает всех нас к себе в гости. А вы не только не сорвались, но дали Куликову наглядный урок.

А что, хорошая мысль. После сегодняшнего процесса отчего-то ужасно хочется напиться. Вот и напьюсь.

Ага, как же. Чья там хитрая мордочка высунулась из-за чиновничьих спин?

(Ладно-ладно, для тех читателей, которым не нравится слово «мордочка» напишу «харюшка». )

Понятно, переживает. И как она сюда пробралась?

— Заманчиво, но не знаю, как мне с сестренкой быть, — вздохнул я.

— С сестренкой?

— Так точно. Анечка — моя родственница, но я ее считаю сестрой. Мы же здесь по другим делам — я сдавал экзамены, а она, вместе с маменькой, меня морально поддерживали. Вот, пришла посмотреть — как там братец?

— Замечательная у вас сестренка! Переживает. Но не вижу проблемы. Вы просто возьмите ее с собой, вот и все, — предложил Терентьев. — У Геловани дочка ее ровесница. Пусть барышни пообщаются между собой. А у вас, что характерно, будет повод уехать пораньше. Давид Зурабович, хоть и давненько живет в Москве, но отличается чрезмерным гостеприимством, уехать от него раньше полуночи бывает затруднительно.

Если напьюсь — Анька за мной и присмотрит. А извозчик потом довезет.

Шучу, разумеется. Если девчонка неподалеку, точно, что не напьюсь. Куда приличной барышне рядом с пьяным братцем? Нет, нельзя. Ладно, как-нибудь потом, по возвращении домой напьюсь вместе с Абрютиным.

А Анечка пусть пообщается со сверстницей, ей полезно.

Но все равно — зараза она. Могла бы у тетушки посидеть.