Господин следователь. книга шестая

Глава пятнадцатая Письма из Череповца

Пока сидели с маменькой на скамеечке договорились, что хвастать перед родственниками дипломом не станем. Павел Андреевич может и не понять, отчего двоюродный племянник, вместо того, чтобы выхаживать на экзамены, вдруг резко стал кандидатом права. А объяснять ему — себе дороже.

И, вообще, надо завтра-послезавтра перебираться к другим родственникам. Хотя мы с отставным полковником и выпили мировую, попросили прощения друг у друга, но лучше бы от него сваливать. Не уверен, что мы с ним опять не поскандалим. Дядюшку-то я не виню, сам хорош, позабыл, что бредовые версии будущего здесь пока лучше не повторять, не оценят. Лучше не рисковать. Я что-нибудь брякну или Павла Андреевича какая-нибудь муха укусит. Разумеется, честь ему и хвала за предложение удочерить Нюшку, но для официального признания незаконных детей имеется «Канцелярия прошений на Высочайшее имя приносимых при Императорской Главной квартире». А если попробовать ее обойти? Дворянскую опеку нужно подключать, заручиться согласием на удочерение Предводителя дворянства — девчонке грамоту нужно выдавать на ее новую сословную принадлежность, вписывать в состав дворянства. Нет, слишком много препятствий. Самое простое — состряпать Аньке фальшивку, но на такое я не пойду. Как показывает опыт истории — все тайное становится явным.

Барство, конечно, от Моховой до Большой Ордынки на извозчиках ездить, но у моих женщин платья не слишком-то приспособлены для пеших прогулок — подол, пусть и не вровень с землей, но где-то близко. А весна нынче тоже запаздывает, травка еле-еле пробивается, хотя май уже, пора и сирени распускаться[1], зато луж и грязи в Москве хватает.

Но было интересно проехаться по Красной площади, малость погрустить, что нет еще Мавзолея, памятник Минину и Пожарскому в другом месте, вместо ГУМА — не пойми что, какие-то полуразобранные деревяшки. Площадь, правда, больше напоминает стоянку гужевого транспорта, но это мелочи.Спасская и прочие кремлевские башни на месте, храм Василия Блаженного стоит, а что еще надо?

Ужинают у дядюшки рано — в шесть часов, но для нас сегодня сделали исключение — накрыли на стол в восемь, если не в половине девятого. Именно что для нас, потому что господа Винклеры уже отужинали и улеглись спать. Что ж, поедим и без них. А ведь могли бы родственники нас и голодными оставить. И плюс в этом во всем есть — не надо ничего рассказывать.

Павла Андреевича и Полину Петровну мы осуждать не станем — у них свои правила и привычки, но маменька, после того, как поужинали, изрекла:

— Надо было в ресторане поужинать. Думаю, послезавтра к Людмиле переедем.

— Поддерживаю, — согласился я.

Я про гостиницу больше не заикаюсь. Людмила — это Людмила Петровна, тоже маменькина двоюродная сестра. Была замужем за военным, чин не помню, а нынче вдова. Кажется, у нее должны быть сын и дочь. Сын в Петербурге, а дочка замужем, живет где-то в Подмосковье, в имении мужа.

Мы с маменькой дружно посмотрели на Нюшку. Уж воспитанницу-то можно было не спрашивать, маленькая еще, но…

— Куда вы, туда и я.

Мы с маменькой снова переглянулись, подавили улыбки.

— Идемте спать, — приказала маменька и я почувствовал себя маленьким. Но мне не жалко.

— Спокойной ночи, — поцеловал я маменьку, потрепал Аньке волосы на макушку, спустил ладонь пониже, к виску — надо бы дернуть за ухо и, не со зла, а профилактики ради, но в последний момент передумал — жалко.

Когда отправился к себе, услышал маменькин голос:

— Аня, будешь опять лягаться — выгоню. Пойдешь спать на коврик.

Я сделал вид, что иду, но сам прислушался. Интересно же. И мне самому, да и читателям тоже.

— Так я же сплю, Ольга Николаевна! — отозвалась Нюшка шепотом. — А откуда я во сне знаю — лягаюсь или нет? Вы вон, тоже меня локтем так двинули — словно коза копытом. И как это Александр Иванович до сих пор жив? Небось, весь в синяках ходит.

Бух!

Йес! Маменька, мои поздравления! Хоть кто-то осмеливается дать девчонке по заднице.

— Я уже барышня, меня бить нельзя, — загундосила Анька.

Бух!

— Пока нет шестнадцати лет — бить можно. И не барышня ты еще, а ребенок.

— Бить детей ремнем по попе запрещает Красный крест…

— Это еще откуда? Я сейчас тебя веником, безо всяких крестов — так наподдам… — пообещала маменька.

— Да ну, Ольга Николаевна, хватит уж бить-то меня, у меня попа-то не казенная…

— Ох, горе ты мое. А что за красный крест такой? Откуда нахваталась?

Звуки голосов уже еле-еле слышны, но вроде, маменька начала жалеть воспитанницу.

М-да… Пошел я, пошел. И очень быстро. Маменька с бывшей кухаркой спелись, сейчас помирятся.

А в кабинете дядюшки меня поджидала почта. В Москве ее отчего-то разносят вечером, хотя положено бы с утра. Или Винклеры не пользуются услугами почтальонов, а посылают прислугу на почту?

Так, сегодня аж три конверта. Самый красивый, подписанный самым красивым почерком — от Леночки. Его вскрыл бы сразу, но оставлю на сладкое. Имеется конверт от господина Абрютина. Странно. Но Василий у меня нынче в штрафниках. Прощу, разумеется, но письмо прочитаю попозже.

А это откуда и от кого? Почерк корявый, улица Фурштатская, куда отправляется моя почта, чтобы потом ее переслали в Москву, прописана как Фурдшытатская. Обратный адрес — село Неласское Череповского уезда. Вишь, бывший помощник прокурора меня когда-то стыдил, а кое-кто делает ошибки даже в названиях. И я даже знаю, что это мой сельский коллега, который увел у меня квартирную хозяйку, а заодно и любовницу. Его послание и открою первым.

На столе у Павла Андреевича имеется специальный нож, поэтому я аккуратно взрезал конверт. Ишь, а он не только с письмом, но и с четырьмя красненькими десятками. Значит, сорок рублей. Деньги лишними не бывают. Будем считать, что это компенсация за будущую службу в Московском окружном суде.

Петр Генрихович просил прощения, что только сейчас сподобился вернуть мне еще часть своего долга — мол, только-только рассчитался с кредиторами, у которых опять одалживался на школу, памятуя, что господин Чернавский любезно не устанавливал ему сроков возвращения денег. Пишет — что за ним еще остается двести рублей.

Нет, господин Чернавский, разумеется, с ножом к горлу не пристанет — мол, отдавай свой долг, но он не забыл, что в долг дадено триста рублей, из которых возвращено пятьдесят. Триста минус девяносто — получается двести десять, а не двести. Или у Литтенбранта какая-то другая математика? Десять рублей — не велики деньги, но все равно. А может, Петр Генрихович решил вычесть из своего долга мое проживание в доме Натальи в мае? Но мы уговаривались, что я плачу лишь по апрель. Не знаю, даже гадать не стану.

Еще Петр Генрихович пишет, что с продажей дома в Череповце появились сложности. Купец из Тихвина, обещавший заплатить триста рублей, передумал переезжать. А они очень рассчитывали на эти деньги.

Еще господин Литтенбрант сообщил, что собирается держать испытания на очередной чин, готов, ради любимой жены стать и губернским секретарем.

Похвально, что в нашем «аглицком джентльмене» проснулись амбиции. Или Наталья его подвигла? Несолидно бывшей коллежской асессорше быть теперь коллежской регистраторшей. Ну и пусть, все правильно. Дядьке в сорок с лишним быть на нижней ступени Табеля о рангах — несолидно. И жалованье станет на десять рублей больше.

На дом они покупателей не могут найти. А не намек ли это на то, что его супруга желает продлить аренду своего дома? Тоже пока ничего не могу сказать. В принципе, если я вернусь из Москвы не так, как рассчитывал, а пораньше, то мне где-то придется жить. Да и позже бы вернулся — все равно бы искать квартиру. А к дому Натальи я же привык. Пожалуй, отпишу Литтенбранту, чтобы Наталья Никифоровна, если у нее не появится покупатель, оставила дом за мной. А деньги — предположим, месяца за три или четыре, я вышлю. Но ответное письмо напишу завтра, все равно весь день свободный.

Следующее письмо от господина исправника, надворного советника Абрютина.

'Дорогой Иван Александрович!

Во-первых, здравствуй. Огромный тебе привет от моей супруги. Верочка иной раз так беспокоится о тебе, что я начинаю немного ревновать! Просили также передавать привет и все мои подчиненные, включая твоего любимца Фрола, а также господина Ухтомского. Антон Евлампиевич очень просил, чтобы ты надрал задницу своей прислуге. Мол, Нюшка до сих пор не написала отцу ни строчки, Игнат печалится.

Про задницу не могу тебе подсказать, но девке накажи, чтобы написала отцу. Или пусть хотя бы напишет записочку, а ты уж вложи в свой конверт, а я передам приставу для Игната.

А во-вторых — хочу сообщить, что без тебя в нашем городе действительно скучновато, хотя, не стану скрывать — живется в отсутствии судебного следователя г-на Чернавского гораздо спокойнее. Федышинский ходит, словно пава и интересуется — нельзя ли каким-то образом продлить время экзаменов для нашего студента? Понимает, что это не в наших силах, но отчего бы не помечтать? Еще он вдруг вспомнил, что в Имп. Московск. Универ. у него преподает какой-то приятель, с которым он вместе учился.

Из происшествий только парочка краж, годных для рассмотрения в Мировой суде, да обнаружение около Воскресенского собора во время копки траншеи парочки скелетов. Настоятель, как и положено в этом случае, вызвал городового, тот сообщил приставу, а потом мне. Решили, что пока Чернавский в отъезде, сходим с г-м доктором и посмотрим — что за скелеты? По мнению Михаила Терентьевича, останкам этим лет сто, а то и поболе.

Наш знаток истории г-н Афетов сообщил, что скелеты принадлежат монахам бывш. Череповского Воскресенского монастыря, ибо, на месте нынешнего собора имелось монастырское кладбище. Возможно, монахов убили еще во время «литовщины» — польского нашествия. Останки иноков мы перезахоронили на городском кладбище, со всем почтением и уважением.

Горожане, болтают, что был бы в городе Чернавский, то уж раскрыл бы преступление, а без него — так и концы в воду! В смысле — в землю. Но боюсь, что даже ты не смог бы отыскать убийц.

Теперь о серьезном. Спасибо тебе за поздравление орденом св. Анны. Не сомневаюсь, что добрая треть креста, если не две трети –твои. Моя бы воля — перевручил бы тебе свой орден, но тебе, как кавалеру св. Владимира, полагается уже на шею.

Благодарю тебя, а особенно твоего батюшку за заботу. Разумеется — все наши договоренности остаются в силе. А то, что мне господин товарищ министра предложит пост более высокий, чем предназначался, отвечу так — я и о той должности имел смутное представление, и об этой. Так что — как бы ты выразился — нам нечего терять, кроме своих цепей. Коли согласие дано — выполню. Страшновато, разумеется, из провинции взлетать в столицу, но уж, как-нибудь да управлюсь.

Еще беспокоит здоровье Верочки. Что-то она стала покашливать. Доктор говорит, что ничего страшного, но я волнуюсь.

Прости, что посвящаю тебя в семейный дела, но больше и посвятить некого, а хочется с кем-то поделиться.

Не знаю, прочитал ли ты в журнале «Вестник полиции» мое обращение о необходимости учреждения в Российской империи Специального полицейского гимна и текст песни, но предвижу твои упреки. Знаю, что ты не любишь публичности, но скрывать твое авторство я не имел права. Дело в том, что песню «Наша служба и опасна и трудна» уже с удовольствием поют и в Кириллове, и в Белозерске. Это мне сообщили наши купцы. Не знаю, как так получилось, но песня получила распространение. Заметь — за довольно короткий срок.

Иван, прошу меня простить, что не заручился твоим согласием. Но я беспокоился о том, чтобы имя автора текста — то есть, твое, не потерялось, а слова песни бы не стали «словами неизвестного автора», как это иной раз бывает. Уверен, что если бы я предложил тебе завить о своем авторстве, ты бы отказался. И я решил, что лучше стерплю твое недовольство, нежели последующую несправедливость. Готов в качестве компенсации выставить тебе бутылку шампанского, но, как мне кажется — ее должен выставить мне ты.

Еще из новостей, о которых, возможно, тебе будет интересно узнать — г-н Карандышев получил назначение в Кяхту, на должность начальника инженерно-строительного управления. Он приходил за паспортом. Г-н титулярный советник счастлив — должность позволит стать надворным, а то и коллежским советником.

Не знаю, насколько будет счастлива его супруга, но это уже их семейное дело.

С уважением — Василий Абрютин'

Что ж, это хорошо, что Василий не передумал. А публикацию песни я ему прощу. Что уж теперь гимн советской милиции, после сказки про Буратино и запланированного «Обыкновенного чуда». Уж красть так красть!

А титулярный советник отправится в Кяхту? Флаг ему в руки и противогаз за спину.

Кяхта у меня ассоциируется с декабристами, которых туда ссылали, да еще почему-то с чаем. Декабристы — оно понятно, но чай откуда? И верблюды. Видимо, чай везли на верблюдах из Китая.

Кяхта, это у нас Бурятия, не слишком-то далеко от Монголии. Самолетом от Москвы до Улан-Удэ, потом на машине часа два пилить. М-да… А по нынешним временам замучаешься ехать.

А Монголия у нас нынче где? Кажется, в составе Китая. Точнее — в империи Цин. Но господин Карандышев мечтал о повышении. Что ж, пенять не на кого, повышение он получил. Ай да батюшка! И чиновника облагодетельствовал, а заодно и побеспокоился об укреплении семейно-брачных уз. Надеюсь, в Кяхте жена Карандышева станет обращать свои взоры только на мужа. Или заведет себя какого-нибудь монгола. Или бурята.

Ах да, Книсниц же пострадал. Зато супруга окружного прокурора будет довольна.

Плохо, что Вера Львовна — Верочка, покашливает. И понимаю Василия. Кашель — это может быть и простуда, а может быть что-то похуже, вроде чахотки, которую лечат либо отправкой в Швейцарию — дескать, там воздух здоровый, либо кумысом. А пить кумыс отправляют… Кажется, в Самарскую губернию.

Но пока паниковать не станем. Ежели что — деньгами Василию помогу, а что еще я смогу сделать?

И Анька надо сделать внушение. Понятно, столицы отвлекают, да еще как, но пусть и на самом деле черкнет отцу хотя бы несколько строк.

Теперь осталось последнее и, самое главное письмо.

Пропускаю начало, которое неинтересно читателю, зато оно очень важно для меня и перехожу к тому, что заставило сильно озадачиться и задуматься.

'Милый Ваня, самое главное, о чем я тебе хотела сказать. Вернее — посоветоваться.

Начну с самого начала. Наверное, ты не забыл, что директор нашей гимназии, от имени Попечительского Совета предлагал мне должность учительницы французского языка, потому что наша «француженка» мадам Лили (это мы так ее называем, хотя она на самом-то деле Лидия Николаевна) имеет слишком много учебных часов. Мне предлагалось взять уроки французского в 1−4-х классах. В 1,2 и 3-м классах по 1 часу, в 4-м — 2 часа в неделю. Это 5 часов в неделю! А с учетом подготовки — все 10!

Маменька с папенькой не возражали против того, чтобы я, накануне замужества, немного поработала. Как выразился папенька — заработала себе на булавки своим трудом!

Однако, после известных событий (да-да, милый мой Ваня, эти события тебе хорошо известны!) г-н директор сообщил, что он не может допустить, чтобы преподавателем гимназии ведомства Императрицы Марии Федоровны работала учительница, так «грубо поправшая все устои и основы образования», поэтому он вынужден отозвать назад свое предложение.

Сегодня меня вызвали в кабинет директора и сообщили, образно говоря, что «если мадмуазель Елена пожелает заняться преподавательском деятельностью, то она может рассчитывать на ту должность, которую ей предлагали до ее обручения».

Г-н директор, а также наша классная дама В. Л. дали понять, что те резкие слова, сказанные мне и наказание, которому меня подвергли (целую неделю отстранения от занятий!) были сделаны в целях воспитания будущих гимназисток.

Но суть разговора свелась к тому, что мне вновь предложили место преподавательницы, но уже не только французского, но и немецкого языков. Г-н директор и классная дама говорили — что в гимназии сложилась безвыходная ситуация. С нового учебного года в Череповецкой женской гимназии открывается 8-й класс, где станут готовить домашних учительниц. Разумеется, никто не доверит мне ни старшие классы, ни 8-й класс, зато в 1−4-х классах, кроме французского, у меня добавится еще и немецкий.

Наш городской голова уже два года пытался получить разрешение на открытие в Череповце дополнительного класса, но Новгородский учебный округ ему отказывал. Иван Андреевич был вынужден обратиться напрямую в Министерство и, к его вящему удовольствию, разрешение получено.

Но, как это нередко бывает, известие об открытии дополнительного класса уже разошлось по губернии (а кроме нашей — еще и по Вологодской), г-ну директору поступило свыше 20 предварительных прошений, не исключено, что к концу лета будет еще больше. Беда только в том, что преподавательниц иностранных языков только две. Наша мадам Лили и еще одна — Эльвира Павловна, что ведет лишь немецкий. Предложить преподавание иностранных языков просто некому.

Господин директор сказал, что он помещал объявление в «Новгородских губернских ведомостях», но дело в том, что пока он может обещать претендентке на должность только жалованье. Гимназия не сможет дать преподавательнице жилья. Также не выделено денег ни на дрова, ни на керосин! Этими суммами распоряжается Учебный округ, но округ сможет дать деньги только в 1885 году.

Стало быть, нужно искать учительницу здесь, в Череповце.

Как сказал г-н директор, в выпускном классе только четыре ученицы (считая меня!), которым можно доверить преподавание. Но Влада Иванаева уезжает на курсы по стипендии губернатора (ты должен об этом знать!), Таня Виноградова тоже собирается в Петербург, но после некоторых событий ей преподавание бы не предложили. Есть еще одна барышня — Тоня Скворцова, но она из Вытегры и собирается вернуться домой. Мол — если ей не выделят казенную квартиру, то снова придется жить у тетки, а ей это ужасно не хочется.

Г-н директор и госпожа классная дама обратились ко мне с величайшей просьбой — не буду ли я так любезна и, не соглашусь ли потрудиться на ниве народного образования? Но есть условие — я должна оставаться незамужней хотя бы в течение первого года службы.

Они все прекрасно понимают, наставать не имеют права, но… возможно, мадмуазель (это сказал директор) обсудит предложение со своим женихом — многоуважаемым Иваном Александровичем? Нельзя ли вам подольше оставаться женихом и невестой? Мол, зачем вам так скоропалительно становится мужем и женой? Леночка (это слова Виктории Львовны) потерпите со свадьбой хотя бы… до следующего года. Но желательно, чтобы я дала ответ до конца мая.

Милый мой Ваня, я пока ничего не решила. Все сделаю так, как ты скажешь.

А я разрываюсь. Я ужасно хочу выйти за тебя замуж! Но, в тоже время, хочется попробовать себя в качестве преподавательницы. Тем более, что ты сам мне не раз говорил, что у меня есть талант к преподаванию иностранных языков.

10 уроков, значит — с подготовками займет целых 20 часов! Это ужасно много! Жалованье для начинающей учительницы 180 рублей в год — как ты сказал бы «кошкины слезы», но это будут мои деньги, которые я сама заработаю.

Но еще раз тебе скажу — все будет так, как ты хочешь. Я заранее примеряю на себя роль послушной жены, которая слушается своего мужа'.

И что, написать Леночке — нет, никакой гимназии? Отказывайся, а иначе расторгаю помолвку?

Если она пишет, что разрывается, так на самом деле понятно, что очень хочет стать учительницей. Если бы не хотела, то попросту отказалась бы.

Так что, напишу — мол, уважаю твой выбор. Соглашайся на должность, ты у меня и на самом деле талантливый педагог, будет очень обидно, если твой талант не будет раскрыт.

И надо еще подумать — как же мне так написать, чтобы невеста на меня не обиделась? Напишу чё-нить не то, решит, что я не хочу свадьбы.

Ладно, напишу, что в названии жених и невеста имеется своя прелесть.

М-да… И чего это вдруг люди в учителя хотят подаваться? Вот я, например, очень рад, что оказался здесь в шкуре следователя, а не педагога. Мне этого и в 21 веке хватило. Уж не Анька ли плохо повлияла на мою невесту? Пообщалась дочка статского советника и дворянка с моим домашним тираном…

Ишь, Леночке поработать захотелось. А я-то думал, что осенью наконец-таки заживу той жизнь, о которой мечтал давно, еще в прежней жизни. Это я к тому, чтобы я не просто жил с любимой женщиной, но еще и являлся ей законным супругом. Не знаю, откуда у меня такой бзик, но он есть. Я же и той Ленке несколько раз предлагал отправиться в ЗАГС, а она тянула. И вот, опять.

[1] Подозреваю, что главный герой опять забыл, что григорианский стиль, по которому он жил в 21 веке, отличается от юлианского календаря 1884 года на 12 дней.