Господин следователь. книга шестая

Глава семнадцатая Прокурор Геловани

Здание Московского Окружного суда было чем-то похоже на наше. Чем-то… Но этажей здесь три, само строение вытянулось в длину на полверсты. Ну, а похожесть обуславливалась тем, что строилось оно примерно в тоже время, что и наше, а архитектурные стили в одну и ту же эпоху были схожими. Стиль-то какой? Что-то такое, близкое к классицизму.

А мне велено явиться не к центральному ходу, а к служебному. Где он тут? А, слева, где невзрачная дверь. И правильно, что имеется вход для служителей Фемиды, отдельно от остальных.

— Любезный, где кабинет окружного прокурора? — поинтересовался я у служителя, тоже похожего на нашего, из Череповца. Но этот и помоложе, и морда наглая. Вишь, отвечать мне сразу не захотел.

— А вам, сударь, по какой надобности? По служебной или еще какой? Ежели по личной, или вы посетитель, вам с главного входа.

— Не сударь, а ваше благородие, — хмыкнул я, показывая, что явился не по личной надобности, а по казенной. На всякий случай добавил. — Назначен сюда исполнять обязанности помощника прокурора.

— Прошу прощения, ваше благородие, сразу-то и не признал, — поклонился служитель. Пояснил. — Бывает, что сюда и прочая публика ломится — и свидетели, и подсудимые, и праздные зеваки. Даже полковники с генералами заявляются — им, видите ли, не по чину со всеми вместе входить. Вам, ваше благородие, на второй этаж, а на двери табличка — окружной прокурор господин Геловани. Ну и все прочее.

В Череповце, поступая на службу, я сразу явился к Председателю суда. Но здесь Председатель — большой начальник, поэтому текущие дела и кадровые вопросы вершит прокурор.

— И как он, ваш прокурор? Суров? — поинтересовался я.

Служитель искоса посмотрел на меня, приосанился и сообщил:

— Господин Геловани — хоть и нерусский, но православный. Еще ни разу никого из нашего брата по матери не послал, даже не наорал. Вот, до него был…

Служитель замолчал, не раскрывая всех тайн, но дал понять, что предыдущий был куда суровее. Что ж, не бог весть какая информация, но лучше, чем ничего.

— Благодарю, — поблагодарил я дядьку, заодно решив облагодетельствовать того двугривенным. Но здешний «швейцар», вздохнул и попытался отклонить мою руку.

— Простите, ваше благородие, не велено.

— Так я уже монету достал, не убирать же ее обратно? — хмыкнул я. Сломив некое сопротивление служителя, сунул серебрушку ему в карман. — Ну, дружище, я-то не посторонний. Считай, что это тебе за знакомство. Самого-то как величать?

— Иван Александров, — представился тот.

— Вот, еще и мой тезка в придачу. А я Иван Александрович. — Полюбопытствовал. — А отчего же такие строгости?

А тот, воровато оглянувшись по сторонам, пояснил:

— Из-за газетчиков. Любят щелкоперы новости вызнавать, поэтому и суют нашему брату то двугривенный, а то и рубль — дескать, задаток тебе, а как расскажешь что-нибудь любопытственное, заплачу больше. А что служители знают? Только сплетни да пересказы. Такого иной раз наплетут, что хоть стой, хоть падай. А газеты все это печатают. Так Его Превосходительство распорядился — узнает, если кто из наших деньги у посторонних берет — увольнять к чертовой матери. Неважно — беседовал он со щелкоперами или нет.

— А щелкоперы очень донимают?

— Ох, ваше благородие, не то слово. Они и в суде сидят, и присяжных караулят. Вон, даже нашего брата не гнушаются. И ладно бы, только московские или питерские, так еще и иноземные. Им-то какая корысть чужие судебные дела?

Я только развел руками и, кивнув служителю, прошел внутрь. Пожалуй, мой тезка честно заработал свою монетку. С меня не убыло, но кое-что я узнал. Не сомневаюсь, что помощь в получении информации мне еще понадобится.

Второй этаж, дверь, а за ней не так, как у нас — сразу кабинет прокурора, а настоящая приемная с канцеляристом с петлицами, но без знаков различий. Видимо, кандидат на какую-нибудь должность. И окружной прокурор здесь в чине статского советника. Ну так Москва, как-никак, пусть формально наши суды и равны.

— Разрешите? — шагнул я через высокий порожек. — Ваше высокородие, титулярный советник Чернавский в ваше распоряжение прибыл.

Из-за стола ко мне вышел невысокий, крепко сложенный мужчина средних лет в мундире статского советника, с крестом святой Анны на груди и святого Станислава на шейной ленте. Короткая стрижка, седые волосы и седая бородка.

Как всегда — легкая пауза, когда взгляд собеседника в больших чинах переводится со скромных петлиц титулярного советника на «владимир», отмечая несоответствие.

— Прошу вас, Иван Александрович, без чинов, — протянул мне руку статский советник. — Зовите попросту — Давид Зурабович.

Судя по окончанию фамилии, окружной прокурор был из сванов, а вообще, если не ошибаюсь, Геловани — княжеский род. Откуда я это знаю? Вот здесь все просто. В студенческие годы приятельствовал со своим однокурсником, Костей Авалиани. Костя всю жизнь прожил в России, по-грузински, кроме лобио и киндзмараули, иных слов не знал, но гордился тем, что предки выходцы из Сванетии и обижался, когда узнавал, что для нас, все живущие в Грузии сплошные грузины. Еще Костя говорил, что артист Геловани, исполнявший Сталина в старых фильмах происходит из княжеского рода.

Давид Зурабович, как и мой друг, говорил без кавказского акцента. Возможно, вырос среди русских, а может, специально работал над постановкой дикции.

— Садитесь, — кивнул мне на стул мой нынешний начальник.

Дождавшись, пока я усядусь, Геловани спросил:

— Не сомневаюсь, что вы удивлены предложением немного поработать в Московском суде?

Нет, определенно имеется акцент. Но, скажем так, не чрезмерный. В букве е что-то такое, словно бы одновременно пытается сказать э.

— Удивлен — это мягко сказано, — признался я. — Что такого должно было произойти, чтобы провинциальному судебному следователю предложили на две недели стать помощником прокурора в Москве, да еще и назначили за это царскую плату? Более того — мне уже уплатили за несделанную работу.

— О плате — лучше не упоминайте, — замахал руками статский советник. — Свой диплом вы заработали честно, профессор Легонин вас отрекомендовал наилучшим образом. Я же просто прошу вас помочь, как коллегу. И буду очень рад, если вы согласитесь.

— Так я уже согласился, — удивился я. — И прошение о прикомандировании меня к Московскому суду написал.

— Да, Его Высокопревосходительство уже утвердил вас в должности моего помощника, не дожидаясь ответа из Петербургской судебной палаты. Более того — он распорядился назначить вам жалованье в соответствии с вашей должностью и чином. Я очень опасаюсь, что вы откажетесь, если узнаете, что вам предстоит сделать.

Нет, что-то совсем плохо. Я был готов поработать и без жалованья — отработать диплом кандидата права. Они что, меня под танк собираются бросить? Танков еще нет, значит — под паровоз. Под паровоз не хочу.

— Давид э-э… — начал я вопрос, но с ужасом обнаружил, что с перепугу из головы вылетело отчество. А оно какое-то простое.

— Зурабович, — подсказал прокурор.

— Прошу прощения… Давид Зурабович, так что же я должен сделать? Развалить какое-то дело? Так это может сделать любой следователь или помощник прокурора. Перестрелять в зале суда присяжных заседателей или вызвать на дуэль защитника? Присяжных перестрелять сложно — их двенадцать… Палить из револьверов с двух рук — нереально. Вот, если вы поможете — тогда все получится.

К счастью, Давид Зурабович юмор понимал. Услышав про заседателей, он расхохотался. Отсмеявшись, сказал:

— Нет, присяжных заседателей стрелять не надо. А вот присяжного поверенного было бы неплохо.

Судя по всему, прокурор говорит вполне серьезно. Хотя, не уверен, что его слова следует воспринимать буквально.

— И чем вам досадил присяжный поверенный?

— Вам доводилось сталкиваться с адвокатами? — поинтересовался прокурор.

Невежливо отвечать вопросом на вопрос, но здесь имеется какая-то подоплека. Значит, Давид Зурабович станет подводить меня к характеристике какого-то конкретного защитника.

— Не так, чтобы часто, должность у меня немного другая — нет надобности присутствовать при процессе, но пару раз доводилось, — ответил я. — Иной раз защитники требуют устроить допрос следователю. Так что, приходится отвечать на вопросы.

— Но присяжные поверенные ведут себя вежливо? Или как?

— Вопросы, каверзные они задают, не без этого. Но чтобы нахамить или еще что-то — не припомню. Повторюсь — я не настолько часто сталкиваюсь с адвокатами. При нашем Окружном суде нет присяжных поверенных, они приезжают из Петербурга, из Судебной палаты. Но сделал вывод, что они делятся на две категории: либо пытаются развалить дело, цепляются за любую мелочь, либо пытаются воздействовать на присяжных эмоционально — упирают на тяжкую долю подсудимого и все прочее. Но хамить следователю или обвинителю… Нет, такого не упомню. Да и Председательствующий суда не позволит такого.

— Теперь представьте себе, что обвиняемого в совершении преступления защищает присяжный поверенный, который вас высмеивает, цепляется за любое неосторожно брошенное слово, ищет какие-то забавные или смешные черты в вашем лице, в вашей фигуре?

— Откровенно говоря, представляю такое с трудом, — покачал я головой. — Это уже не адвокат, а какой-то мальчишка. Гимназист… или реалист, высмеивающий учителя на потеху товарищам.

Можно еще добавить — этакий тролль, но тролль здесь остается сказочным существом, а не провокатором в социальных сетях. И термина стеб в 19 веке еще нет. Вот так и вспомнишь свою Нюшку, постоянно ворчащую — дескать, что за дела? Жопа у нее есть, а слова такого нет!

— Тем не менее, это так, — вздохнул Геловани. — И господин присяжный использует свои придирки так, что формально к нему не придраться. Титулярный советник Капустин, товарищ прокурора — слегка заикается. Так вот, поверенный несколько раз спрашивал — не следует ли уважаемому обвинителю обратиться к врачу, чтобы поправить дикцию? А ко мне… Как вы сами считаете?

— Наверное придирается к вашей национальности? — предположил я. — Но не знаю — к чему тут придраться? По-русски вы говорите чисто, словно прирожденный русак.

— Тем не менее, на одном из процессов господин Куликов — это фамилия присяжного поверенного, очень вежливо спросил — вам не трудно было читать уголовное дело, написанное по-русски? А потом, несколько раз повторил — мол, как же хорошо, что представители кавказских народов — люди гор, но так прекрасно говорят на языке, характерном для великороссов! Мол — он гордится, что прокурор Московского окружного суда выучил русский язык. Я с васми лэт живу в Маоскве, но послэ таго, как мнэ пять, а то восем разпадрят скажут, что я прэкрасно гавару па русски, ва мнэ прасыпаетса кавказский акцэнт! Бозишвили! — выругался окружной прокурор.

Давид Зурабович какое-то время молчал, приходя в себя. Наконец, взял себя в руки и извинился: — Прошу прощения.

— Ничего страшного, — отмахнулся я. — Я все равно ничего не понял. Но понял, что этот Куликов — не только сукин сын, но еще и маймуно виришвило.

Похоже, господин Геловани и сам нечасто слышал такие слова, да еще в устах русского человека. Возможно, мое произношение оставляло желать лучшего, но он понял. Хмыкнул, пожал плечами, но не стал спрашивать — откуда я знаю[1]?

Мой друг Костя Авалиани пришел бы в ужас, услышав такие ругательства. Для него и слово дурак было бранным.

— Он еще хуже, чем обезьяна и сын ишака. Подлец и сволочь. У меня уже два помощника наотрез отказались выступать в качестве обвинителя, а один подал в отставку. Если вы откажетесь, придется мне самому выступать с обвинением. Но я не знаю — чем все закончится. Я пытаюсь себя контролировать, но Куликов уже знает мою болевую точку. Могу вспылить, накинуться на Куликова прямо в зале заседания суда. Мне потом придется либо идти под суд за причинение увечий, либо уйти в отставку с позором. А Куликов будет счастлив. А газеты опять раструбят о позоре московской прокуратуры и об очередном выигранном деле. Да что там — прокурор накинулся на адвоката! Да о таком не только наши газеты, но и европейские станут трубить месяца два. А присяжные заседатели ходят на такие процессы с огромным удовольствием, словно в театр.

Ну, или словно актеры-любители, на которых вдруг обратили внимание. Это я уже про себя добавил.

— Да кто же он такой, присяжный поверенный Куликов? Неужели нельзя его попросту взять и уволить?

— Заметно, что вы из провинции, — вздохнул прокурор. Спохватившись, принялся объяснять: — Нет, Иван Александрович, это я не в обиду. Сергей Петрович Куликов — двоюродный брат Алексея Ивановича Куликова, являющегося зятем нашего генерал-губернатора князя Владимира Андреевича Долгорукова. И все попытки как-то урезонить господина Куликова наталкиваются на смешки — дескать, суд присяжных подразумевает состязательность сторон. Вот и состязайтесь.

— А Председатель — то есть, старший председатель Московской судебной палаты, на имя которого я писал прошение? Он может как-то повлиять? Он все-таки тайный советник, сенатор. Объяснил бы присяжному поверенному, что следует соблюдать какие-то этические нормы?

— Его Высокопревосходительство тайный советник Шахов не станет вникать в такие мелочи, как недовольство прокурора и его помощников. Он витает в таких эмпиреях… К тому же — у него четырнадцать округов. А увещевания второго и третьего председателей, равно как и председателя суда, не помогают.

М-да, любопытный персонаж. Интересно, что движет этим самым Куликовым? Жажда славы любой ценой? Или просто любовь к скандалам? Есть же такие люди, которые не могут жить спокойно.

— Заметьте — Куликов берется только за такие дела, которые, с точки зрения защиты перспектив не имеют, — сообщил Геловани.

— А что за дело, которое вы собираетесь мне поручить? — поинтересовался я.

— Кража, которую совершил священник, — ответил прокурор.

— Надеюсь, не священные сосуды из храма? — озадаченно поинтересовался я.

— Именно что священные сосуды и, как на грех, из храма.

— М-да… — протянул я. Вырисовывается не просто дело о краже, а святотатство.

— Вы удивлены? Увы, иной раз так бывает, что и священники совершают хищения, да еще и сопряженные со святотатством.

— Да я не то, чтобы удивлен, — протянул я. — Вспомнился анекдот, что слышал. Он, кстати, о господине Плевако.

— Вот как? — заинтересовался Геловани. — А что за анекдот? Я недавно услышал о старушке, что украла жестяной чайник. Вы слышали?

Я кивнул. Слышал я про старушку. Правда, вариации разные — и жестяной чайник за тридцать копеек, и кофейник за триста рублей[2].

— Судят батюшку, который с похмелья украл и пропил потир. Дело, вроде бы ясное, батюшке грозит немалый срок, но встает Плевако и в своей заключительной речи говорит: «Господа присяжные заседатели! Вспомните, сколько грехов отпустил вам батюшка за свою долгую службу. Так неужели мы не простим ему один-единственный грех?»

— Разумеется, священника оправдали! — захохотал прокурор. — Расскажу господину Плевако, он эти анекдоты в отдельную тетрадочку записывает.

Мы с моим нынешним шефом понимали, что оправдательный приговор вынесен быть не мог, потому что председатель суда, напутствовавший присяжных заседателей перед их уходом в совещательную комнату, задал бы следующие вопросы: "Виновен ли вышеупомянутый священник в том, что он совершил кражу священных сосудов из храма?«, 'Если священник совершил это деяние, то отдавал ли он себе отчет в том, что совершает не просто кражу, а святотатство?», «Заслуживает ли снисхождение священник?». Вопросы достаточно конкретные, требующие конкретных ответов.

— Есть еще один анекдот о Плевако, — сообщил я. — В кабинет присяжного поверенного вбежал разъяренный торговец мясом: «Если собака стащит кусок мяса с моего прилавка, должен ли за это отвечать ее хозяин?» «Непременно!» — ответил Плевако. «Так вот, ваш пес стащил у меня окорок, стоимостью в три рубля». «Отлично, — отвечал адвокат, — уплатите мне еще два рубля и мы в расчете за время, потраченное мной на вашу консультацию».

Расстались мы с Геловани довольные друг другом. Прокурор, разумеется, был доволен больше. Он-то и анекдот новый услышал, да еще и заполучил для своей конторы мальчика для битья. А я получил у канцеляриста ключ от своего временного кабинета и увесистое уголовное дело по обвинению Васильева Петра Петровича, священника, запрещенного в служение по статье 241 Уложения о наказаниях 1845 года.

[1] Узнал не от своего друга, а из фильма, автором сценария и режиссером которого был грузин. Думаю, читатели догадались.

[2] Не стану приводить здесь анекдот об украденном чайнике. Он хорошо известен. Но суть в том, что такое дело не дошло бы до суда присяжных. Сомневаюсь даже, что его принял бы и мировой судья. В худшем случае для старушки — ее бы обматерил городовой, вот и все. Впрочем, у В. Вересаева есть другая версия — украден был не чайник за 30 коп., а кофейник за 300 ₽ И дело рассматривал выездной суд. Дальше все по тексту.