Господин следователь. книга шестая

Глава девятая Звезда на небе

Значит, вот уже и Москва. Паровоз свистит, а еще старательно пыхтит, обдавая всех клубами пара. Видел такое в фильмах — думал, а пар холодный или горячий? Оказывается — никакой, словно туман.

Пытаюсь вспомнить что-нибудь соответствующее моменту, но кроме классика ничего не идет на ум.

Москва… как много в этом звуке

Для сердца русского слилось!

Как много в нем отозвалось[1]!

Как на грех, ничего не отзывается. Наверное, в иное время я бы с удовольствием съездил в Москву, погулял там. А ехать на экзамен… Почему бы Московскому университету не сделать подарок товарищу министра? Вот, взяли бы, выписали диплом его единственному сыну. Бланки дипломов у них имеются, подписи и печати поставить недолго. Жалко им, что ли? Не шлют, а мне сиди теперь и мучайся.

Нет, был неправ. Все-таки, что-то екнуло. Раньше никогда не обращал внимания на Комсомольскую — то есть, Каланчевскую площадь. Ну, площадь и площадь, забитая людьми и машинами Обычно попросту выскакивал из метро или такси и бежал, едва ли не галопом к какому-то из вокзалов. А ведь красиво! Ленинградский — тут он еще Николаевский вокзал. Солидный, с часозвонницей. Рядом Ярославский — тоже красиво. Засмотрелся, башку задрал, чуть фуражку не уронил.

Разумеется, к нам сразу же ринулись носильщики, которые малость разочарованы, что в синем вагоне так мало пассажиров. Но «синеньких» в поезде целых три. Желтые — бюджетные, а уж тем более зеленые, не могут себе позволить носильщиков.

— К извошшыку, барин… И барыня. И ты, барышня, тоже. В момент домчит и лишнего не возьмет…

Я и говорю — все как у нас. Сцепка носильщик-таксист. Тьфу ты, извозчик. Интересно, извозчики не дерутся из-за пассажиров? Видел разок, как сцепились таксисты из-за клиента, а к каждому подскочила группа поддержки.

Наш багаж, кроме женских сумок и моего саквояжа с учебниками во втором вагоне, где горничные. Задумался — а кто должен выгружать чемоданы? Пока думал, проводники уже выгрузили их прямо в руки носильщика, а тот, отпихнув медлительного коллегу, принялся укладывать все наше добро в тележку.

Соседа нашего Решетеня на перроне встречает господин с петлицами коллежского регистратора. Чемодан коллежский потащит? А, у товарища директора департамента слуга есть.

С господином статским советником мы распрощались самым сердечным образом. Кирилл Кириллович облобызал руку матушке, пожал мою, а на Анну только посмотрел с такой любовью и нежностью, что был бы я на месте девчонки, сгорел бы от страха. Ну, или от скромности.

Еще обратил внимание, что по перрону, с хвоста поезда — где зеленые вагоны, неспешно шествует художник Сашка Прибылов, в сопровождении двух благообразных старцев в монашеском одеянии. У всех троих за плечами вещевые мешки, как у солдат, в руках палки (виноват, посохи), а художник еще и с огромным кофром (массивный деревянный ящик) в руках. Не иначе, сложил туда орудия своего труда.

Сам Александр, трезвый до неприличия, ступает чинно, как и полагается гению. Кофр, правда, мешает соблюдать равновесие, но человек старается. И одет не в свою обычную безрукавку, а во что-то серое и длинное. Не ряса, но что-то ее напоминающее. Судя по всему, старцы не только нарядили, но и подрядили на что-то нашего художника. Интересно, на что? Неужели перевелись выпускники академий, с удовольствием бравшиеся за роспись храмов? Вон, тот же Суриков, перед тем, как взяться за «Боярыню Морозову» и «Утро стрелецкой казни», расписывал фрески храма Христа Спасителя.

Впрочем, что я знаю о Прибылове? Возможно, он тоже учился в академии, какую-нибудь медаль заработал, а вместо пенсионерской поездки в Италию, положенной обладателю медали, решил пройтись по Руси Великой, опыта поднабраться. Или не сам решил, а кто-то из руководителей Академии художеств промотал деньги, отпущенные медалистам, у тех и выбора не осталось. Такое тоже бывало.

Если судить по работам, которые видел в гостинице — коли удастся Прибылова не допускать к рюмке недельки две, он сумеет создать нечто великое и грандиозное. Но, с другой стороны, будучи трезвым, сможет ли он вообще что-то написать? Как мне как-то сказал один престарелый доктор наук, защитивший диссертацию по марксистско-ленинской философии — настоящий художник должен творить в «пограничном» состоянии, между сном и явью. Опасаюсь, что несмотря на догляд, Александр все-таки дорвется до рюмки, а уж что напишет — боюсь и подумать. Ну да, это не мое дело. Возможно, как раз и создастся шедевр.

Нам понадобилось два извозчика, чтобы усесться самим и распихать багаж. Матушка с горничными уселись в первую коляску, мы с Нюшкой во вторую.

Так вот и тронулись. Я пытался узнать хоть какие-то приметные места, но не нашел. Зато узнал, что Москва стоит не на ровном месте, как мне казалось, а на ней еще имеются спуски и подъемы, а еще какие-то холмы и холмики. Я об этом не знал или попросту не обращал внимания?

А еще и трясет, блин. Уважаемые радетели старины и булыжных мостовых! Прежде чем стонать — какая же была красота, когда улицы мостили булыжником, прокатитесь разочек по этой красоте. Вон, Нюшка пастенку открыла, хотела что-то спросить, но язычок прикусила.

Мы ехали к двоюродной сестре матушки Полине Петровне, в девичестве имевшей фамилию Арсентьева, ставшую Винклер. Ее супруг — полковник в отставке Павел Андреевич Винклер. Когда я услышал, что в Москве нас примут Винклеры, стало немного не по себе. Заранее себе представил Павла Андреевича, педантичного немца, который поглощает сосиски с квашеной капустой, наливается пивом. И он непременно примется меня воспитывать, а заодно поучать Нюшку. Но родители утешили, сообщив, что Винклер не немец, а англичанин. Собственно, английские корни имелись у его далекого предка, сбежавшего в Россию во времена Кромвеля и поступившего на службу к царю Алексею Михайловичу, а сами они давным-давно приняли православие, обрусели и отличить Винклера можно лишь по фамилии. Почему у «англороссиянина» немецкая фамилия, сказать сложно. Впрочем, предки датчанина Андерсена и норвежца Нансена — выходцы из Швеции, так что, все бывает. Вон, помнится, на втором курсе, когда изучали средневековое германское общество, преподша на семинарах зверела, услышав, что кто-то называет немецкого историка Бело́в, а не фон Бе́лов.

Винклеров в России немало, вон, один у меня на книжной полке стоит[2]. А эти, вроде бы, как и наши, да еще и близкие родственники. Годами постарше родителей лет на десять служилые люди. Из детей у них только дочь Ирина, но она в настоящий момент в Сибири, служит вместе с мужем-майором. Муж майор? А в каком году звание майора отменят и всех сделают подполковниками? Кажется, где-то рядом.

Имеется внук Андрюша, которого привозят бабушке с дедушкой на все лето и внучек — свет в окне для стариков. Эх, бедный мальчик. Ему до Москвы ехать недели две, если не три, а потом возвращаться столько же. Раньше говорят вообще смысла не было приезжать в гости, но теперь кое-где железные дороги.

Надеюсь, мы не слишком-то обременим родственников? Одно дело — любимый внук, совсем другое — родственники.

По договоренности с матушкой, Анька тоже считается нашей дальней родственницей по отцу. Если по маменьке — то двоюродная сестра не поверит. Пусть наши генеалогические деревья чрезвычайно запущены, переплетены и образуют такие рощи, что обезьяны заплутают, но родственники в них разбираются. Не знали о существовании девочки, а тут бац — объявилась. Ну, что теперь делать? Отец, услышав, что Нюшку выдадут за его родню, только пофыркал — мол, черт с вами.

Нюшка, в отличие от меня, головой по сторонам не вертела и ничему не удивлялась. Так что поделать? Дите девятнадцатого столетия. Паровоз впервые увидела — не испугалась. А уж Москва деревянная и с обилием храмов, не сохранившихся до моего будущего, для нее ерунда. И звон колокольный.

— Иван Александрович, а между прочем, меня нынче ночью пытались сосватать, — заявила Нюшка, поглядывая на меня с некоторым превосходством. Ишь, прикушенный язычок уже не мешает болтать.

— Да ну? — сделал я удивленный вид. Значит, маленькая козлушка только делала вид, что спит?

— Именно так, — хмыкнула наша воспитанница.

А как же ее теперь именовать? Прислугой или кухаркой, так не по чину. Какая она теперь прислуга? Пусть пока именуется воспитанницей, а по возвращению в Череповец разберемся. Ох, да, что мне теперь с Нюшкой дома-то делать? Ну, до дома еще дожить надо.

— Я ночью проснулась, захотелось кое-куда, услышала — обо мне разговор. Ольга Николаевна с господином статским советником вполголоса разговаривали, но все равно слышно. Жалко, паровоз иногда гудел, кое-что не расслышала.

— Бедняжка… — искренне пожалел я девчонку. — Всю ночь терпела?

— Н-ну, не всю ночь, — протянула Анька. — Часа два, может три. Но интересно же было…

Понятное дело, что интересно. А какой девушке такое не интересно? Передачи о сватовстве все женщины любят, даже замужние. Говорят — примеривают на себя женихов.

— И что ты услышала? — поинтересовался я.

— Господин Решетень говорил, что готов меня взять без приданного, и может подождать несколько лет, пока я не выросту.

Аньке бы в разведке служить. Умеет девчонка вычленить самое главное.

— И что скажешь? Выйдешь замуж за Решетеня или нет?

— Подумать надо, — рассудительно ответила Нюшка. — Замуж не каждый день выходить предлагают, чего отказываться-то сразу?

Будь на ее месте какая-то другая девушка, не сомневаюсь, что та бы уже фыркала — мол, вот еще что! Замуж за старика? А Анька девчонка разумная, прагматичная.

— Вот это правильно, — согласился я. — Богатые женихи на дороге не валяются. А то, что он немолодой — так тебе его не варить. Но тут уж, самой решать, никто не неволит. Если всерьез надумаешь — только скажи. Будем всей семьей думать, как тебе помочь.

Нюшка замолчала, покивала — мол, приму к сведению, потом спросила:

— Иван Александрович, а Ольга Николаевна знает, что я незаконная дочь князя Голицына?

Вот те на! Нюшка знает, что ее папой является князь Голицын? Впрочем, чему удивляться? Она и сама могла собственное расследование провести, а мог и Игнат Сизнев проговориться. Пожалуй, названный батька и сказал.

— А меня ты не хочешь спросить — знаю ли я о том?

— То, что вы знаете, мне дядя Антон рассказал. Я поначалу обиделась, потом решила — может, так даже лучше?

Я посмотрел на девчонку — не собралась ли поплакать? Но нет, кремешок.

— Анька, я тебе так скажу — мне все равно, чья ты дочь. Я твоего настоящего отца не знаю, осуждать не берусь. Скорее всего, он даже и не знал, что ты у него есть. Но Игната Сизнева уважаю. И работяга, каких мало, и тебя любит, и как человек порядочный. А маменьке я ничего не говорил — чего ради? Но она сама опознала. Ты на ее гимназическую подругу похожа — Софью Голицыну.

— Ага, слышала о такой, — кивнула Анька. — Старшая сестра господина Сергея Голицына. Я даже знаю, что сам князь в Туркестане погиб.

— Но, если думаешь, что маменька тебя в воспитанницы определила из-за крови княжеской — ошибаешься. Сама понимаешь — родство твое все равно не доказать, формально ты крестьянка. А матушка она не по сословию о человеке судит, а по самому человеку.

А еще по тому — насколько человек ее сыночку нужен. Но про это она сама догадается.

Анька пересела ко мне, прижалась. А я ее приобнял и сказал:

— Помнишь, как ты недавно меня в чувство приводила? Сказала, что я тебе, вроде, как брат. И ты мне, словно сестренка. Вредная, иной раз противная… — не преминул я запустить шпильку, — но своя… А с младшими сестренками такое дело — брат ее ревновать к избраннику станет, но в доску разобьется, чтобы у сестренки все хорошо было. Так что — я тебе серьезно говорю — замуж надумаешь, тебе и с приданным поможем. К тому же — господин Решетень еще не знает, что ты крестьянка. Будь он простым чиновником — сошло бы, а он собирается в генералы пройти, стать директором департамента. Придется голову поломать, чтобы тебя в мещанки определить.

— Иван Александрович, — слегка отстранилась от меня Нюшка. Сузив глазенки, ехидно спросила: — Значит, вы тоже подслушивали?

— Конечно подслушивал, — ответил я без малейших угрызений совести. — Подслушать — святое дело. Чай, следователем работаю, а информация — наше все. Я тоже вечером чай пил, и много… Только, как умный человек — сходил, все дела сделал, а потом прикинулся, что сплю… Интересно же, когда целый статский советник столько всего интересного наобещал. Мол — и без приданого тебя замуж возьмет, и будущее в случае своей смерти обеспечит.

— Все вы так говорите, — сказала Нюшка тоном женщины, умудренной жизненным опытом и тремя разводами за плечами.

— У статского советника квартира казенная, жалованье не меньше десяти тысяч в год. А генералом станет — того больше будет. Так что — не врет. Может и накопления сделал, и пенсия выйдет хорошая, будешь ты обеспечена. Другое дело, что ты и сама не бедная, поэтому на стареньких генералов не стоит бросаться. За пять-то лет и сама не меньше заработаешь.

— Так я и не бросаюсь! — возмутилась Нюшка. — Мало ли, что он ночью болтал. Сейчас болтал, завтра передумает. Предложения он мне не делал, руку и сердце не просил. А три года, а то и целых пять — много воды утечет.

— Согласен. За несколько лет все случиться может — либо ишак сдохнет, либо султан, — рассудительно ответил я.

— А что за ишак? И что за султан? — сразу же загорелась Нюшка. — Это из новой сказки, да?

— А ты разве не слышала про Ходжу Насреддина? — удивился я.

Оказывается, моя соавторка не слышала о восточном мудреце, насмехавшемся над сильными мира сего. Пришлось пересказать ей историю о том, как султан пообещал тысячу золотых монет тому, что научит читать его ишака. Но поставил условие — если осел не научится читать, учителю отрубят голову. И за дело взялся Ходжа Насреддин бродячий мудрец, известный тем, что он умудрялся выходить победителем из любой ситуации. Насреддин запросил десять лет срока, султан согласился. А когда друзья и знакомые начали причитать, заранее оплакивая его смерть на плахе, отвечал так: «За десять лет кто-нибудь из нас троих обязательно умрет — либо султан, либо я, либо ишак».

— Писать о них будем? — деловито поинтересовалась Нюшка, подтянув к себе сумочку, где у нее лежали блокнотик и карандаш. — В том смысле, что не об ишаке с султаном, а об этом, как там его? О Насреддине?

Карету снова тряхнуло. Нет, пока писать ничего не станем.

— Об этом не будем, — твердо заявил я. Мне и на самом деле не слишком-то хотелось писать о Насреддине. Написано уже о нем. Но Аньке сказал:

— Идеи есть, но там везде Насреддин то с султаном спорит, то еще с кем-нибудь. Он обязательно правителя в дураках оставить должен.

— А… — понятливо закивала Анька. — Цензура…

Вот-вот, еще и цензура. С бедным Буратино я вообще не понял — к чему там было придираться? Вишь, усмотрели в папе Карло Карла Маркса. Образованные цензоры пошли. Вон, у Пушкина, золотой петушок царю по башке настучал — и, ничего. Не то времена были помягче, не то потому, что это был Пушкин.

А не украсть ли нам снова у Алексея Николаевича Толстого? Нравится он мне, числю в любимых писателях. А у кого и красть, если не у любимых? У меня, правда, экзамены, но быть такого не может, чтобы хотя бы часик в день не удалось освободить.

— Аня, осилим книжечку о полете на Марс?

— Осилим, — бодро отозвалась Нюшка. — А Марс, это где? Вроде, звезда на небе?

[1] Разумеется, все мои читатели знают, что это написал Александр Сергеевич Пушкин, но все-таки, указываю.

[2] Смею надеяться, что на книжной полке у главного героя стоит все-таки не сам Винклер, а книга, им написанная. У автора, например, П. фон Винклер. Оружие. — М.: Софт-Мастер, 1992