Крылья Золотой птицы. Гоцюй

26. Две бесстыжие птицы

Скрывая смущение за грубостью, А-Цинь отвернулась:

– Раз выспросил всё, что хотел, так улетай.

– Отделаться от меня хочешь? – фыркнул У Минчжу и не только не улетел, но и демонстративно уселся на землю по ту сторону поля с видом надсмотрщика.

А-Цинь решила не терять на него времени: упустит благоприятный час, опять всё заново начинать придётся. Она стащила с себя сапоги, закатала штаны и подвернула подол одежды. Со стороны воришки плеснуло смешком:

– Ты настолько бесстыжая, что показываешь мне лодыжки?

А-Цинь глянула на него вскользь, но никак не ответила на провокацию. У Минчжу был явно разочарован:

– Или ты даже не понимаешь, что делаешь?

– А что я делаю?

– Ты же девушка. Нельзя голые ноги мужчинам показывать.

– Тебя никто и не просил смотреть, – возразила А-Цинь и шагнула в поле. Грязь под ногами чавкнула.

Потрясение во взгляде юноша не смог бы скрыть, даже если бы захотел. Он широко раскрытыми глазами смотрел, как А-Цинь пробирается к краю поля и мотыжкой проделывает в грязи на дне бороздки. Те спешили затянуться, но она не сдавалась. У Минчжу издал какой-то невнятный звук, потом протянул:

– Кажется, я понял…

– Что ты там понял? – пропыхтела А-Цинь.

– За что тебя наказали? – не без сочувствия в голосе спросил У Минчжу.

– Что-о?!

– Тебя ведь за что-то наказали, – продолжал настаивать он, – вот и заставили выполнять бессмысленную работу.

– Это не наказание, а мой «урок», – сердито возразила А-Цинь, сражаясь с грязью. Мотыжка намертво завязла в очередной бороздке.

– Это издевательство, а не «урок».

– Не помогаешь, так не мешай! – совсем уж сердито огрызнулась А-Цинь. Она наконец выдернула мотыжку, её обдало грязью, и девушка порадовалась, что лицо закрыто мяньшой. Но на одежду всё равно попало, и А-Цинь с неудовольствием подумала, что придётся стирать её.

У Минчжу встал и принялся медленно стягивать сапог, упираясь носком в пятку. А-Цинь невольно уставилась на него.

– Что, – усмехнулся он, – ты ведь не думала, что у меня птичьи лапы или что-нибудь в этом роде?

Так и было, но А-Цинь бы нипочём в этом не призналась. Она была несколько разочарована, что у него обычные ноги.

– Нет, – небрежно сказала она, – я думала, у цзинь-у три ноги.

У Минчжу вздрогнул и выронил сапог. Лицо его стремительно покраснело, и он воскликнул:

– Т-ты совсем бесстыжая, такое говорить?

– А что я такого сказала? – не поняла А-Цинь.

Он с недоверием поглядел на неё, увидел искреннее недоумение и со вздохом сказал:

– Никогда не говори такое вслух. Э-это… очень неприличная шутка. Её не полагается произносить…

– Девушкам? – фыркнула А-Цинь.

– Вообще никому. Благовоспитанная птица о таком даже думать не станет, не то что вслух произносить.

«Но сам-то ты об этом знаешь», – мысленно поддела его А-Цинь.

У Минчжу понял её взгляд, лицо его стало ещё краснее.

– Я всё-таки мужчина, – с укором сказал он.

– А мужчинам можно показывать женщинам голые ноги? – не удержалась А-Цинь.

– А где ты здесь видишь женщин? – не остался он в долгу.

У Минчжу к этому времени уже снял сапоги и закатал штаны до колен.

– И для чего ты заголился?

– Помогу тебе… если объяснишь, что ты делаешь, – ответил он, решительно, но с непередаваемым выражением лица шагая в грязь.

– Я не стану жульничать. «Урок» задали мне, – торжественно сказала А-Цинь, – мне его и выполнять.

– Ты никогда его не выполнишь без моей помощи, – предрёк У Минчжу. – Смотри, бороздки уже затянуло грязью.

– Это потому что ты меня отвлёк!

– Ну да, вали всё на меня, – равнодушно согласился У Минчжу. – Для чего нужны эти бороздки, Сяоцинь?

Он так внезапно назвал её по имени, что А-Цинь опешила на долю секунды. Вот так просто взять и назвать её по имени… Но слух приятно потешило это сказанное низким голосом «Сяоцинь». По плечам побежали мурашки.

У Минчжу истолковал её заминку по-своему:

– Или ты даже сама не знаешь, для чего?

А-Цинь опомнилась и буркнула:

– Конечно, знаю. Это бороздки для семян. Разбороню поле и посею чжилань.

У Минчжу так на неё глянул, что она вдруг ощутила себя ущербной.

– Ты… – протянул он, не договорил, мотнул головой и спросил: – А сразу бросать семена в бороздки, пока те грязью не затянуло, ума не хватило понять?

А-Цинь застыла на мгновение. Она хоть и была благодарна ему за подсказку, но не хотела, чтобы последнее слово оставалось за ним. Она глянула на него вприщур и хмыкнула:

– Ишь, какой умный… Дерзай.

– Что? – не понял он.

А-Цинь сунула ему в руки грязную мотыжку:

– Ты боронишь, я сею.

– А разве это не жульничество? – поддел он её.

– Компромисс, – важно возразила А-Цинь. Она ведь должна посеять семена чжилань, она их и посеет. Если считать этого цзниь-у ещё одним инструментом, как мотыжку, то нельзя называть его использование жульничеством.

– И почему мне кажется, что ты сейчас подумала что-то оскорбительное? – пробормотал У Минчжу.

«Потому что тебе не кажется», – сказал ему внутренний голос.