Жестокие всходы

Глава 41 (беззвучная, как примиренье тех, кому негоже оставаться в ссоре…)

Луций очнулся в кромешной темноте и встал — ещё пошатываясь, но постепенно приходя в себя…

Понемногу, помалу…, но кровь снова наполняла его вены, и опустошающая хандра бесследно растворялась в новорождённой этой крови. У него было время подумать над всем, что открылось ему вчера, и — вот к каким выводам он пришёл:

Да, пусть предназначенный ему мир оказался утлым и крошечным — это лишь до поры…

Пусть лишь один трескающийся камень был в эту ночь ему и собеседником, и другом… пусть пока лишь одни жестокие всходы делят с ним его одиночество, очерчивая границы отведённого ему пространства — это не навсегда.

Пусть люди громоздят вокруг его убежища землю и камень, пусть попробуют запереть его внутри пятиугольного вала — это лишь на время. Его вынужденное заточение здесь не продлится сколь‑нибудь долго. Как только он снова наберётся сил — то сразу двинется туда, навстречу толпе, и ополоумевшему городу не останется ничего, кроме как склониться перед ним!

Это произойдёт куда раньше, чем они ожидают. Они просто не успеют выстроить стену достаточно высокой — он молод, он быстро приходит в себя.

А пока же — в его убежище есть всё необходимое, чтоб это заточение переждать… и не было ничего сверх того…

Лавка, на которой он мог спать…

Лужа, из которой он мог утолять жажду…

Таз восхитительно-свежей земли — отличная замена безвкусным и даже тошнотворным козьим рёбрышкам…

Так или иначе, боги Колодца должны быть довольны им! Луций смог сделать главное — сумел завершить Ритуал. Пусть и пожертвовал всей кровью, почти без остатка… зато злобная, но по‑пёсьи верная душа Курца — поселилась теперь в сухой траве снаружи. Луций корил себя — он ошибался, переча Глине, и возроптал, потому что не знал, не понимал главного… Не человечьего ума это дело — осмысливать замыслы богов! Как он мог заранее понять, что тело его бывшего дружка было всег. о лишь вместилищем, оболочкой? Футляром, который пришлось сломать, чтобы распечатать… Эх, Курц, преданный мой ватажник… знал бы ты, какие планы имела на тебя Глина…

…СПРОСИ НАС… И МЫ ОТВЕТИМ ТЕБЕ… — так смягчался вчера голос‑в‑камне — ровно настолько, насколько камень способен стать мягче.

Луций безропотно и послушно смотрел, куда было велено.

Железные побеги посередине дома — ослабили тугие узлы, и Шипастый Трон спрятал торчащие в разные стороны колючки, спрямил пилообразные края у цепких подлокотников, притупил остро заточенные лезвия, на которых уже засохла и почернела его кровь. Корни у этого Трона — пятью панцирными змеями уходили под глубоко землю.

…ЕСЛИ БЫ МЫ ЗАХОТЕЛИ… — объяснял ему голос‑от‑которого‑подскакивал‑в‑кучах‑каменный‑щебень, — ТО ЭТИ КОРНИ ТЯНУЛИ БЫ ИЗ ЗЕМЛИ ЗОЛОТУЮ СОЛЬ И ИСПУСКАЛИ БЫ ЕЕ ИЗ СТВОЛА, СЛОВНО МЛЕЧНЫЙ СОК…

…НО МЫ — НЕ ХОТИМ…

…ЖЕСТОКИЕ ЭТИ ВСХОДЫ РАСТУТ НЕ РАДИ ТОГО, ЧТОБ ОДАРИВАТЬ, А ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ВНУШАТЬ ТРЕПЕТ…

…ТЫ, НОВЫЙ НАМЕСТНИК НУЖЕН, ЧТОБЫ ВЫСАЖИВАТЬ СЕМЯ И ПЕСТОВАТЬ ВСХОДЫ, НО НЕ СПЕШИ ПОЖИНАТЬ ПЛОДЫ…

…И ПОТОМУ НЕ БУДЕТ ТЕБЕ ПЛОДОВ, И НЕ БУДЕТ ТЕБЕ ЖАТВЫ, ПОКА НЕ ЗАСЕЕШЬ ВЕСЬ ГОРОД…

…НЕ НОЙ ЖЕ, ОРОШАЙ СВОЕЙ КРОВЬЮ ЗЕМЛЮ У КОРНЕЙ…

…ВЗРЫХЛЯЙ ПОЧВУ, КУДА НАШИ КОРНИ ЕЩЁ НЕ ДОТЯНУЛИСЬ…

…СЛУЖИ НАМ… И ПУСТЬ ВСЕ ПРОЧИЕ — СЛУЖАТ ТЕБЕ…

Голос орал, перекрикивая сам себя. Вчера он словно разделился, и из одного глухого баса родилось множество иных голосов — тонких и низких, пронзительных и утробных. Так жандармская плеть из толстого плетёного ремня разделяется на своём конце пучком жгучих хлыстов. Так волосяная кисть Духовника от общего тугого узла распадается пучком колючей щетины.

Всю прошедшую ночь Луция бичевали этой плетью и этой кистью будоражили свежие раны…

А сейчас, сырым предрассветным утром — было совсем тихо. Луций вдруг понял, что и очнулся он — от ватной этой тишины.

Город — будто вымер. Луций снова вскарабкался на стену, и слушал оттуда — ветер тихонько веял со стороны Похоронной Ямы, и мошкара беззвучно роилась в потёмках. Луций довольно долго просидел верхом на стене, нахохлившись, как петух, что взлетел на жердь раньше рассвета… Сначала он пережидал звон в ушах, потом пережидал тишину, которая, как оказалось — и порождала этот звон.

Постепенно способность слышать обыденные звуки пробуждающейся в городе жизни возвращалась к Луцию — ветер порой доносил до его ушей скрип шагов, которыми жандармские часовые мерили выход с Ремесленной. Издалека, со стороны Храмовой Площади — что-то нескончаемо дребезжало. Это было похоже на звук от колес телег, слишком уж многочисленных… Луций не успел точно этого определить — скоро должно было рассвести. Ночная тьма неуклонно серела, и торчать тут, на высоте, на виду у стрелков — становилось опасным.

Луций спустился обратно в молчаливое и прокопчённое насквозь жерло дома старого Линча. Там — по‑прежнему плавала густая тишина, и она тревожила его, пугала. Тишина означала что-то важное, но Луций никак не мог понять — что именно… Почему молчат Каменные Рты, почему не торопят его… не говорят, что делать?

Он попытался сам пробудить голос‑из‑камня, и разворошил киркой всю груду щебня, наваленную в углу… потом расковырял и пару зияющих поперёк земли трещин, но так ничего и не добился. Голос безмолвствовал… и не у кого было просить совета.

Ночь умирала — бледно и немощно, будто старуха, давно пережившая детей своих… Луция колотила дрожь — мелкая, как предчувствие собственной смерти. Кольцо на пальце было живо, но пульсировало как-то слабенько, бесцельно — не проливая крови, а лишь кратковременно выдавливая из вчерашней раны жижу, как из влажной тряпки, и рана тут же впитывала её обратно. Голос молчал…

Лишь когда крепчал ветер, то приносил ему жуткие звуки — истошно выла и выла собака со стороны Похоронной Ямы. И, вторя этому вою, беспокойно раскачивалась сухая трава снаружи, и то, что теперь жило в ней — рыскало, толчками расталкивая стебли… искало того, кому можно было бы вцепиться в глотку, но не находило.

Вконец отчаявшись, Луций сам затеял провести ещё один Ритуал… В конце концов он ведь всё‑таки сделался Болтуном и, быть может, кровь его и в этот раз окажется способна разговорить камень…

Ни разу не читавший Чёрной Книжицы, а теперь и не слышавший подсказок Голоса — он действовал наугад. Словно слепой, ощупывая руками стены, он шёл и шёл по кругу в каменном своём мешке. Да, он оказался прав — трещины в кирпиче узнавали Луция по прикосновениям, змеились, обкусывая поджившую корку на его руках. Целиком накрытые ладонями, эти трещины складывались в объёмные символы, странные и незнакомые, но читать их всё‑таки как‑то получалось — если он понимал неправильно, то твёрдые каменные зазубрины хватали его за пальцы и, не беря во внимание естественный ход суставов, гнули их, располагая пальцы так, как было надо. А едва он отнимал руку от стены, то символы исчезали тотчас, оставляя поверх кирпичной кладки лишь причудливый орнамент трещин, который полностью повторял их, но не значил уже ничего…

Но стоило вернуть руку, стоило позволить камню жевать и дальше его пальцы — всё возвращалось. Трещины снова обретали смысл, их чернота беззвучно вопила под ладонями, и вопли эти легко сдирали кожу у него с рук, будто бешено вертящийся точильный круг.

К пятому кругу Луций разобрался с этой безумной азбукой и теперь просто шёл от знака к знаку, от символа к символу — постигая их, и оставляя, как плату за знание, бледно‑кровные пятна и лоскуты кожи, соскобленные с ладоней.

Например, вот это сочетание трещин и выщерблин означало — МЫ ПОЧТИ УСПЕЛИ, ОСТАЛОСЬ НЕМНОГО…

А если сойти руками чуть левее, то кирпич кривился в грозном предупреждении — ОПАСНОСТЬ УГРОЖАЕТ ТЕБЕ, НАМЕСТНИК …

Совсем более не жалея рук, Луций размашисто чиркнул ими по стене и получил ещё два указания — он узнал ту сторону, с которой придёт беда, и узнал время её прихода. РАССВЕТ…

ПЕРВЫЙ ВЗДОХ ЗЕМЛИ, ПЕРВЫЙ ВЫДОХ ТУМАНА…

БЕРЕГИСЬ, НОВЫЙ НАМЕСТНИК…

Следовало сберечь хоть немного крови. Дать ей восполнится. Кровь ещё потребуется ему… Утром. Когда рассветёт… Первый выдох тумана… что бы это не значило.

Он оборотил лицо к сплошной стене бурьяна и мысленно позвал Кривощёкого. Тот явился через минуту — трава сама собою расступалась перед ним.

Кривощёкий так же, как и он сам — еле-еле держался на ногах.

ГЛАЗА МОИ, ЧТОБЫ СМОТРЕЛИ ВМЕСТО МЕНЯ! — благодарно подумал про него Луций.

Теперь ОН послал помощника к Колодцу… да-да, в самый центр города, на Храмовую Площадь… и измученное лицо Кривощекого даже сумело выразить что‑то вроде изумления. Он, однако, не решился переспросить — только покорно склонил голову и канул в бурьян. Тот зашелестел и зазвякал, смыкаясь за ним.

Луций вернулся к стене и проверил всё ещё раз, лишая руки последних лоскутов кожи… Да, Каменные Рты продолжали беззвучно твердить что-то о Колодце… Вроде, он всё понял правильно…

Рассвет близился — неуклонно и неторопливо, как перед казнью. Небо светлело исподволь.

Оно сделалось совсем уже белёсым, когда назад прибежал Кривощекий, загнавший сам себя до лёгочных хрипов. Бурьян не успевал расступиться перед ним, и он летел сквозь смертоносные заросли навылет — совсем свежие порезы наклонно полосовали его рожу.

Он долго и мучительно кашлял, и сплёвывал кровь себе в пригоршню, пока Луций не положил окровавленные руки ему на вихрастый затылок, и через них не начал понимать хоть что-то из того, что творилось у него в голове.

Каменный Сарай, та греховная молельня землекопов — весь тонул в клубах едкого дыма. Что делали они там, внутри? Не знаю… Наверное, целыми охапками жгли полынь… Луций хмурился, пытаясь понять, в чём тут дело… и длань его делалась совсем скользкой от крови, сползала с затылка коленопреклонённого Кривощёкого.

Скорее всего, землекопы тоже умели проводить Ритуалы, или теперь сами просили Глину о чём-то… Кривощёкий, хоть и отчаялся аж до самой потери страха, но всё‑таки поостерегся сунуться ближе — рожи у других землекопов, тех, что он встретил по дороге, были до того злы, а взгляды столь пронзительны, что попадись им Кривощёкий сейчас, и заподозри они его хоть в чём‑либо, в самой малости… Он даже не сомневался — его бы распяли тотчас. Его привязали бы за руки и за ноги к тележному ободу, а саму телегу катнули бы вниз по Рудному Спуску. Или его бы притопили в нужнике по грудь, ногами кверху. Не приказывай мне этого, Хозяин… Господин Новый Наместник, не приказывайте, прошу…

Его колотила настолько крупная дрожь, что зубы чакали, соприкасаясь…

Известно, что густой дым над молельным домом землекопов видят лишь во времена больших перемен, страшных потрясений. Во все прочие дни — всё горючее, подожжённое в этих стенах, прогорает почти без дыма.

— Откуда ты знаешь это? — обессиленно сердился на него Луций… так как здесь ему больше не на кого было сердиться.

— Да все… только об этом… и говорят! — всхлипывал Эрвин Кривощёкий.

В городе все уже знают, что Господин Полицейский Урядник оправил жандармский караул, чтобы прекратить греховное моление. Десяток конных, взяв винтовки наперевес, рысью канули в дым, и оттуда слышались лишь крики и пальба. Если бы на улицу повысыпал народ, то Кривощекому удалось бы смешаться с толпой и разузнать больше…, но никто на улицу не высунулся. Даже лампы в окрестных домах и то не зажгли… только трепетали тут и там в тёмных окнах испуганные бледные занавески. Ни жандармы, и даже ни землекопы больше не владеют городом, а ужас владеет им, господин Луций. От храмовых домов сплошной вереницей идут подводы, и караульные прямо с них палят в любую смутную тень…

— И что там, на этих подводах? — нахмуривался Луций… и Кривощёкий виновато и испуганно уводил взгляд.

Луций видел — он боялся и вконец уже отчаялся, это было так же очевидно, как наблюдать пар над кипящим чайником. Кривощёкий был уверен в худшем исходе этой ночи и почти уже смирился с ним — вот до какой степени был напуган. Он не смог подойти поближе к телегам и рассмотреть их, как следует…, но на подводах кроме жандармов сидели и Духовники… только не чёрные, а в каких-то неопределённого цвета, но вроде бы коричневых, балахонах… Будто бы не окрашенных ольховой корой и крушиной, как делали в ткацких мастерских, а попросту слишком грязных. Видимо — ехали те, что служат Глине под-землёй.

Кривощёкий издали видел — их лица тоже обросли сплошными коростами от близости к дыханию Колодца.

Мне страшно, Хозяин Луций… Как же мне страшно…

— Узнай, что в этих телегах! Узнай это, и — заслужишь навечно место около меня!

Если эти посулы не прибавят Кривощёкому смелости, то — ничего уже не прибавит. Луций прогнал его прочь, не добившись больше ничего путного. Кривощёкий и так сделал всё, на что был способен человек, и Луций хотя бы знал теперь, что именно ему спрашивать у камня…

Он опять шёл к стене и, весь съёживаясь от предстоящей боли — погружал ладони и наваливался всем телом на молчаливый до этой поры хор трещин.

Трещины рвали его кожу и втягивали в себя его плоть, открывая ему изнанку грядущего… Луций начинал смутно видеть и слышать — телеги визжали осями на выбоинах, обода грохотали по беспорядочно выпершим из земли булыгам. Телеги ехали и к Храмовой Площади, и от неё… и те, что двигались сюда, к Ремесленной, были нагружены ничуть не легче — влачили на себе подвижную тяжесть, которая раскачивала оплетённые лозою фляги. Их содержимое вязко плескалось внутри, на каждом ухабе испытывая на прочность гончарные навыки старых мастеров. Теперь, говорят, таких прочных и не делают… Возчики то ли жалели помирающих от натуги коней, то ли из страха быть рядом с зельем, но нипочём не желали лезть на телеги — топали рядом, поминутно спотыкаясь в темноте и повисая на вожжах. Духовники в коричневых сутанах сидели поверх возов — нахохлившись, как сычи.

Все они торопились — успеть… К рассвету… Первый туман, первый выдох земли.

Кривощёкий вернулся — опять топтался снаружи, тычась о стены, и робко скребся, не осмеливаясь прервать Ритуал и войти без повеления. Луций почувствовал его присутствие и тотчас, сразу же вслед за этим — ощутил и тяжесть отпущенных ему часов, уже безвозвратно истёкших.

Кривощёкому было позволено войти и заговорить с ним…

— Беда! — прямо с порога… нет, с груды кирпича, наваленного на то место, где раньше у этого дома был порог… заверещал тот.

Будучи схваченный Каменными Ртами за всякую выступающую часть, Луций каким‑то образом сразу же понял его… и остолбенел от величины едва не совершенной ошибки…

— Телеги… Колодец… Золото… Хозяин… — дыхания Кривощекого не хватало на сколь-нибудь осмысленные фразы — отдельные слова летели из него пополам с пеной и хрипом… — Хозяин… Там золото… на телегах…

Луций задрожал всем телом, и его истерзанная плоть едва не сползла замертво со стены. Каменные Рты что есть силы вцепились в него, и тогда узор каменный трещин слился воедино с трещинами в его хрупких костях… и через эту общую для них двоих пустоту — стена вдавила в Луция гулкий каменный крик.

Теперь это был не просто голос‑в‑камне, это был голос‑внутри‑Луция, и он вопил на разные лады:

…ОНИ НЕ ДАВАЛИ НАМ СКАЗАТЬ…

…ОНИ СОВЕРШАЛИ РИТУАЛ, КОТОРЫЙ ЛИШАЕТ НАС ВЛАСТИ БЫТЬ СНАРУЖИ…

…ОНИ ДОГАДАЛИСЬ…

…ОНИ ПОНЯЛИ СЕРЬЁЗНОСТЬ СВОЕГО ГРЕХА…

…ОНИ ПОНЯЛИ СИЛУ ЖДУЩЕГО ИХ ГНЕВА, ОНИ УЗРЕЛИ СТРОГОСТЬ ГРЯДУЩЕЙ РАСПЛАТЫ…

…ОНИ РЕШИЛИСЬ ВЫСТУПИТЬ ПРОТИВ НАС ОТКРЫТО…

…ОНИ НЕ СПОСОБНЫ ПОБЕДИТЬ, ЖАЛКИЕ ЛЮДИ. ОНИ НАДЕЮТСЯ ЛИШЬ НА ОТСРОЧКУ…

…ОНИ ПОСТИГЛИ ЛИШЬ АЗЫ МОГУЩЕСТВА, КОТОРОЕ МЫ ДАЛИ ИМ… НО РЕШИВШИСЬ ПРИМЕНИТЬ ЕГО СЕЙЧАС, ПОКУДА НАМЕСТНИК ЕЩЁ СЛАБ — ОНИ МОГУТ ДОБИТЬСЯ УСПЕХА…

Его плоть, которую удерживали Каменные Рты, не выдержала, пошла рваться лоскутами… Луций сполз по стене направо, к следующему узору трещин, и тот означал — человек, мучимый страхом, не цепляется более за богатство, теперь он чурается его, желая откупиться от неизбежного, жертвует им ради малого срока передышки… Однажды Глина дала им Догму, дала Закон, прописанный в Чёрной Книге Поклонения, и потому Глина сама должна следовать этому Закону, этой Догме… Они нашли лазейку, нашли рычаг, с помощью которого способны удержать Колодец закрытым… и пока у них хватает богатств, накопленных в смутные годы, пока они плачут, но отдают его без остатка — мы ничего не можем сделать…

…МЫ НЕ СМОЖЕМ ОБЕРЕЧЬ ТЕБЯ, ХОДЯЩЕГО ПОВЕРХ…

Будущее сочилось сквозь трещины, как дождевая вода. Иногда оно представало перед Луцием яснее ясного — кроме вчерашних камнебойных приспособлений, телеги свезли к насыпанному вокруг Ремесленной валу ещё и катапульты, способные метать тяжеленные фляги так далеко, что зелье в них, высвобождающее Приговоренный Огонь, без сомнения разольётся по всему Кварталу сплошным ковром. Вязкий дождь прольётся над его частью города, и вся трава сухая, скрывающая его от глаз — сгорит! И то, что поселилось в этой траве — тоже сгорит, и он останется без того, кто сторожит его убежище. А пока бушует огонь, следующие телеги подвезут пушки, потому что голубое всё-таки слилось в страхе своём с коричневым и чёрным…

…ТАКОГО МЫ НЕ ПРЕДВИДЕЛИ…

…ЛЮДИ НИКОГДА ЕЩЁ НЕ БЫЛИ ТАК ЕДИНЫ, А ПОТОМУ — БЫЛИ СЛАБЫ…

…МЫ НЕ МОЖЕМ ТЕБЯ ЗАЩИТИТЬ, НАМЕСТНИК…

…ВЕРНИСЬ В НАШЕ ЛОНО НА НЕКОЕ ВРЕМЯ…

…ВЕРНИСЬ В ОБЪЯТИЯ ГЛИНЫ И БУДЬ ЖЕ СОКРЫТ ЕЮ…

Луций ходил и ходил вдоль стены, пачкая её кровью — слушая попеременно то стену… то сбивчивый, одышливый пересказ Кривощёкого. Теперь он увидел всю картину целиком — другие подводы, ещё более тяжёлые и многочисленные, потянулись от Храмового Пригорода, где обитали Духовники самых высоких рангов — и катили они напрямик к Колодцу, на главную Площадь. Кривощёкий всё‑таки отважился за ними следовать — это был очень рискованно, но Хозяин сам посулил Эрвину вечную свою дружбу… По крайней мере, Кривощёкий именно так Его понял. Эти телеги были нагружены золотом… Да, золотом… первые шли с мешками, а те, что показались из ворот обители Старшего Духовника — были нагружены просто валом, будто везли уголь для ремесленных печей. Кривощёкий услышал узнаваемый звон под рогожей, когда одно из колес случайно налетело на камень… Он замер тогда, и посмотрел на низкие силуэты телег, на вооруженных жандармов, держащих винтовки прикладами у плеча…

Следующая телега — ткнулась ободом в тот же камень, и звон снова рассыпался из-под рогожи.

Кривощёкий чувствовал себя так, словно чуткие пальцы самого искусного из музыкантов тронули какую‑то потаённую струну его души… Он и не подозревал, что у его души есть какие‑то там струны.

Этот звон пробудил в нём нечто большее, чем показалось ему на первый взгляд. Какие-то смутные и незнакомые ноты. Этот звон был прекрасен…

…Чудеснейшая из всех музык — золотые монеты, бесконечно соприкасающееся краями…

Третий возчик, сберегая перегруженные оси — натянул поводья, отворачивая упряжку от камня, и миновал его вполне благополучно, но Кривощекий был уже накрепко привязан к этим телегам какими-то невидимыми путами — он уже крался за ними, постепенно нагоняя… не чувствуя ног и не отводя глаз… и совершенно случайно, чудом — умудрялся всё время держаться в тени заборов и не попался на глаза охране.