Жестокие всходы

Глава 37 (удачная, как кости, что бросали на пятом обороте колеса…)

— Так, по-твоему, и его… — и Луций кивком указал бредущего рядом возчика, — накормил мышиным дерьмом тот, кто читал Чёрную Книжицу?

— Несомненно.

— И кто мог сделать с ним подобное? Не твои ли чернополые приятели?

Старик покачал головой:

— Вряд ли… Ни один из носящих чёрное никогда бы не осмелился покинуть город… не то, что выйти куда‑то к границе лесов. Ведь те, кто носят полосатое и поклоняются деревьям — ненавидят их. Да и зачем им творить заклинания так далеко от Колодца?

— Кто знает, что на уме у Духовников… Шутки ради?

— Что ж… почему бы и нет? — развёл руками старик. — Шутки, замешанные на дерьме — во все времена были популярны…

— Может, удачу Симона отняли сороваты?

— Может, и они… Вернее будет сказать, что без их ведома, скорее всего, тоже не обошлось — вряд ли люди-деревья могут не знать о том, что происходит или даже только собирается произойти в их владениях… Но призвать мышей — каким образом? Колдовать можно лишь со свежей кровью или с тёплым ещё дерьмом. Да и сами заклинания… Полосатые не имеют дел ни с бумагой, ни с кожей… А фразы, начертанные в Чёрной Книжице, невозможно перенести на бересту — та тут же чернеет и корчится, едва покроется ими…

— Необязательно переписывать — прочитанное однажды заклинание они могли запомнить.

— Это вряд ли… И, когда ты получишь доступ к Чёрной Книжице, тебе ещё предстоит узнать это самому, юный Наместник… — старик горько усмехнулся чему-то своему. — Кто знает — может в твоей голове что-то и задержится дольше, чем на пару дней. Но обычные людские мозги… такие, как мои, например — слишком уж дырявое решето для столь горького вина.

— Вот оно что! — удивился Луций, машинально попытавшись припомнить — какими именно фразами или жестами он совсем недавно заговаривал собак… или призывал мышей… и не сумел толком воскресить в памяти ни того, ни другого.

— Я много раз уединялся с Чёрной Книжицей… хоть это делать и запрещено.

— Запрещено? А как же субботние проповеди? Я сам видел, как Духовники читают людям.

— Читают… — кивнул старик, от которого, похоже, не укрылось замешательство Луция. — Но только вслух, и только те страницы, что разрешены Старшими… И те из Чёрных братьев, кто не подпоясан золотым шнуром — не должны оставаться с Книгой наедине, без присмотра ещё четырёх пар глаз.

— То есть, всего — их пять… — смекнул Луций. — Но тебе это, похоже, всё‑таки удавалось?

— Ночная дрёма даже самым упрямым соглядатаям рано или поздно склеивает глаза… — улыбнулся старик. — А я — носил чёрное с самых малых лет и давно сумел приучить себя просыпаться задолго до света. Тебе же известно, добрый господин, что эти страницы не шелестят, когда их переворачиваешь?

— Это все знают!

— А значит — их можно листать в полной тишине, никого при этом не потревожив…

— Но… если бы всё же кто-то увидел тебя?

— Меня бы живьём скормили Похоронной Яме! — равнодушно ответил старик и развёл руками на ходу.

— Но ты всё равно осмеливался?

— Моё любопытство… как бы это обьяснить… почему-то оказалось превыше страха перед смертью, который правит всеми человеками… — не прекращая шлепать ногами в грязи, старик очень просто пожал плечами — никак не украшая своих слов позолотой гордости, а будто признаваясь Луцию в чём-то пусть неприглядном, но вполне обычном. — Наверное, одна Глина знает, отчего я уродился таким любопытным. Но, когда мне вместе с другими выпадало бдеть над Чёрной Книжицей — я дожидался их сна и тайком от Старших стремился прочесть то, что иногда и… ненадолго… проявляется на Последней Странице! И зная, что эти письмена не лягут ни на что иное, кроме человеческой кожи, я пытался затвердить их наизусть…

— У тебя это вышло?!

— Нет, добрый господин… могу признаться тебе, что хоть черпал сокровенное знание с самого дна Колодца, но лишь совсем немногое сумел донести до рта…

— Донести до рта… Это что ещё значит?

— Это значит, что большинство из прочитанных слов я не смог бы даже выговорить, если б осмелился на это… И, кто знает — может имей я возможность твердить их вслух, я запомнил бы хоть что-то. Но, читая такое, даже губами пошевелить было нельзя — ибо от малейшего шепота по полу каменной залы шли трещины… да и мои спутники в любой момент могли проснуться…

— И что было потом?

— Потом… потом, как и всегда — приходило утро… Я ложился на каменный пол среди свежих трещин и притворялся спящим — чтобы быть как остальные. Старший, что приводил следующую смену на бдение над Книжицей — обычно ругал нас за заспанный вид, но не сказать, что очень уж сильно…

— Значит, все эти смертельно-опасные ночи — были впустую? Ты так и не смог насытить своего любопытства?

На этот раз старик надолго задумался, прежде чем ответить:

— А насколько юный поварёнок сможет насытиться, читая тайком поваренную книгу — ту, где описаны яства, которых ему никогда не суждено попробовать?! — спросил он. — Так и я — не мог набить себе брюха, и лишь представлял этот неведомый мне вкус у себя во рту. А теперь и вовсе помню только его — терпкий, дразнящий вкус позабытого… могущества.

— Позабытого… — эхом повторил за ним Луций.

— Увы! Те, кто пишет и пишет Чёрную Книжицу — слишком хорошо знает людскую натуру, добрый господин. Умей наша память обходиться без этой Книги — то не понадобились бы и те, кто читают им её…

— Выходит… — Луций снова перевёл взгляд на возчика, молча бредущего за телегой. — Его потерянная удача — это просто случайность?

— О! Может и так… Случай порой колдует над людьми не хуже самого могучего Болтуна… Иные величайшие помыслы и хитроумнейшие планы — на деле только и оказались способны, что издать непристойный звук, с которым свинья усаживается в лужу.

— Хорошо, пусть так… — процедил Луций, брезгливо скривившись от подобного сравнения. — Но куда ты клонишь? В чём был смысл рассказывать эту историю?

Уда, так и шлёпавший впереди упряжки — присвистнул и хлопнул вожжами, понукая понурую конную тройку переволочь телегу через бордюрный камень, окаймляющий городскую мостовую и отделявший её от раскисшей в хлам полевой дороги. Скрипя гужами и изгибая оглобли, телега всё же перевалила через него и загрохотала дальше — булыжник здесь был новый, недавно только привезённый с Храмовых выработок и даже не слишком ещё хорошо укатанный. Внутри у Луция тут же болезненно заёкало, он снова ощутил сосущую тошноту. От этого, и от сбивающей слова тряски — стало совершенно невозможно разговаривать.

Впереди среди сплошного дождя обнаружилась развилка — налево Громовой тракт уходил к Свайному, направо же всего через пару переулков начинался Ремесленный Квартал с примыкающеми к нему Базарными Рядами.

— Твоё время вышло! — приказал старику Луций, через силу сглатывая горькую слюну. — Если у тебя ещё осталось, что сказать — уложись в пять следующих оборотов колеса…

— Я готов принести Клятву и служить тебе всей той плотью, что ещё осталась на моих костях… если ты пообещаешь не отдавать меня Глине, когда плоть моя умрёт! — без малейшего промедления ответствовал старик.

— Ты не хочешь посмертно вернуться в Лоно Матери Твоей? — удивился Луций.

Такого он не ожидал.

— Не хочу.

— Предпочитаешь, что собаки таскали твои кости по всей округе?

— Пусть будет так!

— И ты даже осмелился просить об этом меня, будущего Наместника?! Того, кто выбран Глиной, чтоб управлять всем поверху от Колодца и смотреть, насколько тщательно люди блюдут ЕЁ законы?!

— О, не серчай так, юный Наместник… Я вынудил лошадиного человека рассказать тебе его историю, чтобы ты понял — те боги, что обитают в Колодце… как бы сказать… не единственные игроки, бросающие кости нашей судьбы. Я даже признаюсь тебе, о будущий мой господин, что и подземные боги, и боги деревьев, и все те, о которых я даже не слышал — больше не чтимы мной! Да, я желаю принести Клятву…, но не им, а тебе… лично тебе.

— Вот как? Зачем же тебе, не чтящему Глину, служить Наместнику ЕЁ? Как я смогу доверять тебе?

— Считай, добрый господин, что я тоже задумал сыграть в кости со своей судьбой. Ведь даже тем, кто навсегда отрёкся от серебра и тем обрёк себя на вечный голод — всё равно нужен хоть какой‑то смысл, чтобы продолжать жить дальше.

— Вот как? — насупился Луций. — А разве в самой возможности дышать — тебе недостаточно смысла?

— Конечно, недостаточно… — теперь удивился и старик… или только сделал вид, что удивляется. — Лишь те твари земные, которым Глина не дала языка, находят смысл в набитом брюхе и скоротечной подзаборной похоти. Да, и то — и среди псов порой заводятся странные… которые предпочитают выть над Похоронной Ямой, а не сторожить чей-то двор…

Луций оглянулся назад вдоль едва различимой извилистой колеи…, но они отъехали уже слишком далеко, и дождь хлестал слишком шумно, чтоб тот вой, от которого ещё недавно съёживалось нутро, был до сих пор слышен.

— Кто знает, что движет ими? — между тем продолжал старик. — Не запахом же плоти, гниющей там, они влекомы — ведь тела, отданные Похоронной Яме, не издают никаких запахов, даже если извлечь тело оттуда… Нет, тут что‑то иное… Просто считай, что я — как тот пёс, что однажды побежал от сытной миски и ненатужной работы в дождь и голод… желая лишь знать, что же скрыто от моих глаз там, под слоем Глины… Но, несмотря на всё мои попытки, несмотря на всё моё усердие — Глина не выбрала меня, и Каменные Рты не захотели заговорить со мной. Я не находил больше смысла жить, пока не увидел на улице тебя… о, старец, ещё недавно бывший мальчишкой.

Луций снова встрепенулся при этих словах и оглянулся теперь уже на Симона…, но тот мерно шлепал по обочине, глубоко погружённый в свои думы, и, как будто бы, ничего не расслышал. Тоже заметив это, старик осмелел настолько, что решился придержаться на край телеги, споткнувшись босой ногой о вывернутый из мостовой булыжник.

— И тогда я решил — пусть мне не сужено кидать эти кости самому …, но зато я смогу одним из первых увидеть, как они лягут. Ты можешь доверять мне хотя бы потому, что я больше не питаю иллюзий и не тешу себя амбициями… Мне достаточно быть тем, кто шепчет слова удачи, стоя за твоим плечом.

— Так ты считаешь, мы тут играем в кости? — всё ещё хмурясь, спросил Луций. — Какая же это игра? Разве я могу проиграть? Разве то, что пожелала Глина — уже не предначертано наперёд?!

— Да, бывает так, что игральным костям предначертано лечь змеиными глазами кверху… — не стал спорить с ним старик. — Но однажды я видел, как один умелый игрок толкнул вдруг легонько стол коленом, и вот кости легли так, как легли… и кто узнает, должны ли они были лечь совсем иначе? Не сердись на меня за то, что сравнил твою судьбу с игрой в презренные кости, добрый господин… Но, что тут сказать — разве ты сам однажды не поставил её на кон, когда что‑то просил у Колодца в воскресный день?

Луций не нашёлся, что возразить на это. Да, должно быть — он просил… Он хорошо помнил то воскресенье — помнил их общую бессмысленную кражу, и свою безнадёжную просьбу… и этот хладный, будто сырой подземный сквозняк, знак — вестник того, что ему ответили… Но уже совершенно не помнил, чего именно просил. Богатства? Да, золото теперь само приходило к нему…, но ведь и текло сквозь пальцы, ничего после себя толком не оставляя. Просил ли он власти силы, что превышала власть денег? Или силы, вообще не имеющей равных? Этот проклятый старик совершенно его запутал…

— Так давай сыграем на одну руку, рано состарившийся мальчик… — смиренно попросил старик… однако, поднимая на Луция то ли насмешливый, то ли пристальный взгляд. — Если ты проиграешь — что ж, это будет и мой проигрыш. Но если выиграешь так, как задумала для тебя Глина…

— Ну! Продолжай… — разрешил ему Луций. — Чего ты тогда попросишь?

— Тогда — не награждай меня, не даруй мне сана, не приказывай возглавить Храм и не ставь меня Старшим над теми Духовниками, что успеют склониться перед тобой! Впредь я не желаю носить ни чёрных одеяний, ни коричневых… ни даже полосатых. Лучше я буду гол, еле‑еле прикрыт лохмотьями, чем ещё хоть раз прикоснусь к этим Книгам… или прочитаю Слова, в них начертанные! И никогда не заставляй меня прикасаться к презренному серебру!!!

Луций только крякнул от такого условия… потом же — скорее раздражённо, чем безразлично — пожал плечами. Он ещё немного помедлил, прежде чем сквозь прорезь балахона нащупать в кармане тяжёлый кругляш золотой монеты — последней из отложенных для этой цели пяти.

И возчик Симон, и старик в лохмотьях — продолжали выжидающе смотреть на него, вышагивая с разных сторон телеги.

— Вижу, что язык у тебя подвешен… — сдержанно похвалил старика Луций. — Но ты слишком уж заумно говорил сегодня! Сможешь ли ты произносить речи попроще, когда понесёшь мою весть к людям на улицах и площадях? Мне нужно, чтоб твои слова понимали, а не только дивились им.

— Благодарю тебя за этот вопрос, добрый господин… — преувеличенно учтиво поклонился тот. — Не хочу хвалиться понапрасну…, но уж поверь — если будет нужно, я смогу и вон ту бедную кобылу убедить в том, что этот перепоясанный вожжей молодец, что её погоняет — и есть её суженый!

Уда в этот момент почему-то снова обернулся на них… но, видимо, опять ничего не расслышал. Луций некоторое время молча смотрел ему в спину, прежде чем заговорил:

— Каменные Рты сказали мне, что нужны Пять Помощников… У меня уже есть глаза, глядящие с затылка… — тут Луцию стало весело — он подумал про Кривощёкого, которого послал в город с поручением. — И есть пара крепких кулаков… — при этих словах он поочередно кивнул на обоих возчиков. — Скоро у меня появятся и зубы, чтобы скалить их и внушать трепет… Но, раньше или позже — мне потребуется и твой язык, чтобы встать над этим городом!

— Благодарю, Хозяин… — сказал старик, принимая от него монету.

— Мой ученик вскоре найдёт тебя и скажет, что делать…

— Ты о том кривощёком сорванце, что расспрашивал обо мне по всему Плешивому Току? — засмеявшись, спросил старик. — Прости, Хозяин — я смеюсь вовсе не над тобой, а над ним… Этот пацан слишком долго уповал на свою удачу, а ведь она вовсе не безотказная прачка. Она — капризная барышня, и совсем не любит, когда её тревожат по всяким пустякам. Быть может, она именно сейчас решает — остаться ли с ним, или уйти к кому‑нибудь другому…

В конце улицы, едва видимые в дожде, вдруг промелькнули всадники — целая вереница их один за одним свернула с Громового Тракта в какой-то переулок. Луций не успел разглядеть первого, но скачущие следом за ним остальные четверо явно были жандармским разъездом — голубые мундиры промокли и сделались тёмно-синими, но всё равно отчётливо выделялись на фоне серых заборов. Куда, интересно, они так отчаянно спешили — несясь под дождём во весь опор, хотя дорога под копытами коней опасно раскисла, и комья грязи подлетали едва ли не выше голов?

Осторожный Уда быстро оглянулся на кума и по его знаку придержал упряжку. Лошади встали у чьих-то ворот, будто‑то бы подтащив телегу на погрузку, и стояли так — пережидая пока всадники не исчезнут в переулке, что соединял Громовой Тракт со Свайным… Дождь распугал горожан, разогнал их по домам, и к воротам никто не вышел, не погнал прочь их подозрительную компанию.

Когда дробный топот жандармского разъезда окончательно смыло дождём, Уда снова замахнулся было на битюгов вожжами…, но вдруг заметил что-то блестящее у противоположной обочины. Пока лошади отдыхали, раздувая бока и встряхивая мокрыми гривами под ливнем, он сходил туда и прибрал к рукам оброненное кем‑то добро… Потом наскоро прикопал находку в соломе, устилавшей дно телеги. Луций мельком глянул, с чем он там возится… и вдруг опознал этот толстый медный обод — примерно за таким он с утра и посылал Кривощёкого… Когда телега опять затряслась по булыжнику — внутри котла запрыгало тонкое железо, заскребло о дно остриём.

— Гляди-ка… — скорее потешаясь, чем искренне, обрадовался старик, проследив за его взглядом. — Много мы говорили сегодня об удаче… и уж не она ли улыбается нам сейчас, Хозяин? Знаешь ли ты, каков цвет её улыбки? Порой она блестит в грязи, будто оброненная кем‑то медная монетка…

— А что со мной? — вдруг подал голос давно замолчавший Симон.

— С тобой? — переспросили они оба одновременно.

— Я очень внимательно слушал тебя, хрен ты костлявый…, но вообще ничего не понял! — рассерженно сказал старику возчик. — Что ты там снова плетёшь об удаче и об игре в кости? Ты же обещал всё мне растолковать…, но я так себя чувствую, будто меня только что обсчитали на базаре.

— Так вся наша жизнь — и есть один большой шумный базар! — тотчас переключился на него старик — теперь-то совершенно искренне обрадованный тем, что есть повод ещё хоть немного потрепать языком. — Один владеет товаром, другой приценивается к нему… и оба делают вид, будто им начхать на друг на друга! Потому что оба считают, что каждый крепко держит другого за… пусть будет — за мотню, так тебе будет куда понятнее…

Симон крякнул, будто собираясь что-то возразить…, но сдержался, не стал покуда перебивать.

— Точно так, вцепившись друг другу в мотню, оба они кряхтят, когда пытаются решить — чья же хватка в этот раз окажется крепче! — вконец развеселился старик. — Ведь именно так было и с вами двоими в ту холодную ночь на границе лесов… не так ли, бывшие старши́ны?

И Луций увидел совсем небывалое — как Симон снова, уже второй раз за один истёкший час, согласился с этим нахальным стариком и даже кивнул ему, прижав к широченной своей груди плоско подрезанную бороду… в великой тоске наваливаясь на тележный задок так, что телега ещё пуще заскрипела осями.

— Игра может обойтись и без победителей…, но ещё ни одна не обошлась без проигравших! А проигрывает обычно тот, кто не сумел вовремя остановиться… — поучительно добавил старик.

— Ну… Наверное, это так, — возчик и тут не стал упрямиться… а, может, и сам пришёл к похожему выводу — за пять-то лет и у этого крепкого лба хватило на то извилин.

— Вот о чём я и толковал нашему Хозяину… — как бы подводя черту, старик обернулся к Луцию. — Наши судьбы — это игра, где вечно качаются неугомонные чаши весов… и на одной из них всегда лежит счастливый случай, а на другой — тщательный и точный расчёт. Точно так же, как вы двое играли в кости — так сейчас поступают и люди, что держат власть в этом про́клятом городе… Те люди, что ряжены в одежды из трёх разных цветов.

Луцию вдруг страшно захотелось вскочить в тряской телеге и лично рубануть этого старика киркой — прямо по его неумолчному рту, всё говорящему и говорящему, но никак не переходящему к сути, а только запутывающему их обоих всё сильнее и сильнее…

Просто по счастью случилось так, что возчик не выдержал первым:

— Глина тебя побери и выплюни, и чтоб псы вечно таскали твои кости! Снова я ничего не понял! — взвыл Симон. — Обещаешь показать, как на мощёную дорогу выйти, а пойди за твоими словами, и всё — с головой увяз в трясине…

— Это потому так, лошадиный человек, что мои слова хоть и сказаны прямиком в твои уши, но не для твоего ума предназначены… — перестал улыбаться и грозно вдруг возвысился над ним старик. — Все знают — то, что мудрый поймёт, то дурак навылет пропустит… Молчи! Дело лошади — тянуть да ушами прядать…, а её возничего дело — слушать Хозяина да вожжи вовремя натягивать. А Хозяин наш — мудрее и тебя, и меня… и он поймёт…

— Будьте оба со мной, и тогда никакая удача вам и не потребуется! — провозгласил Луций, с трудом отлепляя пальцы от рукоятки кирки.

Симон уже зло скалился на старика, по старой привычке тянул руку к левому голенищу…, но Луций, уже совладавший к тому времени с гневом, жестом остановил его:

— Ты же не станешь просить оставить тебя без заслеженной награды?

И весь воздух, набранный этой бочкообразной грудью для рыка, который, наверное, и один смог бы переломать все хрупкие стариковское кости — с тихим присвистом вышел наружу. Симон озадаченно посмотрел себе под ноги и помотал головой, далеко разбрызгивая дождь от копны волос.

— Служи мне верно, и денег у тебя вновь будет в достатке. Много больше, чем вместят твои карманы. Служи долго, и их и будет столько, что сможешь вставить золотые зубы не только себе, но и лошадям, если захочешь… Служи мне так же истово, как служил своему обозу, и тогда расчёт не ограничится одними деньгами — ты получишь свою долю и власти тоже! Сможешь владеть и повелевать целыми табунами! Все городские обозы будут подчиняться тебе! Не беспокойся об этом… А теперь — ступай… к своему куму. Ты пока больше не нужен мне здесь.

Симон поклонился ему и отошёл — туда, где Уда отводил душу, охаживая его битюга вожжами. Едва заметив это, Симон тут же прибавил шагу, почти мгновенно поравнявшись с лошадиными хвостами… Луций видел, как он специально наступил на задник Удиного сапога и, когда тот оступился и едва не упал — грубо столкнул его на обочину и отобрал вожжи.

— Ты всё-таки продолжаешь заблуждаться, Хозяин… — едва слышно возразил ему старик. — Человеку, однажды лишившемуся удачи — всегда будет о чём беспокоиться!

— Теперь, когда мы остались наедине — прекрати говорить загадками! — велел ему Луций. — От чего ты хотел меня предостеречь?

— О том, что цвета на одеждах — тоже способны смешиваться… — совершенно не вняв его приказу, продолжать гнуть свою линию старик.

Пока Луций так и не смог однозначно понять — ухмыляется тот временами, или просто оттопыривает нижнюю губу, чтобы хоть вдоволь напиться дождём.

— Пока коричневые, чёрные и голубые считают, что умеют удерживать Подземных Повелителей в Колодце… пока они кичатся и соревнуются друг перед другом, кто глубже запустил туда руку… они и в самом деле не слишком тебе опасны, Хозяин. Но всё изменится, когда они встанут в один ряд и сомкнутся друг с другом плечами…

Нет, похоже, что этот старик и вовсе не был способен говорить прямо.

А быть может, он и впрямь считал своего Хозяина куда умнее, чем тот был на самом деле, а потому — не решался оскорбить его плебейской простотой обычных слов.

И, решив пока считать, что это именно так, Луций многозначительно кивнул и замолчал — под натужный скрип колёс обдумывая всё, что было им сегодня услышано.

И болтливый старик за всё то время, что Луций думал — не произнёс больше ни единого слова.