Жестокие всходы

Глава 35 (нежданная, как исповедь глупца… как правда, о которой все забыли …)

При упоминании об удаче — возчик вздрогнул так, будто его огрели кнутом поперёк спины.

— Не твоё это дело! Захлопни-ка пасть! — пригрозил он старику…, но в его голосе уже не было прежней звериной уверенности. — Я выполню любую волю Хозяина, раз однажды поклялся ему!

— Что стоят клятвы, данные на хлебе, который вечно падает вниз маслом? — невесело усмехнулся тот.

— Ты чего несёшь, старый? Какие тебе ещё хлеба́ с масла́ми? В этой клятве — само имя моё!

— Какое из имен? Говорят, у тебя их не так уж и мало, если ногтем поскрести твою подорожную…

Они месили грязь по обе стороны телеги, перебрасываясь фразами через неё и через Луция — будто изгвазданным в грязи мячом:

— Слово обозного старшины!

— Бывшего старшины… Гляди, даже твой Уда — и тот не спешит тебя слушаться.

— Он предан мне! А я — предан данному слову!

— Полезность помощника не всегда измеряют одной лишь преданностью… — покачал головой старик. — Тебе ли, бывший старшина, о том не знать?

— Мои руки никогда не были особо чистыми, старик… — с нескрываемой яростью проговорил Симон. — Но в моём слове — ещё не усомнился никто… из живых!

Если эта угроза и должна была напугать вредного старика, то совсем не достигла цели — упала в грязь, как конский шматок, и колесо телеги тут же растёрло её по колее:

— Так ты, лошадиный человек, уже рассказал своему Хозяину, как однажды посмеялся над удачей и той же ночью лишился её?

Симон не нашёлся, что ответить на это — лишь насупился, сильнее облапил ладонью тележный борт… и зашипел, когда телега резко подпрыгнула на ухабе. Лицо его так сильно исказилось при этом, что даже Луций покосился на его ручищу, из которой не так давно сцеживал кровь для колдовства. Сегодня возчик довольно ловко управлялся с вожжами и до сих пор ни разу не подал виду, что рана на ладони всё ещё его беспокоит.

— Выкладывай, что от меня утаил! — Луций до сих пор не мог понять, куда клонит этот вздорный старик, зачем с первой же встречи нарывается на ссору с возчиками. Но, как говорится — раз уж он петух с утра запел, то стоит дослушать его песню до конца… даже если она и окажется лебединой.

— Не слушай этого доходягу, Хозяин! — потупился Симон. — Это старая история… Хоть я и назвался тебе другим именем, не тем, что получил от матери, но… не тебя я хотел обмануть, а судьбу лишь свою… Не сомневайся во мне!

И, будто демонстрируя хозяину печать, заверяющую его верность, возчик поднял высоко над тележным бортом широченную свою ладонь — до сих пор разделённую надвое багровой, слегка ещё кровящей полосой.

— Да… лошадь, однажды уже огретая кнутом — телегу назад не попятит! — не совсем к месту поддакнул ему старик. — Но — выберет ли она верный путь, если стегать её, не переставая?

— А ты — опять напрасно плетёшь словами! — одёрнул его Луций. — Мы теряем время — скоро начнётся Громовой Тракт, и будет уже не до разговоров… Но знай, старый — ты или войдешь в город вассалом, принёсшим мне клятву, или… не войдёшь вовсе! Поверь, совсем не трудно будет развернуть телегу назад… к Похоронной Яме.

— Тогда, добрый господин, тебе стоит прямо сейчас сказать во-он тому молодцу, идущему впереди, что пришло время натянуть вожжи… — усмехнулся старик. — Ибо мне-то — он уже давно рассказал всё то, что скрывает от тебя человек, сменивший имя…

— Уда говорил с тобой? — опешил Симон. — Трепался обо мне… за моей спиной?!

— Почему бы и нет? — пожал плечами старик. — Он ведь как раз из тех, кто с лёгкостью меняет слова на монеты…

— На монеты? Так ты подкупил его? Чем, интересно? Ты же — бессребреник!

— Увы тебе, бывший старшина, но сказанные твоим кумом слова — оказались совсем недороги. Цена им — лишь несколько медных монет, подобранных мной прямо здесь, в дорожной грязи…

— За медь?! За эти гроши?!

— Сам теперь видишь, как невысоко он ценит преданность…

— Вот же кобылий сын!

Возчик перевёл остекленевший от ненависти взгляд на затылок своего кума… и, хотя за скрипом осей и дребезгом ободьев тот вряд ли мог хоть что‑то подслушать, но походка его враз стала нервной, семенящей…

— Так что там с твоей удачей? — напомнил ему Луций.

— Это было совсем ничьё дело… потому я и не придал значения, — поспешил оправдаться Симон, пока Луций решал — грозно нахмуриться ему или расхохотаться над этой неожиданно открывшейся правдой. — Но, если ты прикажешь, Хозяин — конечно, я расскажу тебе всё…

— Поздно спохватился! — буркнул Луций. — Я уже и раньше слышал всё, что про тебя судачат… Но — я жду твоей исповеди, грешник, потерявший то, что потерять невозможно… Как же это случилось?

Где‑то с самого краешка души Луций всё ещё оставался мальчишкой, жаждущим рассказов о дальних странствиях… и необходимость постоянно притворяться мудрым старцем — только сильнее распаляла его любопытство.

Некоторое время Симон шёл молча… кривя рот так истово, что и плоско срезанная борода его — тоже скособочилась на одну сторону. Потом, не решившись перечить Хозяину, он всё‑таки начал говорить:

— Это было пять лет тому…

И старик, бредущий с другой стороны телеги, грустно кивнул ему — как бы подтверждая, что лично он нисколько и не сомневался в этом очередном, столь явно читаемом знаке…

— Мы сделали очень хороший перегон… и много на нём заработали! Чтоб ты знал, Хозяин — под моим началом тогда ходила целая дюжина возчиков…а уж возов — было и того больше!

— Разве давно потраченная дюжина монет имеет какую-то цену? — подначил его старик. — Они потрачены… и что теперь об этом?

Но Симон только отмахнулся от его слов…, а может — всего лишь отгонял от уха слишком назойливую мошкару.

— Это сейчас мы с Удой не возим ничего, дороже гороха, а тогда… О, тогда мы совершали дли-и-нные переходы… По целым неделям, а то и длиннее месяца. Местные купцы хорошо знали меня и нанимали мой обоз, чтоб возить даже к морю, в портовые города…

— Ох, и издали начал… — издевательски похвалил его старик.

— Так вот, довольно далеко отсюда, от этого города… — продолжал Симон, не обращая на него внимания, — как раз на краю сороватских лесов и тех степей, куда их деревьям нет ходу — когда-то работал трактир. В нём мы обычно давали обозу отдых — поили коней и… пили сами. А в ту ночь — застали у ворот трактира чужой обоз. Его возчики уже успели занять и коновязи, и все ночлежные места. А мы — только приехали, и оказались вторыми… А значит — не имели парва встать на постой без их разрешения.

— Удивительно! — тотчас округлил глаза старик…, но в его голосе по‑прежнему было разлито куда больше ехидного яда, чем удивления.

— Ты можешь не знать, Хозяин… — глухо сказал Симон, всё так же игнорируя его и обращаясь только к Луцию. — А уж этот бездельник — и подавно не знает…, но по обычаям наших артелей мы не можем оспаривать право первого приехавшего… Ни старшина обоза, каким бы многочисленным он ни был, ни даже сам хозяин постоялого двора — не могут выставить за ворота путника, уже распрягшего в нём лошадь.

— Удивительно… — повторил старик.

— Тут нечему удивляться! — отрезал Симон — наконец, снисходя до него ответом. — Если бы это правило не соблюдалось всеми неукоснительно, то… купеческие обозы могли бы перекупать места одиночек… Или тех, кто бежит от голода со всей семьей и малыми детьми… Или погорельцев, нанявшихся на работу в дальние места… или нищих паломников. Если б ты высовывал свой тощий нос подальше за городские стены, то знал бы — в дороге всё держится на справедливых правилах, на честном слове… А я — всегда был верен данному слову!

Он оскользнулся в колее и хорошо зачерпнул бы сапогом в одной из луж, не придержись вовремя за телегу.

— Я удивляюсь лишь тому, что столь наивного человека лошадиные люди выбрали себе старшиной! — хохотнул старик.

— Можно было бы оставить лошадей ночевать под открытым небом… — упрямо продолжал Симон. — Накрыть их попонами — мы всегда так делаем на долгих перегонах. Но… мы были при деньгах, а осень кончалась, ночами уже было слишком мокро, а потому и холодно — снег валил и тут же таял… и снова замерзал на конских гривах. А эти сороваты… ты, конечно, слышал об этом, Хозяин — они не разрешают путникам рубить деревья около границы. И даже ломать ветви для костров. Мы-то сами могли бы сидеть в трактире хоть всю ночь… пока были в состоянии пить. А потом могли бы уснуть прямо за столами… Но — я был честным и умелым обозником, и беспокоился о лошадях. Я попытался договориться с чужим старшиной… И мы здорово надрались с ним, прежде чем уговорились играть в кости…

Он впервые за весь разговор поднял взгляд на Луция, но не смог ничего прочитать на его лице — намокший капюшон свисал ниже носа, а рот был, по обыкновению, презрительно сжат.

— Так вы играли на место в трактире?

— Я предлагал ему…, но этот тип был согласен рискнуть деньгами, но не постелью…

— Но разве проигрыш в кости способен навсегда рассорить игрока с удачей? — вновь перебил его вредный старик. — Наверное, она изменила тебе ещё раньше — так же, как твой кум изменял жене с вон той бедной кобылой!

— Наверное, ты редко ошибаешься, старый хрен! — в тон ему ответил Симон. — Но тут — ты точно ошибся…

— Ошибся насчёт тебя? Или насчёт проделок твоего кума? — уже откровенно издевался над ним старик.

— С этим балаболом — сам разбирайся! — отрезал Симон. — Но не встревай, дохлятина, когда я говорю с Хозяином. Ты пока ещё не его придворный шут!

— Не серчай на меня, лошадиный человек! — то ли извинился, то ли вновь посмеялся над ним старик. — Порой шуты не способны удержать язык за зубами… даже если готовы напрочь его откусить.

Они опять перекидывались грязными словесными мячами, и Луция от их перепалки мутило всё сильнее и сильнее.

— Когда я швырял кости в ту ночь — мне ещё никогда в жизни так не везло… Удача стояла у меня прямо за плечом!

— И целовала тебя в маковку?

— Да! После каждого броска! И этот болван ещё до восхода луны проиграл мне всё, что у него было за душой. По-моему, он пустил в ход даже обозные деньги…

Старик закивал ему, и сам Симон — криво ухмыльнулся себе в бороду. Первый раз они были друг с другом хоть в чём‑то согласны…

— Думаю, что его собственные возчики на утро выбили бы этому дураку последние зубы!

— И поделом.

— Да, поделом… Но я — совсем не думал тогда о его зубах…

— О чём же ты думал? — не утерпел спросить Луций.

— Разреши, я сам угадаю, добрый господин… — тут же опять встрял старик. — Лошадиный человек думал о том, что несмотря на кучу денег, какую он тогда прижимал к столу локтями — ему всё равно придётся провести ночь верхом на табурете, а не в тёплой постели!

— И не мог бы выкупить у него это право на его же деньги?

— О том я и толкую, добрый господин… Когда в дело вмешивается задетая гордость… или излишняя щепетильность — люди редко остаются разумны!

— Да… — неожиданно кивнул возчик. — Хозяин, поверь — мне сейчас очень хочется прибить этого доходягу, а вовсе не соглашаться с ним. Но он прав — в тот я момент оказался самым богатым из людей на сто верст в любую из сторон… и всё равно не мог купить себе желаемого. А тот старшина — был куда беднее шелудивого пса, а к утру и зубов не смог бы посчитать, не то, что денег…, но не пожелал уступить нам коновязи и за всё серебро мира.

— Не пожелал, значит… — глубокомысленно изрёк Луций — только чтобы заполнить паузу. Шлепки шагов в грязи и тележный скрип — плоховато с этим справлялись.

— И я до сих пор не понимаю — почему? — поднял голову возчик.

— Я мог бы объяснить… — с готовностью предложил старик.

— Не сомневаюсь! — оскалился на него Луций. — Но пока подожди с этим — я хочу дослушать саму историю!

— Как тебе будет угодно, добрый господин… — старик неловко поклонился на ходу — тоже поскользнувшись в колее, но под тяжёлым взглядом Симона не решившись придержаться за телегу.

— Так что там было дальше с твоей удачей? — спросил Луций возчика, когда молчание, разбавляемое плеском его шагов, слишком уж затянулось.

Симон пожал плечами… и тогда вместо него опять заговорил старик — должно быть, вовсе не способный заткнуться:

— Был бы лошадиный человек тогда осторожнее, как советую сейчас тебе я, добрый господин… то несомненно заподозрил бы ловушку — слишком уж много совпадений помнит та ночь…

— Ловушку? — нахмурился Луций.

И Симон — тоже насторожился, вылупился на старика из-под сошедшихся на переносице бровей.

— Одну из тех, что судьба так любит ставить на человечьих дорогах… — пояснил тот. — Но лошадиный человек был слишком пьян… ведь так? Или слишком уверен в себе — совсем как и ты сейчас!

— И что всё‑таки случилось?

Симон неопределённо качал головой и впустую разевал рот, словно поочередно примериваясь к разным словам, но никак не находя нужные…

— Шалость… — тут же подсказал возчику старик. — Шутка…

— Да… Шутка… — согласился тот.

— Когда мужик в стельку пьян — даже сморкнуть в общую сковородку, и то кажется ему забавным! Извини меня, старика — но сейчас ты должен рассказать всё до мелочей. Без утайки…

— Какая разница? — всей тушей повернулся в его сторону Симон. — Зачем пытать меня о грязных мелочах, если ты, всезнайка, уже знаешь главное?

— Такая, что у Болтунов… — и старик неожиданно подобострастным жестом указал на Луция, — свои секреты! И свои рецепты, заставляющие наши с тобой судьбы вихлять, как эта телега…

Польщённый Луций утвердительно кивнул ему, и старик продолжил наседать:

— Скажи, бывший старшина — не было ли рядом мышей, когда удача покинула тебя?

— Мышей? Да бывают ли на свете трактиры, где не водятся мыши?

— Не видел ли ты, как кто‑то шептал над их трупиками?

— Разве что кот, научившийся говорить… — пожал плечами Симон. — Наступив на дохлую мышь, люди обычно не шепчут, а орут благим матом.

— А не лепил ли кто странные фигурки из дерьма?

На этот раз возчик надолго задумался…, но так и не смог ничего припомнить:

— Пять лет прошло… Да и было мне повода разглядывать дерьмо? И какие фигурки я нашёл бы странными?

— Лошадиного? — не отставал от него старик. — Или мышиного — так даже ещё лучше… Или смешивал его со слюной? Не бойся сознаться в своём позоре, если кто-то подмешал тебе в пищу чего‑то подобного… Ибо в Чёрной Книжице описано много подобных рецептов.

— Ну…

— Вижу, ты что‑то вспомнил…

Луций сделал рукой нетерпеливый знак продолжать.

— К тому времени, как я обчистил его в кости и стал богат — мы выпили всё пенное, что было припасено в этой дыре… — страдая, признался Симон. — Когда всё серебро перекочевало из карманов этого бедолаги в мои — перед ним как раз стояла последняя кружка. Трактирщик слил ему с самого дна… я видел — даже бочонок пришлось наклонить, чтобы пиво из него текло…

— Ага! Наверное, там больше плескалось утонувшего мышиного кала, чем пива? — не унимался старик.

— Скорее всего… — не стал отпираться Симон. — Но я был пьян… и, как я уже говорил — это была самая последняя кружка на сто вёрст в любую сторону! Я предложил сыграть хотя бы на неё…но он — снова отказался! Причём с таким видом — будто именно он был победителем, а не проигравшим!

— И тогда…

— Тогда я выхватил кружку из-под носа у этого простофили и разом осушил до половины…

Луция вязко затошнило от этих слов… да и самого Симона, скорее всего, тоже — он длинно и неопрятно сплюнул себе под ноги. Плевок был ритуальным — Луций сразу почувствовал, как свежая глина с Похоронной Ямы, отёртая Симоном о скрепляющую тележные борта жердь, помягчела и оплыла на этой жерди, словно воск под солнцем. Впрочем… быть может, дело было всего лишь в дожде, который усилился именно в эту минуту.

— Так ты хочешь свою удачу обратно? — понимающе спросил он. — Об этом просишь и просишь Глину?

Тот угрюмо поднял на него глаза… и тотчас снова их опустил.

Теперь и старик — покачал головой на ходу:

— Добрый господин… Хоть ты Великий Болтун и победитель сороватов…, но я не думаю, что даже сама Глина способна вернуть удачу лошадиному человеку!

— Тогда зачем ты настоял, чтобы он рассказал эту историю Новому Наместнику ЕЁ?

— Позволь мне объяснить… Пока я облачался в чёрное, то тайно прочёл великое множество запретных слов… и произнёс вслух совсем немного разрешённых. И вот, что я понял: те слова, что сказаны прямо — обычно никого не убеждают! Ибо для острого ума они банальны, а потому неинтересны…, а для всех прочих посредственных умов — всё равно остаются слишком уж сложными.

Сказанное стариком рассмешило Луция, не смотря на всю сегодняшнюю дурноту и тошнотные позывы — слишком уж этот его велеречивый тон не вязался с худыми рёбрами, тут и там торчащими из лохмотьев.

— Об этой «мудрости» ты тоже прочитал в Чёрной Книжице? — фыркнул он.

— Совершенно верно, добрый господин… В этом-то и есть сила тех фраз, что начертаны совсем не людскими руками! И в этом же

— их слабость. Ибо людские умы вечно истолкуют всё по‑своему…