Жестокие всходы

Глава 28 (свирепая, как новые вассалы…)

Кривощёкий всё делал правильно — будто всю жизнь только тем и занимался, что нанимал работников…

Для начала он коротко поклонился обоим мужикам и плавным торжественным движением представил им Луция, сычом сидящего на соседней бочке. Тот высокомерно пожал губы, сделав неопределенный жест вилкой. Даже сам господин полицейский Урядник не усомнился бы сейчас в его солидности.

Лица возчиков дрогнули — словно рябь по ним пробежала. Расстёганный, дождавшись едва заметного кивка старшины, буркнул Кривощёкому что-то утвердительное… правда, в спину уже. Старшина Симон с виду оставался насторожённым, хотя и расслабился немного — по крайней мере вернул руки на стол, прекратив оглаживать голенище. Возчики смотрели на Луция через стол, взгляды их стали слишком уж пристальными — Луций тотчас выразил своё неудовольствие этим, постучав вилкой о грай глиняной супницы.

Подошёл хозяин трактира, переваливаясь с ноги на ногу и одышливо отдуваясь на ходу. Ещё издали почтительно кивнув Луцию, он поставил перед возчиками две запотевшие кружищи. Те, помедлив, взялись за них — облапили, надвинули поверх свои резаные ножом бороды.

Пенное оказалось дорогим и очень хорошим — резкие их гримасы разгладились. Луций с удовлетворением наблюдал за этой метаморфозой. Принесённые кружки они не опустошили одним залпом, как свои — цедили пиво, и взгляды их довольно споро менялись от недоверчивости к явному одобрению подобным раскладом. Переговариваясь между собой, они почти полностью перешли на артельный язык возчиков — дополняя скудный набор сказанных вслух слов кивками, пожиманием плеч, взлетами бровей и прочими тайными знаками. Должно быть, гадали — в какого рода услуге нуждается этот странный низкорослый богатей.

Выждав, пока они ополовинят кружки, Луций снова отправил к ним Кривощёкого.

— Мой хозяин желает договориться о вашем найме, добрые господа…

— Кто твой хозяин и какую работу он хочет предложить? — начал старшина возчиков нарочито громко. — Почему бы ему не пригласить нас за свой стол, чтобы мы могли…

Луций выразительно скривился и снова постучал вилкой.

— Мой хозяин никогда не разговаривает о делах за завтраком! — возразил им Кривощёкий… склонив, впрочем, почтительно голову. — Но речь пойдёт о перевозке… двух шкафов тонкой работы — они довольно лёгкие, хотя и большие с виду. Поэтому мой хозяин просит вас пригнать телеги сюда, пока он заканчивает завтрак, и дождаться его на выходе из трактира. Если телеги заняты вещами, то разгружать их не нужно — мой хозяин просто намерен осмотреть ваши телеги и лошадей, прежде чем нанять вас.

Они снова переглянулись, после чего старшина несколько разочарованно пожал плечами:

— Хорошо… Но скажи своему хозяину, чтобы не завтракал слишком долго. У нас работы много, и мы задерживаться не станем…

Он тут же вспомнил про свою кружку, опустошённую лишь наполовину, и заметно сконфузился.

— Мой хозяин завтракает не торопясь, но не намерен дожидаться здесь обеда! — вежливо улыбнувшись, успокоил их Кривощёкий.

Он уже освоился со своей ролью и чувствовал себя как рыба в воде:

— Не переживайте, добрые господа — наши намерения серьёзны. Хозяин желает уплатить вам за ваше время прямо сейчас… Эти деньги останутся вам, даже если ваши телеги не подойдут.

И он выложил перед старшиной несколько медных монет — достаточно чтобы их заинтересовать, но слишком мало, чтобы разжечь в этой парочке соблазн сгрести деньги и смыться.

Возчики молча дохлебали пиво и вышли, расплатившись за жареную колбасу парой монет из числа только что так нечаянно заработанных. Хозяин трактира ссыпал их в карман фартука и принялся скоблить опустевший стол, смахивая гарь прямо в остывшую сковороду.

Кривощёкий, следуя знаку Луция, прилепился к нему с расспросами:

— Уважаемый, послушайте…

— Что? Хотите нанять их? — не поворачивая головы отвечал ему трактирщик.

Как и все, кто привык якшаться с мутным народишком — он будто бы разговаривал с грязной посудой на столе, а вовсе не с ними. Вопросов он почти не слушал — отвечал быстрее, чем Кривощёкий успевал их задавать. Наверняка, мог наизусть повторить великое множество подобных бесед:

— Нет, эти двое — не местные… — Голос у него был под стать фигуре — нескладный и медлительный… будто выдувался пузырями. — Но я их знаю. Тот, что в расстегайке — это Уда, у него сивая кобыла — хорошая лошадь, не кляча. Он скользкий тип, но старшина вроде держит его в кулаке… Старшина обоза — это тот, второй… Сейчас его зовут Симоном, хотя раньше называли Петр…

— Почему так? — не удержался спросить Кривощёкий, но трактирщик только усмехнулся в ответ:

— Они вольные и работать на Храм никогда не нанимались… если когда-то и клялись кому‑то, то только своим лошадям… Так что — кому какое дело, если кто-то из них однажды захочет зваться иначе? Но если добрые господа желают знать…

Кривощёкий, чуть помедлив, добавил к выложенным на стол монетам ещё пару…

— Я думаю, что старшина Симон однажды пропил удачу, вот и сменил имя, пытаясь запутать судьбу… — сказал трактирщик, по-прежнему не поднимая головы. — Раньше в его обозе было до двенадцати возов…, а теперь вон — и полудюжины не наберётся. В основном они возят пиленое дерево и лущёный горох с Дальних Хуторов. Обратно везут соль, сукно и всякую дребедень. Ничего серьёзного… Появляются в нашем городе то ли раз, то ли пару раз за месяц — и раньше всегда уезжали до Воскресенья… Лошадей своих держат при постоялом дворе и живут там же. Четвёртая коновязь… Спасибо вам, добрые господа…

Он сгрёб рассыпанную перед ним мелочь и уплёлся к себе, шлепая на ходу пятками.

Луций задумчиво смотрел ему в след. Всё сходилось: четвёртая коновязь, сивая кобыла и рядом ещё пара — два рослых битюга, оба с роскошными пегими гривами, у одного неровно обрезан хвост… Всё так, как ещё вчера выведал Кривощёкий. И вроде бы, он и сам уже не раз видел эту парочку у входа в трактир…

…Значит, именно эти двое и привезли с собой соровата… человека-дерево, слугу трухлявых богов, едва не настигшего Луция и не отнявшего…

Тяжёлым маятником внутри головы качнулась злоба — аж под глазами заломило.

Луций почувствовал, как теплеет и напрягается обух кирки, скрытый от чужих глаз под мешковиной. Он стиснул на нём узловатые пальцы, опершись на кирку, как на короткий посох. Возчики явно говорили о сундуке соровата, который тот оставил в обозе. Сам старик теперь его уже не заберёт, но… кто сказал, что сороват орудовал тут в одиночку? Кривощёкий? А что, если Кривощёкий ошибся, посчитав целую ватагу близнецов-стариков за одного-единственного? Или что в скором времени сороваты не пришлют в город нового эмиссара? Нет, чего бы он там не проволок в своём сундуке, Луцию надлежит с этим разобраться…

Он подумал так, и голос-внутри-мощёного-камнем-пола прямо через железо кирки, завибрировавшей в его руках — ожил, одобряя: ДА… ДА… ПРАВИЛЬНО… СВАЛИВ ДЕРЕВО, КОРЧУЮТ И ПЕНЬ… ТАК ПУСТЬ УЗЛЫ ЕГО КОРНЕЙ, ЭТИ НЕНАСЫТНЫЕ ДЕРЕВЯННЫЕ ЗМЕИ, СОСУЩИЕ ИЗ ГЛИНЫ СОК И СИЛУ — ТОЖЕ КОРЧАТСЯ И ШИПЯТ, КАК ГОРЯЩИЕ ГОЛОВНИ, ОКРОПЛЁННЫЕ ДОЖДЁМ… ПУСТЬ НИЧЕГО НЕ ОСТАНЕТСЯ ПОСЛЕ НИХ — ТОЛЬКО ЗОЛА, ТОЛЬКО РАЗВОРОЧЕННАЯ ЗЕМЛЯ, ИЗ КОТОРОЙ ОНИ ВЫПОЛОТЫ…

Что-то он был больно многословен сегодня… Не к добру.

Луций утвердительно стукнул об пол рукояткой кирки, слезая с бочки. Вышло довольно громко — несколько человек обернулись на него, но тут же поспешно отвели взгляд.

А Кривощёкий — тенью метнулся вперёд, распахивая перед ним дверь.

Небо серело сквозь зазубрины драного карниза. Дождь всё собирался и собирался — мошкара сновала между редкими каплями, без особого труда от них уворачиваясь.

Возчики уже подогнали лошадей и послушно ждали, поставив свои телеги на другой стороне Тележного Спуска. Расстёганный, перепоясанный вожжой Уда что-то оживленно нашёптывал Симону, своему то ли куму, то ли старшине… или кем они там приходились друг другу… Завидев Луция, показавшегося из дверей трактира, они прекратили шептаться, уставясь на него через дорогу.

Сивая кобыла без конца трясла головой, выгоняя из ушей набившуюся мошкару. Кони старшины Симона — те, что с пепельно-серыми гривами — стояли спокойно. В телеге намокала распушенная солома, и на передке угадывалось под темной рогожей что-то угловатое и громоздкое, размерами со скамью на пару человек.

Обронив возчикам какой-то невразумительный жест, Луций прошёл мимо них… и они, помешкав для приличия — всё‑таки разобрали вожжи и тронули телеги следом. Даже не оборачиваясь, Луций слышал, как они визжат осями, разворачиваясь, и как дребезжат ободьями по булыжнику мостовой. Неспешно миновав пару кварталов, Луций спокойно свернул в первый же подходящий проулок и всё так же, не оборачиваясь, двинулся вдоль заборов и дровен. Тележный скрип последовал за ним — возчики решили, что их телеги уже одобрены, и они прямо сейчас и начнут грузиться. Они даже повесели, зычно подбадривая лошадей у него за спиной — раз наниматель до сих пор не заговорил с ними о цене, да ещё и легко выложил залог, да ещё и пивом напоил, значит не скаред какой-нибудь, несмотря на толстый кошель, и не торгуясь заплатит столько, сколько они попросят…

— Нет, что не говори, кум Симон, не все состоятельные господа — жадины… — сказано было как бы между собой, но с той долей громкости, чтоб и он наверняка расслышал. — Это те, кто только-только карман набил — те ещё к звону в своём кошеле не привыкли, вот каждый грош и считают. Настоящие богатые господа — не жадничают. Понимают, как трудящему человеку жить тяжело, сколько лошадкам кушать хочется. Богатые господа и набавят нам за старание, а мы им — почёт и уважение… Со всем нашим удовольствием…

Да, это явно предназначалось для ушей Луция.

Старшина Симон молча и хмуро шагал рядом со своей телегой, зато расстёганный Уда — тот пел соловьем.

Проулок пошёл дугой, накреняясь заборами, потом постепенно заузился. Луций с Кривощёким шли посередине, ещё по утоптанной земле, а возчики же, поспевая рядом с телегами, уже шлепали сапогами по теснящей их с боков полыни. Даже разговорчивый Уда, наконец, примолк…

Они миновали заросший бурьяном пятак, последнее место — Луций знал это — где лошадь могла бы спокойно развернуть оглобли. Это была уже не Ремесленная, но бывший дом старого Линча оказался теперь совсем недалеко — наискось за соседним городским наделом. А доходный дом господина Шпигеля должен быть сразу за ним — если б не пожар, начисто снёсший всё, что было не каменное, то они бы уже видели островерхую крышу.

Углубившись ещё на десяток шагов в тесное пространство между задами огородов, Луций вдруг развернулся с видом человека, что‑то забывшего, и быстро зашагал обратно… Ослабевший из-за событий прошлой ночи, он даже не надеялся, что у него хватит сил и крови на задуманное… так что ему опять придётся колдовать на сухой траве. Это долго и муторно, но зато безотказно и почти не отнимает здоровья. На ходу он выгреб из кармана пригоршню раскрошенных полынных соцветий и сдул их с ладони прямо под копыта лошадям.

Возчики, опешив, натянули вожжи. Идущие впереди пегогривые битюги покорно встали, прядая ушами. Мошкара тотчас устроила танец вокруг их морд. Уда замешкался с вожжами чуть дольше, и сивая, шедшая второй — остановилась вплотную к телеге Симона, едва не упершись оглоблей в тележный зад.

Старшина Симон возмущённо бросил вожжи на дно телеги и шагнул было навстречу Луцию, но его конь вдруг всхрапнул, дёрнул ноздрями и попятился прочь от него. Симон ошарашенно крутанул головой и кинулся подбирать вожжи… Второпях он не заметил, как стебли полыни, сломленные его сапогами — ожили вдруг, облапили сначала тележные ободы, затем потянулись к конским копытам.

— Тпру-пру… — закричал Уда, осаживая свою сивую. Они оба никак не могли взять в толк, что же так перепугало лошадей. Гривастый всё пятил и пятил, заставляя отступать и соседа — уже выгибая дышло и отбивая об него напряженные бабки. Передок телеги скрипел, наизнанку выворачивая шкворни. — Тпру-пру… — С высоты своего роста Луцию почти не было видно, как Уда приседает, натягивая вожжи. Сивая мотнула головой, обдав обоих возчиков пеной от туго взнузданной морды. Телега упёрлась ободом в забор и продавила его насквозь — несколько досок слетели с гвоздей и, сбивая крупные капли дождя, рухнули в полынь.

Только треск расщепляемой древесины и вывел Симона из оцепенения. Он смекнул, наконец, в чём дело — выпустил из рук бесполезные вожжи и шагнул к Луцию, всё наступающему на лошадей…

— Эй!.. Ты чего это?!..

— Стой, где стоишь! — велел ему Луций.

Голос тоже был уже не его — скрипучий и злой, как рассохшаяся калитка. Таким голосом — старому ворону кричать около Похоронной Ямы…

Глаза старшины испуганно прыгнули — он словно стал вдруг куда меньше ростом. Возчик резко пригнулся, едва не до самой земли — пальцы, скрючившись, нырнули за отворот сапога…

— Только попробуй… — предостерёг его Луций.

Тот лишь хищно оскалился в ответ и Луций, наконец, разглядел, как редко в его пасти идут уцелевшие зубы — будто бы вообще через один:

— А то что?

— Ты смелый?! — Луций усмехнулся и увидел, гордясь собою, как от этой усмешки дрогнули вдруг колени обозного старшины. — Коняг своих пожалей… Шепну только — падут обе!

Симон содрогнулся так, словно его ожгли кнутом поперёк рожи. Он оглянулся на лошадей — те брыкались, рвали жилы, выпутываясь из травяных силков, обвивавших им ноги. Симон замер — пальцы, сунутые за голенище, сами окостенели не хуже ножевой рукоятки. Он всё ещё не готов был сдаться — всё ещё смотрел на Луция снизу-вверх, подобравшись для прыжка и прикидывая, успеет ли дотянуться ножом до шеи и полоснуть…

А Луция — словно кто-то вёл за руку по тёмному коридору.

За последнее время он успел уже привыкнуть к этому ощущению и теперь не пугался его больше — только вслушивался во тьму внутри себя, ловя малейшее движение провожатого. Нужно было сделать ВОТ ТАК, и он сделал — нахмурился грозно и всем весом налёг на обух кирки, словно ввинчивая её рукоять в землю. Симон смотрел на него, и не мог видеть, что творится сзади, но вопль Уды заставил-таки его оглянуться…

Один из его пегогривых рывком встал на дыбы, вырывая из ползучей полыни передние копыта… и тогда из-под задних, досель топтавших змеящиеся побеги — вдруг вывернулся жирный ком чернозёма величиной с лошадиную голову.

Да это, видно, и была голова лошади… только целиком слепленная из грязи — свесилась полынная грива, выпятились наружу наглухо запечатанные землёй ноздри… булыжники глаз нервно вращались во впадинах. На минуту Луцию даже показалось, что он сумеет целиком вылепить из грязи жеребца, и что тот будет страшен — с негнущимся костяным хером и расплющенными людскими черепами вместо копыт… что тот взовьётся сейчас, выпростается из земляного нутра и, встав на дыбы, покроет всех трёх коней разом, не разбирая кто и где… Но, разумеется, на такое у Луция не хватило бы сил… да и столько крови, чтоб состоялось подобное затейливое колдовство — железное кольцо нипочём не выжало бы из поцанячьего пальца, хоть отжуй оно его до самой культяпки…

Но и сделанного оказалось достаточно, чтобы старшина Симон позабыл про нож, а кум его Уда позабыл про натянутые вожжи — оба они смотрели на этот чёрный глянцевый ком, что терял очертания… оплывал, словно комок снега на сковороде… на глазах раскисая и распадаясь. Время было выиграно. Повсеместно зашевелились гривы полыни. Под ногами лошадей чавкало, как если б они месили глину для самана, а не стояли на твёрдой земле.

Потом испуганно заржал второй битюг — дёрнулся всей тушей, норовя переломить дышло и тоже подняться на дыбы… Копыта его увязли в дороге, погрузившись до самых бабок.

Старшина медленно выпрямился, не помышляя более о ноже.

Заскрипел тележный обод, проседая вглубь…

Грязь вспучивалась и вспучивалась вокруг него…

— Стой, — несмело сказал Симон, оглядываясь на Луция. — Стой, ты чего? Не надо…

Луций лишь высокомерно приподнял бровь.

С треском лопнула ось, вывернувшись-таки из-под дегтярного валика на ступице. Борт телеги опасно накренился, охапками посыпалась через него солома.

— Остановись же… Не надо, прошу…

Симон уже кричал, и голос его был — то, что надо… Сломанный, умоляющий.

— Хватит!

Закрепляя успех, Луций ещё раз шевельнул киркой.

Симон вдруг охнул и сам шарахнулся назад, с усилием выдернув увязший сапог. Земля чавкнула и пока отпустила — след от подмётки быстро наполнялся бурой водой. Следующим шагом он увяз уже намертво — беспомощно рванулся, теряя сапоги, и упал растопыренными руками в сухую траву.

Второй, Уда — попытался спастись, сиганув с телеги и споро побежав на четвереньках, но тотчас провалился в дорогу по самые локти. Возчик едва не заблеял от страха, обмакнувшись бородой в топкую жижу, по которой плавали его собственные следы — словно пятипалые листья по луже.

— Ну, что? — проскрипел над ним Луций. — Самих вас утопить в хляби земной? Или жёнушку твою?

— Да хватит же… Пощади! Довольно… — Уда едва не сломал себе шею, попытавшись после таких слов не оглянуться на свою сивую…

Это было слишком просто… слишком легко… Но — довольно! — мгновенно обессиливший Луций сейчас был согласен с ним. Не стоило и дальше выделываться — как и Симону, во хмелю обменявшему свою удачу на кружку пенного. Слишком уж легко сломались возчики, такие опасные на вид. Хотя, если подумать — а на что надеяться человеку, уже пропившему удачу? Заблудшей душе сгодится любой провожатый… И, как Луцию не хотелось еще немного поколдовать, ещё хоть раз ощутить, как подчиняется земля его мимолётным жестам — он не осмелился продолжать…