Жестокие всходы

Глава 30 (слюнявая, как мысли о грядущем…)

Обоз ушёл восвояси, не дождавшись своего старшины. Лука, Фома и все прочие лошадники, что ещё ездили с ним по старой памяти, нашли в себе решимость и плюнули на него — похоже, безвозвратно пропившего свою удачу. Опустели разом третья и пятая коновязи, и только три лошади остались полуживые стоять у четвёртой. Служки, что были при постоялом дворе, к ним не подходили даже за постой потребовать. Это ж каким смельчаком нужно быть, чтоб лезть с подобными вопросами к возчику, у которого вот-вот падут кони? А? Вот дураков и не было.

Вид у лошадей и впрямь был страшен. Мылкая пена проступала прямо сквозь шкуру, прежде ладные бабки заострились и выглядели мосалыгами… только собак такими кормить. Гривы у всех трёх встопорщились и поредели. А сивая кобыла ещё и словно враз поседела вся — масть у неё сделалась какой‑то особой, совсем паутинной бледности… Служки так её теперь за глаза и называли — Бледная.

Но за пару дней кони не пали, как им прочили на постоялом дворе… Постепенно, отпиваясь водой и от вольного отъедаясь овсом — они приходили в себя, переставали мучительно всхрапывать по ночам.

И бывший старшина Симон, и кум его Уда — остались в городе. Не умчались догонять обоз, даже когда лошади оклемались. Служки решили про себя, что оба наймутся на Храмовые работы теперь. А куда им ещё? Отпутешествовали своё коники — будут теперь дроблёный камень возить, пока не подохнут… Сойдясь между собой на этом, так они ответили и мальчишке со сквозным фурункулом на щеке, который время от времени забегал на постоялый двор и об этих возчиках выспрашивал…

Сам-то Кривощёкий вполне понимал — дело тут было совершенно в ином… Своим новым вассалам Луций заплатил столько, что те даже удивились поначалу… А потом — когда приказал самые ценные золотые монеты продырявить гвоздём и носить на шеях, вместо нательного камушка — понимающе переглянулись друг с другом.

Несколько дней, пока их новый Хозяин отлёживался, восстанавливая силы, они просидели в кабаке — пытаясь без остатка пропить всё заработанное серебро до воскресенья…, но даже и половины осилить не смогли.

А в воскресенье, прямо с утра — Кривощёкий вновь явился к пьющим, но не хмелеющим мужикам, и украдкой от других трактирных сидельцев дал обоим по хорошему шматку мятой глины, который Хозяин Луций сам лично, прямо на его глазах, и опятиуглил… Они втроём жевали эту глину, и держали малую толику под языком, как было велено… и когда кабацкий люд нутром почувствовал неслышимый Зов и толпой повалил к Колодцу — остались одни в опустевшем трактире… пересчитывать непотраченное серебро.

Если до этого момента Кривощёкий, приставленный следить за ними, ещё мог подозревать, что возчики решат не искушать судьбу и всё‑таки смоются подобру-поздорову, то теперь он видел доподлинно — Хозяину удалось купить их преданность. Даже наконец смертно захмелев, оба не обронили ни единого недовольного слова, когда Кривощёкий в очередной раз прибежал к ним передать новый приказ Хозяина. Было похоже, что эти двое просто уже не могли больше ничему удивляться — Симон равнодушно кивнул и поднялся с бочки, жестом поманив кума за собой. Уда подтянул вожжу, которой был перепоясан, наскоро закинул в рот последние лакомые куски, ритуально харкнул в сковороду и последовал за бывшим старшиной… Хотя, как показалось Эрвину, и без особой охоты…

Что там на этот раз затевал Хозяин, зачем послал его за возчиками — Кривощёкому так и осталось неведомо. Хозяин Луций выслушал его вкрадчивый доклад и отослал прочь, поручив задание не столько сложное, сколько непонятное:

— Дуй в мастерские… Пройдись там, покуда в городе нет никого. Котел нужен медный… обязательно медный. Такой, и только такой… ты понял? И ещё две железные спицы где‑нибудь раздобудь — те, которыми старухи платки шерстяные вяжут. Не новые только — чем ржавее, тем лучше…

Кривощёкий поклонился — поспешно, чтоб Хозяин не заметил, какое облегчение в глазах у него тут же промелькнуло. Хватит, хватит с Эрвина злых чудес! Появились у Хозяина новые помощники — вот пусть они эту кашу теперь и расхлёбывают. Им это и по плечу, по чину — такие лбы, как у них, ещё не всякой кувалдой и прошибешь. А Эрвин… что Эрвин? Ну, нет у него пудовых кулаков и такого крепкого лба — так что ж? Зато есть прыткие ноги и нос, способный ловить переменчивый ветер — вот, в чём его сила…

Машинально проверив, на месте ли на груди под рубахой его собственная золотая монета, Кривощёкий со всех ног кинулся искать то, что было велено.

Спицы Эрвин спёр походя — прямо из вязания, оставленного какой-то старухой на скамейке. Ему даже шаги для этого замедлять не пришлось. С медным котлом оказалось сложнее… ни у жестянщика, ни в бывшем литейном, где раньше делали, а теперь только чинили стальные толстостенные казаны — ничего похожего, увы, не нашлось. Эрвин последовательно обыскал несколько оставленных без присмотра цехов на Ремесленной, пока не надоумился побежать на Базарный Ряд, где подле прилавка зеленщика и впрямь отыскалась полукруглая жаровня, вмурованная в невысокий кирпичный очаг, выложенный не в самой лавке, а снаружи. Помнится, в обычные торговые дни зеленщик жарил в ней тыквенные семечки для продажи горячими, по два медяка за кружку. Неплохой, должно быть, выходил гешефт — если учесть, что ломтики тыквы, томлёные в меду брали куда охотнее, а семечки, которые не удавалось никому впарить, всё равно летели в поганое ведро…

Изнутри жаровня была вылужена оловом — поди-разбери, медная она или нет… Но едва заметный налет зелёной патины на прокопчённых насквозь кирпичах — там, где в трещины изредка прорывалось пламя — подсказывал Кривощёкому, что он не ошибся с выбором.

Он поискал, чем бы разворотить кладку, и вскоре нашёл густо вымазанную сажей кочергу. Пока он хлестал ей наотмашь, пытаясь этим упругим клювом раздолбить непоколебимый спёкшийся кирпич — жаровня гудела на всю округу, будто всамделишный колокол. Ни единой искры не высекла кочерга, даже когда Эрвин безнадёжно промахивался, и удар приходился прямиком по металлическому ободу, которым эта посудина выступала над кладкой. Это тоже было добрым знаком! Волопайский пацан Эрвин ни дня не проработал в Ремесленных Мастерских в отличии от покойного Курца, но и он околачивался возле них достаточно, чтобы знать — чистая медь не искрит даже под самым тяжелым молотом.

Наконец, его изнурительный поединок с жаровней зеленщика всё‑таки принёс свои плоды — один из кирпичей раскололся напополам и отошёл от медного обода достаточно, чтоб Эрвин смог запихнуть между ними кочергу. Он принял расшатывать кладку, налегая на пружинистую железяку, как на рычаг. Вскоре весь очаг закачался, будто гнилой зуб. К тому времени Эрвин уже основательно взмок. Кочерга — и та согнулась, превратившись в скрученную вдоль оси закорючку. Пока не посыпались кирпичные половинки, Эрвин уже утомлённо прикидывал — не отступиться ли… Конечно, времени на поиски уже почти не оставалось — вот-вот Глина отпустит людей, и они толпами побредут в разные стороны прочь от Колодца. Но в конце концов Хозяин мог бы просто купить себе котёл, если он так ему нужен. При его-то деньжищах — мог заказать в мастерских, и сделали бы какой хочешь… хоть медный, хоть из чистого золота.

«Так трудно стало воровать! — неожиданно для самого себе подумал он, пока выковыривал из кирпичного жерла увесистое медное полушарие. — Такое чувство, будто я один за всех четверых деньги зарабатываю!»

Но справившись с грудой кирпичного боя, в который превратился очаг зеленщика, и упаковав жаровню в подобранный тут же мешок, он погнал прочь от себя эти крамольные мысли. Хозяину виднее… так что не стоит слишком много рассуждать и, вообще, задаваться вопросами. Луций был самым щедрым хозяином на свете, раз посулил Кривощёкому то, о чём он сам в свою дюжину лет и мечтать-то даже не смел.

Эрвин сладко прикрыл глаза, припоминая вчерашние обещания… Когда Хозяин Луций, новый Наместник, воцарится над городом — быть ему, Эрвину, известному в городе как Кривощёкий, бессменным и вечным квартальным старшиной! Над всей Волопайской стороной, разумеется…

Закинув мешок через плечо, он сломя голову нёсся назад вдоль улицы… и уже представлял себе высокий дом над Свайным — конечно же каменный дом, не избу… добротный, а может, и двухэтажный. Дом будет весь обнесён стеной, как у того купца с голокожими псами. У Эрвина стена тоже будет высокой, но в меру — только чтоб окна первых этажей скрыть от чужих завистливых глаз, а из окон второго был бы виден лог и его противоположный городской берег. Разумеется, его дом должен быть самым высоким на Волопайке, так что строить новые дома выше одного этажа или надстраивать старые он запретит же первым делом…

Он так и пробегал перекрёсток за перекрёстком — на ходу подмечая в чужих домах и дворах интересные детали, которые обязательно воплотит у себя, как только придёт его время. Ношу свою он старался держать коротко, перехватив мешковину около самой жаровни, но та всё равно своевольничала — моталась на плече из стороны в сторону, беспрестанно поддавала ему по заднице.

Наверное, пока он добежит до конца Ремесленной, там будет такой синяк, что без нужны и не присядешь потом.

Но всё это станет неважным, когда, наконец, придёт его время… Он будет смотреть на город сверху — мощёная дорожка пойдёт от самого крыльца к Свайному мосту… который скотники, оставшиеся без работы, восстановят по его приказу… ибо нельзя же, чтоб квартальный старшина давал круголя через городскую дамбу! Хозяин конечно же даст ему право нанимать прислугу, а может даже отрядит для строительства подневольных каменотёсов. Они ведь все разом станут подневольными, едва Хозяин воцарится… Кривощёкий на бегу даже попытался прикинуть, кого из своих волопайских мужиков можно будет поставить над каменотёсами, следить за постройкой моста и дома…, но вот так, сходу — ни на кого не подумалось. Отца своего Эрвин и в глаза никогда не видел, а возвышать дядьёв, которые до сих пор время от времени подкидывали ему пенделей по поводу и без повода — Кривощёкий, конечно, и не подумает.

Если нет надежды на старую родню — стоило завести новую. Наверное, ему нужно будет заранее выяснить на Волопайке имена тех, чья дочь к нужному времени окажется не слишком старой для него. И, к тому же, будет не слишком соплива — чтоб не ждать, пока она созреет, да потом ещё и уламывать… ведь всего через пару-тройку лет Эрвин и сам уже войдёт в тот возраст, когда ему захочется бабу.

Да, пожалуй, до той поры он ещё успеет выбрать себе что-то подходящее…

Особенных красавиц на Волопайке отродясь не водилось, но Кривощёкому и не нужна была красавица. Зачем? Ночью на ощупь — они, должно быть, все одинаковые. А вот симпатичных девок, презрительно воротящих взгляд от его поганой щеки, Эрвин терпеть не мог. Этаких-то цац — он сразу же отправит месить босыми ногами глину для стройки. Да, точно… Пусть все более‑менее породистые кобылки хоть разок поработают как порядочная лошадь, и устанут так, как устают лошади, не понаслышке знакомые с кнутом. Вот тогда Эрвин и сам посмеётся над ними с высокого своего крыльца.

Будут ещё его уговаривать, чтоб хоть мельком посмотрел на них — босых и потных, до макушки забрызганных известью и заляпанных мытой глиной выше крутых своих бёдер… Эрвин заранее ухмыльнулся, проворно убираясь с дороги, чтоб не попасться под копыта цокающему навстречу жандармскому разъезду.

Нет, совсем не нужна ему будет симпатичная баба.

Куда лучше подойдёт какая‑нибудь простушка… не совсем уж образина, нет… чтоб подвластные ему Волопайские не вздумали украдкой не прыскать в рукава, когда увидят их вместе — в конной пролётке на пути к новому Свайному мосту. Не такая, чтоб первой мыслью, пришедшей на ум, было бы: «Вот же… ну и подобралась парочка!» Но сойдёт и рябая дылда — была б только мягкая в нужных местах.

«Стой-ка… — осенило его, когда жаровня в мешке в очередной раз наподдала ему сзади. — А разве у Шишы Сыромятного он не сможет выбрать для себя кого-то из пяти Шишиных дочерей-погодок?»

Шиша был вроде него самого. Волопайский житель, но граничный — дом косил обветшалой крышей совсем недалеко от лога. Дочери у него тоже были как на подбор — все пять кривоватые хребтом, одно плечо ниже другого. Не настолько, чтоб считаться горбуньями, но вполне достаточно, чтобы начисто отвадить хоть сколько‑нибудь разборчивых женихов. Сам-то бобыль Шиша — тоже был не-рыба-не-мясо, ни как мужик, ни как хозяин… Зато был вдов, так что не следовало опасаться прибавки к приданому в виде сварливой тёщи…

«А ведь это будет хорошим ходом, умным!» — соображал на бегу Кривощёкий.

Ведь как ни крути, нет и не будет у него родственника более покладистого и преданного, чем Шиша Сыромятный — неярко живший мужик, которому вдруг так удачно посветит пристроить замуж какую‑нибудь из дочерей, с младенческих лет несъёмным хомутом висевших у него на шее. Тем более, когда этих хомутов целый пяток — так, что от них уж вся шея в мозолях. Такой и воровать у состоятельного зятя не станет слишком уж рьяно — у дочери же, считай, крадёшь, не у чужого человека! Пожалуй, Шише можно будет и надзор за строительной артелью поручить. Даром, что он рохля — орать и грозить лодырям палкой с безопасного расстояния каждый может со временем выучиться…

Ай да, Эрвин, ай да голова. Хорошо варит котелок-то — не смотри, что с одной щеки помятый… И вроде бы, во дворе у Шиши он как-то уже примечал двух его средненьких Сыромятин — чуть постарше самого Эрвина и, судя по оттопыренным в положенных местах платьям, с выменем курносым и дерзким, как у козы… Эрвин на бегу даже слюну пустил — пришлось останавливаться на углу, переводить дух да сплёвывать… Из них, что ли выбирать? Младшенькую? Или ту, что чуть постарше? Шиша вряд ли станет хоть минуту кочевряжиться… Или — может обоих сразу взять к себе в дом, кто ему запретит-то?

И Эрвин Кривощёкий всерьёз задумался над этим последним, самым соблазнительным вариантом… да так крепко, что едва не сунулся наперерез целой ватаге Землекопов, которая по очереди, группами по пять человек, переходила улицу за спиной у ещё одного жандармского разъезда, направляющегося к Громовому Тракту…

Что‑то слишком уж много патрулей для воскресенья! Разъезжаются от Площади… от казарм.

«Ищут кого‑то, что ли?» — несколько отрешённо успел подумать Эрвин, прежде чем его окликнули:

— Эй, пацан!

Эрвин едва сдержался, чтоб немедленно не броситься наутёк, как уличённый в краже котяра… Но, всё-таки не побежал — на поясах у нескольких Землекопов тихонько озвякивали на ходу пятихвостые связки цепей. Вроде самая обычная снасть для работы в Храмовом Колодце, вот жандармы и проскакали мимо ватаги без всяких возражений. Им что, глянули с высоких сёдел, увидели, что мужики в робах — значит, на работу идут. Такими снастями подземные копатели страховались на лестницах, ведущих вниз по вертикальным стволам — перещёлкиваясь ими со скобы на скобы, с крепи на крепь. Но Эрвин хорошо знал, на что подобная связка была способна. Умело брошенная в ноги убегающему и раскручиваясь пятью хлёсткими хвостами в полёте — запросто могла раздробить колени или хрупкие кости лодыжек. Однажды Эрвин самолично видел такое, а потому — убегать не рискнул.

— Ась… — вопросил он — в никуда, старательно изображая из себя придурка. И даже головой завертел — будто пытаясь угадать, с какой стороны его позвали.