Железный Ворон 2

Глава 9

Какая ещё медитация? О чём он вообще говорит⁈ Мы что, в буддийском монастыре?

Моё раздражение прорвалось наружу. Я открыл глаза.

— Ректор, послушайте! Это… это всё мне не подходит…

Я замолчал. Тяжёлые мысли, которые я пытался подавить, поглотили меня.

— У меня есть ощущение, что всем плевать, — сказал я, и мой голос был полон горечи и злости. — Плевать на то, что тут вообще происходит. Как будто мне одному это всё надо.

Я вскочил на ноги.

— Студентов будут отлавливать, распиливать на части, отрубать им головы, чтобы достать их способности, а всем абсолютно пофиг! — «Пофиг»… слово из моего мира, но оно идеально подходило. — На территории учебной Академии действует какая-то тёмная сила, практически у всех на глазах, но никто ничего не делает! Это очень злит и раздражает меня!

Я стоял и тяжело дышал, выплеснув всё, что накопилось.

Ректор Разумовский слушал меня, и на его лице не было ни удивления, ни осуждения. Он просто слушал.

— Ты думаешь, никто ничего не делает? — спросил он наконец тихо.

Он подошёл к стене и провёл по ней рукой. Стена стала прозрачной, как и в моей комнате. Но за ней был не космос. За ней была карта Империи. И на этой карте горели десятки маленьких огоньков. Большинство — красные.

— Каждый красный огонёк, Алексей, — это донесение о деятельности культа «Химер» за последние десять лет. Каждая вспышка — это их вылазка. Каждая погасшая точка — это операция, которую проводила моя служба безопасности. Тихо. Без шума.

Он указал на несколько точек в районе столицы.

— Мы уничтожали их лаборатории. Мы перехватывали их поставки «материала». Мы арестовывали их агентов. Мы думали, что загнали их в угол. Но мы никогда не могли добраться до головы. До Магистра.

Он повернулся ко мне.

— Ты думашь, мне всё равно? Мой предшественник на посту ректора, мой лучший друг, погиб десять лет назад, расследуя их дело. Они заманили его в ловушку и… разобрали на части. Как и того студента.

Его голос был спокоен, но в его глазах я увидел такую же холодную, застарелую ненависть, как у Дамиана.

— Ты прав в одном, — продолжил он. — Они обнаглели. Они проникли в Академию. И смерть Шуйского — это доказательство. И теперь, когда ты стал тем, кто ты есть, ты невольно оказался в центре их интересов. Ты для них — лакомый кусок. Идеальная цель. И идеальная приманка. Но если эта приманка будет дёргаться от каждого порыва ветра, её сожрут, и мы упустим шанс выманить их на свет.

Он снова указал на коврик.

— Поэтому сядь. И учись контролировать свой гнев. Потому что если ты этого не сделаешь, ты погубишь не только себя, но и единственный шанс, который у нас появился за многие годы. Ты меня понял?

Я слушал его, и его слова, его боль, его правда — всё это обрушилось на меня. Голова несчастного студента, соединённая проводами, снова встала у меня перед глазами. Замкнутое пространство тренировочного зала начало давить.

Мне отчаянно захотелось подышать. Не воздухом Академии. А воздухом свободы. Не знаю, что на меня нашло. Наверное, крыша совсем поехала.

Я закрыл глаза.

— Понимаю, ректор. Я вас понимаю, — сказал я тихо.

Но я не сел на коврик.

Нити. Сети. Я снова увидел их. Я не стал искать точку на карте. Я просто потянулся к ощущению… простора. Туда, где поле. Туда, где ветер. За стены этой проклятой Академии.

Я нашёл нужную нить. Схватился за неё.

Хлоп.

Мир моргнул.

Запах озона и камня исчез. Его сменил густой аромат свежескошенной травы, земли и полевых цветов. Тишину зала сменил шелест листьев и пение птиц.

Я открыл глаза.

И я был уже не у ректора.

Я стоял посреди бескрайнего, залитого солнцем поля. Позади меня, в паре километров, виднелась тёмная громада Академии с её шпилями и башнями. Впереди — куда ни глянь — простирались луга, перелески и синяя лента реки на горизонте.

Я был на свободе. По-настоящему.

Я сбежал. Сбежал с личного урока ректора Академии, из самого защищённого места. Я сделал то, чего, возможно, не делал никто до меня.

Я стоял посреди поля, ветер трепал мои волосы, и я… я не знал, что чувствовать. Восторг? Страх? Облегчение? Всё вместе.

Я не думал о последствиях. Не думал о ректоре, об Академии, о «Химерах».

Я просто шёл.

Как в том старом фильме про Форреста Гампа, который я когда-то смотрел. Просто шёл вперёд, куда глаза глядят. Через поле, потом через небольшой лесок, где пахло соснами и влажной землёй.

И мне… мне действительно становилось легче. С каждым шагом напряжение, копившееся неделями, уходило в землю. Я глубже дышал. Я чувствовал, как солнце греет лицо. Я слышал пение птиц, а не шёпот в коридорах.

Мне не хотелось назад, в эти стены. Не хотелось быть этим чёртовым «избранным», «приманкой», «феноменом». Не хотелось этого бесконечного внимания к моей персоне. Хотелось чего-то простого. Заземлённого.

Я шёл так часа два, пока на горизонте, в низине у реки, я не увидел дымки. А потом и сами дома.

Это была деревушка.

Я спустился с холма и подошёл ближе.

Деревня была небольшой. Десятка два крепких, рубленых домов, огороды, мычащая корова на привязи. По пыльной улице бегали чумазые дети. Женщина в простом платке несла вёдра с водой на коромысле. Мужик в распахнутой рубахе колол дрова.

Это был… обычный мир. Почти такой же, как тот, который я помнил. Простой. Понятный.

Я стоял на окраине деревни, в своей странной, элегантной академической форме, и чувствовал себя инопланетянином.

Моё появление не осталось незамеченным. Дети перестали бегать и уставились на меня с любопытством. Женщина с вёдрами остановилась и посмотрела с опаской. Мужик с топором нахмурился.

Они видели не просто незнакомца. Они видели мага. Аристократа. Кого-то из другого мира.

Из крайнего дома вышел староста — седобородый, кряжистый старик с цепким взглядом. Он подошёл ко мне.

— Доброго дня, ваша милость, — сказал он, почтительно, но без подобострастия, склонив голову. — Чем обязаны? Потерялись, аль ещё какая нужда?

Он ждал моего ответа. И от этого ответа зависело, как меня здесь примут. Как врага, как господина или как… просто человека.

Я посмотрел на этого кряжистого старика, на его мозолистые руки, на его простое, обветренное лицо. И вся моя аристократическая спесь, которой у меня и так не было, улетучилась.

— Послушай, — сказал я, и мой голос был усталым, но искренним. — Окажи мне услугу. Давай без вот этого, без «княжич-хренажич»…

Я почувствовал внутреннее сопротивление, привычку играть роль, но пересилил её и просто брякнул то, что было на душе.

— Я Петя. А тебя как звать?

Староста замер. Его цепкий, умный взгляд на мгновение растерялся. Он смотрел на меня, на мою дорогую форму, на герб на груди, и пытался сопоставить это с моим простым, почти деревенским обращением.

Он явно ожидал чего угодно — приказа, высокомерия, просьбы о помощи. Но не этого.

Он крякнул, почесал в своей седой бороде.

— Петя, значит… — протянул он, и в его глазах появилось что-то новое. Не страх. Не подобострастие. А… простое человеческое любопытство. — Чудное имя. Не дворянское.

Он выпрямился.

— А меня Михалычем кличут. Староста я тут. Так что тебе надобно, Петя? Воды испить, аль передохнуть?

Он не поверил мне до конца. Но он принял мою игру. Он обратился ко мне так, как я просил.

— Покажи мне, если не затруднит, Михалыч, как вы тут живёте? — сказал я, глядя не на него, а на деревню. — Какие у вас заботы, тяготы? Или… радости простые? В общем, просто… хочу осмотреться.

Моя просьба была странной. Дворянин, интересующийся бытом простолюдинов. Это было за гранью их понимания.

Михалыч снова крякнул, задумчиво глядя на меня.

— Осмотреться, значит… — протянул он. — Ну, гляди. Чего не поглядеть-то?

Он махнул своей широкой, мозолистой ладонью.

— Заботы у нас простые. Чтобы корова доилась. Чтобы жито взошло. Чтобы зимой дров хватило. А радости… — он усмехнулся в бороду. — Радости тоже простые. Сын родился — радость. Урожай собрали — радость. Вечером после работы чарку-другую пропустить — тоже радость.

Он повернулся и пошёл по пыльной улице.

— Пойдём, раз пришёл. Покажу тебе наше «богатство».

Я пошёл за ним.

И он начал мне показывать. Вот кузница, где местный кузнец подковывал лошадь. Вот амбар с зерном. Вот маленький домик, откуда пахло свежим хлебом — пекарня. Вот женщины у реки, стирающие бельё и весело переговаривающиеся.

Это была простая, тяжёлая, но настоящая жизнь. Здесь люди работали. Радовались простым вещам. Заботились друг о друге. Здесь не было интриг, помолвок по расчёту и убийств из-за «разочарования».

Мы шли по деревне, и я чувствовал, как с души спадает камень. Я дышал этим воздухом, и он был целебным.

Мы подошли к его дому. Из дома выбежала маленькая девочка лет пяти, босая, в простом сарафанчике.

— Деда! Деда, смотри!

Она протянула ему на ладошке… лягушку.

— О, какая знатная, — похвалил Михалыч. — Неси её к реке, внучка, пущай плывёт.

Девочка хихикнула и убежала. А затем она обернулась и с любопытством посмотрела на меня.

— Деда, а это кто? — спросила она, не боясь. — Принц?

Михалыч посмотрел на меня с хитрым прищуром.

Я посмотрел на эту маленькую босоногую девчушку и улыбнулся.

— Я лягушка, — сказал я серьёзно, — которая вдруг превратилась в принца и поняла, что лягушкой-то быть было не так уж и плохо.

Я искренне улыбнулся ей.

Девочка на мгновение задумалась, нахмурив свой маленький лобик. А потом громко и заливисто рассмеялась. Мой ответ показался ей очень смешным. Она помахала мне рукой и побежала дальше, к реке, выпускать свою лягушку.

Староста Михалыч смотрел на меня. И его хитрый, испытующий взгляд смягчился. Он не понял до конца, что я имел в виду, но он почувствовал искренность в моих словах. Он понял, что я не издеваюсь и не играю.

— Лягушка, значит… — пробормотал он себе под нос, и в его бороде спряталась улыбка. — Ну, пойдём в дом, лягушка-принц. Жена щей наварила. Отведаешь наших, деревенских.

Он пригласил меня в свой дом. Это был знак высшего доверия. Он перестал видеть во мне чужака-аристократа. Он увидел… просто человека.

Щи были наваристыми, густыми, с куском мяса и ложкой сметаны. Я ел, и это была самая вкусная еда за всю мою новую жизнь.

Я сидел за простым деревянным столом в доме старосты, слушал его неспешные рассказы о сенокосе и предстоящей ярмарке, и думал.

В этом мире… в этом мире главное — остаться человеком. Вот она, моя медитация. Здесь, в этом доме, среди этих простых людей.

Ректор… он, может, человек и умный, а всё-таки настоящей жизни не знает. Простых радостей, простых вещей. Он думал, мне нужны магические практики, чтобы найти свой «якорь». А мне нужно было… вот это. Запах свежего хлеба. Вкус горячих щей. Обычный человеческий разговор.

Я был абсолютно спокоен. Кристально ясен. Вся моя злость, всё моё раздражение, вся моя паника — всё это ушло, смытое этой простой, настоящей реальностью.

Когда мы поели, я почувствовал, как меня клонит в сон.

— Михалыч, — сказал я, — можно мне… прикорнуть у вас пару часов? Что-то сморило.

Староста кивнул.

— Конечно, мил человек. Вон, на лавку ложись. Жена тебе тулуп под голову кинет. Отдыхай.

Меня не стали расспрашивать. Не стали удивляться. Просто дали место для отдыха.

Я лёг на тёплую деревянную лавку у печи, и сон тут же сморил меня.

…

Я проснулся от ощущения, что на меня кто-то смотрит.

Я открыл глаза. В комнате было уже сумрачно, за окном садилось солнце. Я проспал несколько часов.

Надо мной стоял ректор Разумовский.

Он был не в своей парадной мантии, а в простом дорожном плаще. Он не выглядел злым или разочарованным. Он выглядел… удивлённым.

— Проснулись, Алексей? — спросил он тихо.

Я сел на лавке. В комнате никого не было. Староста и его семья, очевидно, были где-то на улице.

— Как… как вы меня нашли? — это был единственный вопрос, который пришёл мне в голову.

Ректор усмехнулся.

— Я не искал вас глазами. Ваш эфирный след… он изменился. Когда вы сбежали, он был как вспышка сверхновой, полный хаоса и гнева. А потом… он стал спокойным. Ровным. Как гладь озера в безветренный день. Я пошёл на этот «сигнал» и нашёл вас здесь.

Он обвёл взглядом простую избу.

— Я думал, вы сбежите в столицу. Или натворите глупостей. А вы… вы просто ели щи и спали на лавке.

Он посмотрел на меня, и в его глазах было нечто, похожее на понимание.

— Кажется, вы нашли свой «якорь» быстрее, чем я предполагал. И он оказался совсем не там, где я искал.

Он протянул мне руку.

— Пора возвращаться, Алексей. Вас ждут.

Я посмотрел на его протянутую руку, но не принял её. Я медленно поднялся с лавки.

— Нет, ректор, — сказал я спокойно, но твёрдо. — Я не могу.

Он удивлённо поднял бровь.

— У меня был план, и я намерен его реализовать. При всём уважении к вам. — Я встретил его взгляд. — Я вернусь в Академию сегодня. К ночи. Можете мне довериться. Я не вру.

Ректор Разумовский смотрел на меня несколько долгих секунд. Он видел, что во мне нет ни гнева, ни бунтарства. Только спокойная, холодная решимость. Он видел перед собой не ученика, а… человека, который принял решение и готов нести за него ответственность.

Он медленно опустил руку.

— Какой план, Алексей? — спросил он. Не как преподаватель, а как… партнёр.

— Я не могу вам сказать свой план, — ответил я, глядя ему в глаза. Я не хотел никому ничего объяснять. Я просто должен был пойти туда. Один. Я сам не до конца понимал, почему. — Прошу, не допрашивайте меня.

Ректор медленно опустил руку. Он смотрел на меня, и на его лице отражалась борьба. Он хотел настоять, приказать, но видел в моих глазах не упрямство, а… необходимость. Что-то, что было сильнее его власти.

— Хорошо, — сказал он наконец, и в его голосе была тяжёлая усталость. — Я не буду тебя допрашивать. Но я не могу просто так тебя отпустить.

Он достал из-за пазухи гладкий камень.

— Возьми это. «Камень связи». Если что-то пойдёт не так… сожми его. Я прибуду в течение пяти секунд. С гвардией.

Он протянул мне камень.

— Я не спрашиваю, куда ты идёшь. Я не спрашиваю, что ты будешь делать. Но я требую, чтобы ты взял это. Это не приказ. Это цена за твою… свободу действий.

— Хорошо, — кивнул я. — Я благодарен вам. Вы, кажется, совсем неплохой человек.

Я шагнул к нему и взял из его руки гладкий, тяжёлый камень. В тот момент, как мои пальцы сомкнулись на нём, я уже действовал.

Я не стал прощаться. Не стал ничего объяснять.

Я сосредоточился. Увидел Сеть. Нашёл точку здесь, в избе. Нашёл точку там, на кладбище, у входа в усыпальницу Шуйских.

Одновременно с этим я начал плести заклинание из книги. «Пространственный камуфляж». Я чувствовал, как пространство вокруг меня начинает искажаться, как свет огибает моё тело.

А затем, прямо на глазах у ошеломлённого ректора, я сделал шаг.

Хлоп.

Запах дыма и дерева сменился запахом тлена и сырой земли. Тепло избы — ночной прохладой.

Я стоял на кладбище. Абсолютно невидимый.

Мой «прыжок» и плетение невидимости сработали идеально, как единый, отточенный механизм. Я не чувствовал ни головокружения, ни напряжения.

Я огляделся. Кладбище было таким же тихим и жутким, как и прошлой ночью. Но теперь я был здесь не для разведки. Я был здесь для дела.

Ректор остался там, в деревне. Он знал, что я здесь, но не знал, где именно и что я задумал. Это давало мне свободу.

Я медленно, всё ещё невидимый, двинулся к усыпальнице. Ловушки Дамиана были сняты, но я не расслаблялся. Я шёл, сканируя эфирное пространство вокруг.

Тишина. Никаких следов. Никакой магии, кроме фоновой некротической энергии.

Я подошёл к низкому входу в крипту, скрытому плющом. Затаив дыхание, я заглянул внутрь.

Темнота. И тишина.

Я замер у входа в крипту, всё ещё окутанный плащом невидимости. Прежде чем сделать шаг, я снова погрузился в Сеть.

Я ещё больше сконцентрировался, чем раньше, пытаясь ощутить малейшие колебания, малейшие следы чьего-либо присутствия внутри и снаружи.

Сначала — то же, что и прошлой ночью. «Спящая» некротическая энергия самого склепа и катакомб. Ничего живого. Никаких активных ловушек.

Но потом, когда я «настроил» своё восприятие на более тонкие вибрации, я уловил это.

Это было не присутствие. Это было эхо.

Из глубины катакомб, оттуда, где находилась лаборатория, тянулся тонкий, едва заметный след. Это был не след «Химер». И не след Дамиана. Это был холодный, чистый, как осколок льда, след.

Анастасия.

Она была здесь. После нас. Я не знал, когда. Может, днём, пока я был в деревне. Может, час назад. Она спускалась туда. Одна.

И я почувствовал ещё кое-что. Её след был… взволнованным. Тревожным. Как будто она что-то искала. Или от чего-то бежала.

Крипта была пуста. Катакомбы, скорее всего, тоже. Но она была здесь. И это меняло всё.