Железный Ворон 2

Глава 12

Я слушал его вопрос, и слова сами полились из меня. Я не думал. Я просто говорил. Словно сама Сеть говорила через меня.

— Что ж, — я усмехнулся, и моя улыбка была холодной и древней. — Видимо, настала моя очередь диктовать условия. Как быстро всё меняется.

Я поднял палец.

— Первое: Мне нужна открытая война против «Химер». Эта нечисть должна быть истреблена. Окончательно. Все ваши ресурсы, вся ваша гвардия, вся ваша магия — всё будет направлено на это.

Я поднял второй палец.

— Второе: Мне нужна вся правда. Все ваши закулисные интриги, все ваши долги, все ваши тайные союзы — всё будет раскрыто. Сейчас. Здесь. На общем столе.

Я поднял третий палец, и мой взгляд упал на Анастасию.

— Третье: Свадьба. Она не откладывается до конца учебного года. Она нужна мне. Сейчас. Пышный приём, на котором будет ясно одно: Алексей Воронцов — достойный наследник объединённого рода Воронцовых-Голицыных. Я видел вашу книжку по истории. Там есть очень неприятная заметка обо мне. Пора её переписать.

Я замолчал. И только когда я произнёс всё это, я начал осознавать весь смысл своих слов.

Мне нужна была власть. Власть больше, чем власть одного Рода. Мне нужна была вся власть. Пора всё менять.

Я почувствовал это изнутри. Этого требовала сама ткань реальности.

В комнате повисла мёртвая тишина. Они смотрели на меня, как на пришельца.

Анастасия, стоявшая рядом, затаила дыхание. Она не ожидала такого.

Ректор Разумовский… он смотрел на меня с таким выражением, будто только что увидел, как его студент превратился в императора. Он медленно отступил на шаг, понимая, что ситуация вышла из-под его контроля.

Всё решалось между мной и моим отцом.

Князь Дмитрий Воронцов долго молчал. Он смотрел на меня. Не на сына. Не на пешку. А на… силу, которую он сам и пробудил. В его глазах была буря — ярость, шок, гордыня и, возможно, даже страх.

А затем… он медленно, очень медленно, склонил голову. В знак согласия.

— Будет сделано, — сказал он глухо.

Он принял мои условия. Все до единого.

Я видел его ярость. Да, он склонил голову, но какая-то огромная часть его гордыни была уязвлена до глубины души. А чего от него ждать? Всего, чего угодно после этого.

— Дата, — сказал я, не ослабляя напора. — Мне нужна дата свадьбы. Если сейчас это невозможно решить, тогда — Совет. Завтра же.

Я сделал паузу, а затем добавил то, что окончательно должно было взорвать их мозг.

— И ещё… есть одна просьба. Рядом… здесь, возле Академии, есть деревня. Там живут мои друзья. Я хочу, чтобы они были приглашены. И были встречены со всеми почестями.

Я обвёл их взглядом.

— Вам это может показаться чудачеством. Но это далеко не так. Это — условие. Главное условие.

Если мои предыдущие требования были наглостью, то это было… святотатством.

Мой отец: Он поднял голову, и на его лице было написано откровенное отвращение. Пригласить простолюдинов на свадьбу наследников двух Великих Родов? В его глазах это было хуже, чем предательство. Это было осквернение.

Анастасия: Она удивлённо посмотрела на меня. Она не понимала. Её мир, мир этикета и протокола, просто не предусматривал такого.

Ректор Разумовский: Он единственный, кажется, начал что-то понимать. Он смотрел на меня не с отвращением, а с глубоким, почти научным интересом, пытаясь разгадать мотивы этого безумного, нелогичного поступка.

— Ты… — прохрипел мой отец. — Ты в своём уме? Крестьяне… на нашей свадьбе? Ты хочешь опозорить наш Род⁈

— Опозорить наш Род, отец⁈ — я рассмеялся холодным, злым смехом. — Если это условие не будет удовлетворено, позор гораздо хуже этого ляжет на весь наш Род. Навсегда. Ты меня понял⁈

Я медленно подошёл к нему. Очень близко. Так, что он мог видеть огонь в моих светящихся глазах.

— Убить сына… — прошипел я, и каждое слово было как удар. — Убить единственного сына.

Я смотрел, как его лицо становится пепельно-серым.

— Ты будешь жестоко наказан за это деяние. За эту попытку. Я не спущу тебе этого с рук, если ты на это рассчитывал.

Я наклонился к его уху.

— Дай согласие. Крестьяне на моей свадьбе. Это. Не. Обсуждается.

Князь Дмитрий Воронцов, герой Империи, магистр Пространства, член Совета, стоял передо мной, и я видел, как он сломался. Не от страха перед наказанием. А от унижения. От того, что его загнал в угол, шантажирует и унижает его собственный, «никчёмный» сын.

Он не смог выдержать моего взгляда. Он опустил глаза.

— Хорошо, — выдохнул он. Это был шёпот побеждённого человека. — Будут тебе… твои «друзья».

Он развернулся и, шатаясь, как старик, побрёл к порталу. Он исчез, унося с собой свой позор и свою ненависть.

Ректор посмотрел на меня, потом на Анастасию.

— Я… организую Совет. Завтра. — Он тоже выглядел потрясённым. — А вы двое… поговорите. Кажется, вам есть что обсудить.

Он тоже исчез.

Мы с Анастасией остались в кабинете одни.

Я тяжело, глубоко выдохнул. Напряжение, которое сковывало меня стальным обручем, начало отпускать. Я медленно повернулся к Насте. Она стояла у окна, глядя на меня. Её лицо было непроницаемым, но я видел в её глазах отголоски пережитого шока.

— Как ты сказала? — начал я, медленно подходя к ней. — Вернее, ректор сказал… тебе кажется, я «нестабильный актив»?

Я остановился перед ней.

— Я не актив, — сказал я тихо, но с абсолютной уверенностью. — Я тот, кто будет владеть и управлять. Надеюсь, до тебя это дошло?

Она смотрела на меня, и в её серых глазах не было ни страха, ни подобострастия. Только холодная, анализирующая оценка.

— Дошло, Воронцов, — ответила она ровным тоном. — Ты не актив. Ты — стихийное бедствие. Ураган, который снёс все фигуры с доски.

Она сделала шаг ко мне.

— Но ураган слеп. Он разрушает всё без разбора. И своих, и чужих. Ты унизил отца. Ты поставил под угрозу мой Род. Ты втянул меня в свою войну с «Химерами». Ты думаешь, я буду тебе за это благодарна?

Она не боялась меня. Она злилась.

— Ты получил то, что хотел. Власть. Свободу. Но теперь ты не просто «пешка». Ты — король. А у короля не бывает друзей. У него есть только союзники, враги и подданные.

Она посмотрела мне в глаза.

— Так кто я для тебя теперь, Воронцов?

Я слушал её, и её слова были как ледяной душ. Она была права. Ураган. Слепой.

Я серьёзно задумался. Я молчал некоторое время, глядя ей в глаза. Как я здесь оказался? Что со мной происходит?

Я не знал, что ей ответить. Но слова вырвались сами. Тихие, но полные веса.

— Это ты мне скажи.

Анастасия замерла. Она ожидала приказа, определения, чего угодно. Но не этого. Я не стал решать за неё. Я дал ей свободу выбора, которой у неё никогда не было.

Она смотрела на меня, и её ледяная маска снова начала таять. В её глазах отражалось смятение, недоверие и… что-то ещё. Что-то похожее на надежду.

— Я… — она запнулась. — Я не знаю.

Это был первый раз, когда она призналась в своей неуверенности.

— Я всю жизнь была «наследницей», «невестой», «активом»… Я не знаю, кем ещё я могу быть.

Она смотрела на меня, и в её взгляде больше не было холода. Только растерянность.

Я шагнул к ней и взял её за руку. На этот раз — тепло и нежно. Не как властитель, а как… человек.

— Рядом со мной ты можешь быть самой собой, — сказал я тихо.

Она посмотрела на наши сцепленные руки, потом на меня. Она не вырвала свою ладонь.

— Я… я не знаю, кто это — «я сама», — прошептала она.

В этот момент в кабинете ректора, среди отголосков великих битв за власть, родилось что-то новое. Не союз по принуждению. А хрупкое, шаткое, но настоящее… партнёрство.

Дверь кабинета открылась, и вошёл лекарь Матвеев. Он посмотрел на нас, на наши сцепленные руки, и на его лице отразилось удивление.

— Княжич… княжна… Ректор просил передать, что заседание Совета по поводу даты вашей… церемонии… назначено на завтра, на десять утра.

Он откашлялся.

— А ещё… он распорядился снять с вас все ограничения. Вы можете возвращаться в свои родовые крылья. Или оставаться в Башне Магистров. На ваше усмотрение.

Свобода. Настоящая, полная свобода.

— И, Алексей… — добавил лекарь, глядя на мою правую руку. — Зайдите ко мне в лазарет, как будет время. С этим… нужно что-то делать. Проклятие само не пройдёт.

Он кивнул и вышел, оставив нас одних с этой новой реальностью.

— Послушай, — сказал я, и мой голос был низким и убеждающим. Я смотрел ей прямо в глаза, не отпуская её руки. — Это очень важно. Ты должна постараться забыть всё, что было до. До нашей… свадьбы. Теперь ты взрослая. Понимаешь? И ты можешь положиться на меня.

Я шагнул ещё ближе.

— Отбрось всё. Всё, чему нас учили. Весь этот этикет, всю эту вражду. Всё это неважно. Грядёт новая реальность. Я её чувствую. Она во мне, и она стремится наружу.

Не отрывая от неё взгляда, я свободной рукой обнял её за талию и мягко, но настойчиво, притянул к себе. Теперь нас разделяли лишь сантиметры. Я чувствовал холод, исходящий от её платья, и тепло её дыхания.

А затем, очень медленно, я начал наклоняться, поднося свои губы к её губам.

Она замерла. Её тело напряглось, как натянутая струна. Я видел, как в её серых глазах отражается паника. Это был инстинкт. Реакция на нарушение всех правил, на вторжение в её личное, ледяное пространство. Она хотела оттолкнуть меня, отшатнуться, заморозить. Я это видел в её ауре.

Но она этого не сделала.

Она смотрела на меня, на мои глаза, и её собственная борьба была почти осязаема. Борьба между многолетним воспитанием, страхом, недоверием… и тем новым, непонятным чувством, которое зародилось между нами.

В тот момент, когда наши губы почти соприкоснулись, она закрыла глаза. Это был её безмолвный ответ. Знак… капитуляции. Или доверия.

И я её поцеловал.

Это не был страстный или требовательный поцелуй. Он был осторожным. Исследующим. Как первый шаг на неизведанной земле. Её губы были холодными, как снег, но под этим холодом я почувствовал… тепло. Скрытое, дрожащее, живое.

Это длилось всего мгновение.

Я медленно отстранился. Мы стояли, глядя друг на друга. Тишина в кабинете была оглушительной.

Она открыла глаза. В них больше не было ни паники, ни холода. Только глубокое, бесконечное… смятение. И что-то ещё. Что-то, чего я не мог прочесть.

Она ничего не сказала. Просто молча высвободилась из моих рук, развернулась и быстрыми, но уверенными шагами вышла из кабинета.

Оставив меня одного.

Я просто стоял посреди пустого кабинета, осмысляя то, что только что произошло. Я не мог понять. Не мог осознать. Всё это было каким-то сном…

И в этот момент я подумал, что этот сон может закончиться катастрофой. Или… я не знал, чем. Но я чувствовал, что не мог не делать того, что делал. Всё это происходило через меня. Этот зов, эта сила — она была сильнее меня.

А может, я просто глупец. Несносный идиот, который не понимает, что он творит.

Что ж. Тогда пусть судьба меня рассудит.

Я сжал ноющую правую руку. Боль отрезвила. Это было реально. И с этим нужно было что-то делать.

Я вышел из ректората и, уже уверенно ориентируясь в коридорах, направился в лазарет.

Я вошёл без стука.

Степан Игнатьевич был в своём кабинете. Он сидел за столом и что-то писал в журнал. Увидев меня, он отложил перо.

— Я уж думал, вы не придёте, — сказал он спокойно. — Садитесь. Показывайте.

Я подошёл и протянул ему свою правую руку.

Лекарь взял мою руку. Его пальцы были тёплыми и сильными. Он внимательно осмотрел чёрные вены, которые расползлись от запястья почти до локтя. Он слегка нажал на одну из них. Я поморщился от вспышки ледяной, обжигающей боли.

— Мерзость, — пробормотал он с отвращением. — Классическое некротическое проклятие. Оно не убивает. Оно… отравляет. Медленно высасывает жизненную и эфирную энергию, превращая конечность в мёртвую, бесполезную плоть.

Он посмотрел на меня, и его взгляд был очень серьёзным.

— Обычными целительскими плетениями это не убрать. Они просто не подействуют на мёртвую энергию. Нужно… выжигать.

Он отпустил мою руку.

— Это будет больно, Алексей. Очень.

— Я готов, — ответил я твёрдо.

— Хорошо.

Он подошёл к одному из своих шкафов и достал оттуда не травы или микстуры. Он достал тонкую серебряную иглу, длиной с мой палец, и небольшой кристалл, который горел ровным, тёплым золотистым светом — как солнце.

— Это — кристалл солярного кварца, — пояснил он. — Он излучает чистую энергию Жизни. А это, — он показал на иглу, — просто проводник.

Он вернулся ко мне.

— Сейчас я буду вводить энергию Жизни прямо в эти тёмные каналы. Она будет выжигать некротическую скверну. Ощущения будут… не из приятных. Словно тебе в вены заливают раскалённое золото. Терпи. Главное — не дёргайся.

Он зажёг на кончике своего пальца маленький зелёный огонёк — обезболивающее плетение — и коснулся им моего плеча. Я почувствовал, как рука начинает неметь.

А затем он взял серебряную иглу, прикоснулся ей к солнечному кристаллу, и игла сама загорелась золотым светом. Он поднёс её к самой тёмной вене на моём запястье.

— Лекарь, — сказал я, глядя, как игла в его руках начинает светиться. — Прежде чем вы начнёте… скажите мне честно. Что говорят обо мне сейчас? За моей спиной? Говорите как есть.

Степан Игнатьевич на мгновение замер с иглой наготове. Он поднял на меня свои уставшие глаза.

— Вы уверены, что хотите это знать? Сейчас?

Я молча кивнул.

Он вздохнул.

— Хорошо. Вы хотели правды.

Он отложил иглу.

— Слухи… они как пожар в сухом лесу. После вашего «выступления» на «Боевых Трансформациях» и урока рунологии… мнения разделились.

Он загнул палец.

— Одни, в основном студенты из младших, неродовитых или обедневших родов, смотрят на вас с… благоговением. Вы для них — герой. Тот, кто посмел бросить вызов системе. Тот, кто унизил Голицына. Они шепчутся о вас по углам и готовы следовать за вами хоть в огонь, хоть в воду.

Он загнул второй палец.

— Другие… аристократия, «золотая молодёжь»… они вас ненавидят. И боятся. Вы для них — выскочка, безумец, который нарушает все правила. Они считают вас опасным и непредсказуемым. Они ждут, когда вы оступитесь, чтобы разорвать вас на части. Род Голицыных и их союзники уже плетут интриги.

Он посмотрел на меня очень серьёзно.

— А преподаватели… они в растерянности. Они не знают, кто вы. Гений? Сумасшедший? Ходячая аномалия? Они боятся вас учить. И боятся вам перечить.

Он закончил.

— Вот что о вас говорят, Алексей. Вы больше не просто студент. Вы — символ. Для одних — надежды. для других — хаоса. И вам придётся с этим жить.

Он снова взял иглу.

— А теперь… вы всё ещё готовы?

— А что я просто человек, — никто такой вариант не рассматривает?

Я улыбнулся. Без горечи. Просто констатируя абсурдность ситуации.

Лекарь Матвеев посмотрел на меня, и в его глазах промелькнула тень такой же усталой улыбки.

— В этом месте, княжич, «просто людей» не бывает. Здесь все — символы, активы и фигуры на доске.

— Тогда давайте, — кивнул я. — Пора чинить фигуру.

— Терпите.

Это было последнее, что он сказал.

И он вонзил иглу.

Боль.

Она была не похожа ни на что, что я испытывал раньше. Его слова про «раскалённое золото» были бледным подобием. Это была агония. Чистая, концентрированная. Словно по моим венам пустили поток жидкого солнца, который с шипением выжигал тьму.

Я вцепился в подлокотники кресла так, что побелели костяшки. Скрипнул зубами до хруста. Моё лицо исказилось от боли.

Но я не закричал.

Я просто сидел и терпел, глядя, как золотой свет медленно, мучительно, миллиметр за миллиметром, ползёт по моей руке, пожирая чёрные вены проклятия. Я чувствовал, как две противоборствующие силы — Жизнь и Смерть — сошлись в битве прямо в моих сосудах.

Это длилось, казалось, вечность.

Когда он наконец вытащил иглу, я был мокрый от пота, меня трясло, а перед глазами всё плыло.

— Всё, — сказал Степан Игнатьевич. Его голос звучал устало. Эта процедура отняла и у него много сил.

Я посмотрел на свою руку.

Чёрных вен больше не было. Кожа была чистой, но на ней, как призрачный узор, остались тонкие, едва заметные золотистые линии. Они слабо светились изнутри, а затем медленно погасли.

— Они… исчезнут со временем, — пояснил лекарь. — След от битвы энергий. Но проклятие снято. Рука будет болеть ещё пару дней, но она живая.

Он убрал свои инструменты.

— Вы… вы молодец, Алексей, — сказал он с нескрываемым уважением. — Я видел, как взрослые гвардейцы теряли сознание от этой процедуры. А вы… вы даже не пикнули.

Я попытался улыбнуться, но получилась только гримаса.

— У меня… — я с трудом выговорил, — … хороший… болевой порог.

Я сидел в кресле, совершенно выжатый, но… очищенный. И не только от проклятия.