Железный Ворон 2

Глава 23

Я стоял на изумрудной, неправдоподобно зелёной поляне в сердце Зачарованного Леса, и мир, который я с таким трудом начал понимать, рухнул, рассыпавшись на миллион острых, как стекло, осколков. Тот, кого я считал Магистром, древним, безумным некромантом, был… мной. Другим мной. Искажённым, озлобленным отражением в кривом зеркале судьбы.

— Петя? — вырвалось у меня шёпотом, и это имя, моё имя, прозвучало в этой нереальной тишине как святотатство, как слово из давно забытого, запретного языка.

Иссохшая фигура в фиолетовой мантии усмехнулась. Это не была усмешка триумфа. Это была усмешка вселенской усталости, полной горечи и выжженной дотла души. Кожа на его лице, жёлтая и тонкая, как старый пергамент, натянулась на черепе, делая его похожим на ожившую мумию. Но глаза… его глаза были моими. Только выцветшими, полными фиолетового, холодного огня безумия и запредельного знания.

— Удивлён? — проскрипел он, и его голос был как шелест сухих костей, скребущих по могильной плите. — Я тоже был удивлён, когда много лет назад, копаясь в потоках Сети, которые этот мир называет магией, почувствовал в ней ещё одно эхо. Ещё одну шальную, ничтожную душу с проклятого завода, которую однажды, как и меня, затянет в этот грёбаный мир.

Он сделал шаг ко мне, и трава под его ногами чернела и увядала.

— Только мне повезло меньше, двойник. Я попал в тело умирающего, изгнанного гения, изуродованного собственным провальным экспериментом. Мне пришлось карабкаться наверх из грязи, из невыносимой, ежедневной боли, собирая себя по частям, как одного из моих гомункулов, вплавляя в себя чужую силу, чужую жизнь, чтобы просто не развалиться. А ты… — он обвёл рукой идеальную, сияющую поляну, где висели в янтарных стазис-полях мои друзья. — Ты получил всё на блюдечке. Тело здорового, молодого аристократа. Силу, которая пробудилась сама. Друзей, которые готовы за тебя умереть. Любовь, о которой я уже и забыл, что это такое. Несправедливо, не находишь?

Он говорил, и я слушал, и во мне боролись ужас, шок и… странная, извращённая, чудовищная жалость. Я видел перед собой не монстра. Я видел себя, прошедшего по другому, более страшному пути. Я видел, кем я мог бы стать, если бы моя ненависть и отчаяние оказались сильнее.

— Ты… ты тоже Петя? — спросил я, всё ещё не в силах поверить.

— Я был Петей! — отрезал он, и его фиолетовые глаза вспыхнули яростью. — Тем жалким, наивным дураком, который верил в справедливость и честный труд! Который думал, что если будет хорошим, то жизнь его вознаградит! Этот мир, Петя, не вознаграждает хороших. Он их жрёт. Я это понял. Я принял его правила. Теперь я — Магистр Аверьян Корф. А ты… ты — просто аномалия, ошибка, которую я сейчас исправлю. Я заберу то, что по праву принадлежит мне. Этот мир. И твой дар. Твоё чистое, незамутнённое, сильное тело. Оно станет идеальным сосудом для моего знания и моей воли!

Наш диалог был коротким. Мы всё поняли без слов. Два отражения. Две судьбы. И только одна может остаться.

Он атаковал первым. Тьма, которую он призвал, была не похожа на то, что я видел раньше. Это была не просто магия теней. Это была пустота, анти-жизнь, концентрированная боль и отчаяние, накопленные им за десятилетия страданий. Она хлынула на меня, как чёрная река, высасывая свет и тепло из самого воздуха. Я выставил вперёд руку, сплетая свой самый мощный, адаптивный «Кокон». Серебро и золото вспыхнули, создавая двухслойную сферу, но под натиском его воли щит начал трещать и плавиться, как стекло под ударом молота. Он не просто бил. Он разрушал саму структуру плетения.

Я отвечал «Пространственными лезвиями», срезая куски реальности вокруг него, пытаясь отсечь его от источника силы — от этой поляны. Но он уходил от них, «сдвигаясь» с нечеловеческой скоростью, оставляя за собой лишь чёрные, дымящиеся разрывы в пространстве. Его движения были рваными, неестественными, как у сломанной марионетки, но невероятно быстрыми.

Наш бой был не просто битвой магов. Это была битва двух мировоззрений. Его — полного горечи и ненависти ко всему миру, который его отверг, который заставил его страдать. И моё — полного новообретённой, отчаянной любви к этому же миру, к его друзьям, к его будущему. Он был воплощением прошлого, от которого я сбежал. Я — воплощением будущего, которое он потерял.

Он был сильнее. Опытнее. Злее. Каждое его заклинание было отточено годами боли. Каждое движение — выверено и безжалостно. Я чувствовал, как слабеет мой щит, как силы покидают меня. Он загонял меня в угол, теснил к краю поляны.

— Ты слаб! — кричал он, и его голос гремел над поляной. — Ты всё ещё цепляешься за свою человечность! За свою мораль! Отбрось её, Петя! Вспомни, кем мы были! Вспомни унижения! Вспомни безнадёгу! Прими свою тьму, и ты станешь таким же, как я! Мы могли бы править этим миром вместе!

Я падал. Мой щит рассыпался серебряным пеплом. Его тьма уже касалась меня, ледяная, высасывающая жизнь, и я увидел, как на моей руке появляются чёрные вены проклятия. Я понял, что у меня остался только один ход. Последний. Отчаянный. Я не мог победить его силой. Но я мог лишить его цели.

Я посмотрел на стазис-поля, где в янтарной магии висели Дамиан и Игнат. И я отпустил себя. Я перестал быть Петей-стратегом. Я позволил другому голосу зазвучать во мне. Голосу Алексея. Тому, что было скрыто глубоко внутри. Тому, кто отчаянно любил своего брата и винил себя в его «смерти».

«Игнат!» — прозвучал во мне его безмолвный, полный тоски и раскаяния крик.

И моя магия, магия Пространства, послушалась не меня, а его. Она рванулась не ко мне, не на защиту, а к ним. Она ударила по стазис-полям, разрывая их в клочья.

Игнат и Дамиан рухнули на траву, приходя в себя, кашляя.

Корф взревел от ярости, поняв, что я сделал. Он лишился своих трофеев. Он бросил в меня последний, смертельный заряд тьмы.

— Теперь ты умрёшь!

Но было поздно. Игнат, едва придя в себя, увидел, что происходит. Увидел меня, увидел тьму, летящую в меня. Он вскинул руку, и пространство вокруг нас троих — меня, Дамиана и его самого — исказилось, свернулось, как скомканный лист бумаги.

— Брат! — это было единственное, что я услышал, прежде чем мир исчез.

Мы оказались в полной, абсолютной темноте. Это не была просто комната без света. Это было… ничто. Я не чувствовал своего тела. Я был чистым сознанием, парящим в бездне. Я слышал голоса. Далёкие, полные боли крики Дамиана и Игната, которые тоже попали сюда, в эту ловушку между мирами, в изнанку Леса.

«Ты звал меня,» — пророкотал голос, который, казалось, исходил отовсюду и ниоткуда. Он был древним, как сама Вселенная, и в нём не было ни добра, ни зла, лишь безграничное, холодное знание. «Ты пришёл в моё сердце. В сердце Леса. И теперь ты — мой.»

— Кто ты? Что это за место? — крикнул я в пустоту.

«Я — то, что было до света. Я — то, что останется после. Я — кровь этого Древа Миров. А ты, дитя Старой Эры, — забавная аномалия.»

Голоса друзей становились всё тише, полные страдания. Тьма поглощала их.

«Но я предложу тебе сделку, маленький человек,» — продолжал голос. «Я чувствую твою связь с тем, другим „листом“. С твоим домом. Я могу отправить тебя назад. Прямо сейчас. В твоё тело. В твой мир. Ты забудешь всё это, как дурной сон. Или… ты останешься здесь. Навечно. Один. В этой тьме, со своим даром. Твоя боль будет расти. Твои страдания будут вечными. Выбирай.»

Я был в отчаянии. Вернуться домой? Но я знал, что там меня ждёт смерть. Остаться здесь? Это была пытка хуже смерти. Я слушал крики Игната и Дамиана и падал на колени в этой небытийной пустоте. Я не знал, что делать. А потом я вспомнил. Свет. Всегда есть свет.

— Ты — тьма! Ты — смрад! А свет есть! И свет здесь! — я ударил себя в грудь. — Это любовь!

Я вспомнил Лину. Её улыбку. Тепло её руки. Её поцелуй. Её веру в меня.

— И свет здесь! — я выставил вперёд руку с перстнем. — «Гладиатор Света»!

Я направил в него всё, что у меня было. Не просто эфир. Свою душу. Свои воспоминания. Свою любовь к ней. Свою надежду. Всю свою сущность. Перстень завибрировал. Камень в нём начал светиться. Сначала тускло, потом всё ярче… «НЕТ!!!» — взревела Тьма. А затем перстень взорвался ослепительной, чистой, белой вспышкой, которая заполнила собой всё.

…Мы снова оказались в лесу. Но это был просто лес. Обычные деревья. Обычная трава. Утреннее солнце пробивалось сквозь листву. Мы лежали на земле — я, Дамиан и Игнат. Мы были живы. Но мы ошибались, думая, что всё кончено.

Земля задрожала. Весь лес, насколько хватало глаз, начал темнеть. Деревья чернели, трава увядала. Огромная, как цунами, волна чистой, концентрированной тьмы шла на нас, сметая всё на своём пути. «Кровь Древа» была в ярости.

— Нужно уходить! Портал! — закричал Игнат.

Но я покачал головой. — Нет. Хватит бегать.

Я встал. Выставил вперёд руки. И создал щит. Огромный, до неба. Не из «Зеркала» или «Чешуи». А из чистого, белого света. Из своей души. Самое мощное плетение. И тьма врезалась в него. Мир содрогнулся. Я стоял, и мой щит трещал, но держался.

— Помогите мне! — крикнул я.

Игнат и Дамиан встали рядом. Они вложили свою силу в мой щит. Пространство. Тьма. И Свет. Три силы против одной, первобытной. И в этот момент, на границе двух реальностей, я услышал его голос у себя в голове. Голос Корфа.

«Ты не понимаешь, Петя! Обстоятельства делают людей! Это не наша заслуга, что мы добрые или злые! Это просто… условия, в которые нас поставили!»

Я чувствовал, как его сила слабеет. Его ненависть, его боль. Он был частью этой тьмы.

— Я знаю! — крикнул я ему в ответ, пробиваясь сквозь его защиту. — Но я выбираю свой путь!

Я прорвался через тьму. Я увидел его. Он стоял, истощённый, почти прозрачный. Я окутал его своим эфиром, готовый уничтожить.

— Убей меня, — прошептал он. — И ты вернёшься домой. Навсегда. Это единственный способ разорвать связь.

Вернуться домой. К своей серой, но простой и понятной жизни. Где не было этого ужаса.

Я вспомнил Лину. Её смех. Её тепло. Я вспомнил Дамиана, протягивающего мне камень связи. Вспомнил Игната, кричащего «Брат!». Вспомнил старого князя Шуйского, предлагающего мне убежище. Вспомнил даже суровое уважение магистра Громова.

Этот мир, такой жестокий и чужой, стал моим.

Но я понимал — другого выхода нет. Я направил весь эфир в него, готовясь и самому покинуть этот мир.

Он смотрел на меня, не понимая. А затем его пергаментное лицо начало разглаживаться. Безумный фиолетовый огонь в его глазах погас, сменившись… удивлением. Он снова становился… Петей. А потом он просто… растаял. Исчез. Вернулся в общий поток Сети. Чистым.

Я рухнул на колени без сил. Тьма окутала меня.

Надо мной склонились два лица.

— Петя! — кричал Дамиан.

— Брат! — кричал Игнат.

— Лина… — прошептал я. И отключился.

Я медленно приходил в себя, выныривая из вязкой, тёплой темноты, где не было ни боли, ни страха. Первым пришёл запах. Резкий, чистый запах карболки и горьковатый аромат сушёных трав. Я знал этот запах. С него всё началось.

Я разлепил тяжёлые, словно свинцовые, веки. Белый потолок. Знакомая комната в лазарете. На мгновение мне показалось, что всё это был лишь лихорадочный сон. Что сейчас войдёт нянюшка Агриппина и скажет, что я слишком долго спал после дуэли.

— Очнулся, герой, — услышал я знакомый, уставший голос.

Рядом с кроватью стоял лекарь Матвеев. Он выглядел постаревшим, но на его лице была слабая, искренняя улыбка. За его спиной стояла Агриппина, и она смотрела на меня с такой теплотой и слезами на глазах, что моё сердце сжалось.

Я был в шоке. Я был ещё здесь. В этом мире.

— Но… как? — прохрипел я. Мой голос был чужим, слабым. — Корф… он сказал… что связь разорвётся…

— Перстень, — сказал Матвеев, подходя ближе. Он осторожно взял мою руку, на которой всё ещё тускло светился алый камень, теперь покрытый сетью тончайших трещин. — «Гладиатор Света». Лина Полонская создала не просто артефакт, а… якорь. Когда ты направил в него всю свою сущность, всю свою волю и… — он запнулся, — … твою любовь, он не просто защитил тебя. Он вплёл твою душу в саму ткань этого мира, используя её как точку привязки. Он не позволил Сети забрать тебя. Ты привязал себя к ней, Алексей. Намертво.

Я лежал и слушал его. И слёзы хлынули из моих глаз. Это были не слёзы радости или горя. Это были слёзы человека, который прошёл через ад и вернулся. Который обрёл дом там, где меньше всего ожидал.

Я провёл в лазарете три дня. Три тихих, спокойных дня. Моё тело и эфирное поле восстанавливались с невероятной скоростью, словно сама Сеть теперь лечила меня. В эти дни ко мне приходили посетители.

Первой пришла Лина. Она вошла тихо, без своей обычной шумной энергии. Села на стул рядом и просто взяла меня за руку. Мы долго сидели молча. И в этой тишине было сказано больше, чем в тысячах слов. Мы оба были изранены, мы оба заглянули в бездну, но мы были вместе.

Потом пришли они. Дамиан и Игнат. Мой друг и мой «брат». Они стояли в дверях, неловкие, не зная, что сказать.

— Спасибо, — сказал Игнат, и его голос был полон сложных, противоречивых чувств. Он смотрел на меня, видя во мне и спасителя, и того, кто занял место его настоящего брата.

— Ты спас меня, брат.

— Ты спас нас всех, Петя, — поправил его Дамиан, и впервые на его лице была не усмешка, а тень настоящей, искренней улыбки.

От них я и узнал новости.

Ректора Разумовского арестовали в тот же день. Когда они вернулись в Академию, гвардия Полонских и Одоевских уже ждала его. Он не сопротивлялся. Говорят, когда с него сняли ментальные щиты, он выглядел как сломленный старик. Вся его связь с Магистром, с его тёмной волей, исчезла, оставив после себя лишь пустоту и вину. Его увезли в Ледяную Цитадель Голицыных, ту самую тюрьму для магов, ждать суда. Новым исполняющим обязанности ректора, к всеобщему изумлению, стал магистр Громов. Совет решил, что в такие смутные времена Академии нужен не политик, а солдат.

Мой «отец», Дмитрий Воронцов, и князь Голицын были опозорены. Их ложь, их интриги — всё вскрылось. Их лишили права голоса в Совете на десять лет и обязали выплатить огромную компенсацию Роду Шуйских. Мой отец заперся в монастыре и никого не принимал. Голицын же, говорят, устроил своему сыну Родиону такую порку, которую тот запомнит на всю жизнь.

Мир менялся. Я лежал и слушал, и понимал, что ураган, который я поднял, пронёсся по всей Империи, срывая старые маски и ломая гнилые троны.

А через месяц, в день осеннего равноденствия, главный зал Академии было не узнать. Стены, обычно увешанные боевыми знамёнами, были украшены живыми цветами, которые распускались и закрывались в такт музыке. Вместо суровых гвардейцев в проходах стояли студенты-маги, которые создавали под потолком иллюзии порхающих райских птиц и падающих звёзд.

Я стоял у алтаря. На мне был не учебный китель, а парадная, белоснежная мантия с серебряным гербом Воронцовых. Рядом со мной, в качестве шаферов, стояли они. Дамиан, в своём неизменном чёрном, но на этот раз с серебряной розой в петлице. И Игнат, который смотрел на меня со сложной смесью благодарности и братской теплоты.

Заиграла музыка. Двери зала распахнулись. И к алтарю, под руку со своим счастливым, гордым отцом, шла она. Лина.

Она была в простом, но невероятно красивом белом платье, которое, как я потом узнал, она сшила сама, вплетя в ткань тончайшие нити света, отчего казалось, что она парит в облаке звёздной пыли. Её рыжие волосы были уложены в высокую причёску и украшены живыми, светящимися цветами. Она смотрела на меня, и в её зелёных глазах было всё — нежность, радость, любовь и обещание.

Когда она подошла, я взял её за руки.

— Я люблю тебя, Лина, — прошептал я.

— Я знаю, Петя, а я люблю тебя — ответила она, и это было лучшее, что я слышал в своей жизни.

Церемонию вёл добрый старичок Филонов. Он говорил о любви, о единстве, о том, как свет всегда побеждает тьму. А потом, когда он произнёс главные слова, объявив нас мужем и женой, он не закончил.

— И властью, данной мне Советом Великих Родов и новым исполняющим обязанности ректора, — он посмотрел на магистра Громова, который сидел в первом ряду и смущённо улыбался, — я провозглашаю тебя, Алексей-Пётр Воронцов, новым, полноправным главой Великого Рода Воронцовых!

Я поцеловал её. И в этот момент, под аплодисменты наших друзей, под светом падающих звёзд, я знал.

Я дома. И я был готов строить этот дом заново.