Железный Ворон 2

Глава 4

Если бы до этого в зале была тишина, то теперь она стала абсолютной, вакуумной.

Кто-то из студентов в задних рядах нервно хихикнул и тут же замолчал, испугавшись собственного звука.

Родион Голицын смотрел на меня так, будто я был не просто врагом, а каким-то первобытным, непонятным божеством огня и камня, которое спустилось в их мир и начало шутить шутки. Он открыл и закрыл рот, не в силах произнести ни слова.

Магистр Громов очнулся от своего ступора.

— Воронцов!!! — взревел он, и его голос эхом прокатился по залу. — Немедленно! Прекратить! Плетение!

Но в его голосе была не только ярость. В нём был… страх. Он боялся, что я не смогу это контролировать. Что эта нестабильная, невозможная магия сейчас рванёт и разнесёт половину полигона вместе со всеми нами.

Я посмотрел на свою пылающую руку, потом на бледное лицо Родиона, потом на перепуганного магистра. И меня захлестнул дикий, пьянящий азарт.

— Подождите! Подождите, магистр! — крикнул я с восторженной улыбкой. — Самое интересное только началось! Разве не будет спарринга⁈

Я шагнул к Родиону, протягивая ему свой пылающий кулак.

— Ну же, Голицын! Твоя стихия — лёд, моя — огонь и камень! Давай проверим, кто кого! Это же будет классика!

Родион Голицын, услышав моё предложение, сделал то, чего я от него никак не ожидал. Он не бросился на меня с проклятиями. Он просто развернулся и, спотыкаясь, почти бегом, вылетел из зала, как будто за ним гналась сама смерть.

Магистр Громов же, увидев, что я не собираюсь отменять плетение, а наоборот, хочу драться, принял единственно верное решение.

— ВСЕ ВОН!!! — заорал он на оставшихся студентов, которые застыли, как статуи. — ЖИВО!!!

Его рёв вывел их из ступора, и они, толкаясь, бросились к выходу.

А затем он повернулся ко мне. Он не стал атаковать. Он сделал другое. Он топнул ногой, и от его ноги по всему полу полигона пошла волна серой энергии. Каменные плиты под моими ногами завибрировали и… стали вязкими, как глина. Мои ноги по щиколотку увязли в камне, который тут же снова затвердел, приковав меня к месту.

— Я сказал, — прорычал он, тяжело дыша, — УРОК. ОКОНЧЕН.

Он смотрел на мою всё ещё пылающую руку, а затем на меня.

— А ты, Воронцов, останешься здесь, пока не успокоишься и не развеешь… это. А потом — немедленно ко мне в кабинет.

Он не стал дожидаться ответа, развернулся и вышел из зала последним, оставив меня одного. Прикованного к полу. С горящим кулаком. И в полном восторге от произошедшего.

Я остался один в огромном, гулком зале. Прикованный к полу. Восторг от демонстрации силы медленно угасал, сменяясь другой, не менее сильной эмоцией. Жаждой знаний.

— Фух… — выдохнул я, глядя на свою невероятную руку. — Нужно в библиотеку. Срочно! Сколько же всего интересного я ещё не знаю.

Я попытался «потушить» кулак так, как потушил бы спичку — резко махнув рукой. Огонь лишь вспыхнул ярче. Дурак. Я вспомнил, что нужно не просто желать, а контролировать.

Я сосредоточился, мысленно представил, как разрываю связь с потоками Земли и Огня, как отпускаю их. Пылающая броня с шипением рассыпалась в чёрную пыль, оставив после себя лишь лёгкий запах серы. Рука была в полном порядке.

— Эй! Магистр! — крикнул я в сторону выхода. — Я всё! Можно меня освободить⁈

В ответ — тишина. А затем в дверях снова появилась голова Громова. Он посмотрел на мои ноги, увязшие в камне, потом на мою обычную руку.

— Успокоился? — прорычал он.

— Так точно! — бодро ответил я.

Он вздохнул, потёр своё лицо со шрамом.

— Ладно.

Он снова топнул ногой. Камень под моими ногами на мгновение стал мягким, как глина, и я тут же вытащил ноги. Затем пол снова затвердел.

— В мой кабинет. Живо, — приказал он и исчез.

…

Его кабинет находился здесь же, на полигоне. Маленькая, аскетичная комната, где пахло потом, сталью и оружейной смазкой. На стенах висели не картины, а схемы боевых плетений и разные виды тренировочного оружия.

Громов сидел за своим столом и смотрел на меня. Долго. Молча.

— Садись, — сказал он наконец.

Я сел.

— Воронцов, — начал он, и его голос был на удивление спокойным. — Я преподаю в этой Академии двадцать лет. Я видел всякое. Видел гениев, видел бездарей. Видел, как дар просыпается от стресса. Но такого… — он покачал головой, — … такого я не видел никогда.

Он подался вперёд.

— То, что ты сделал… это невозможно. Смешать стихии Земли и Огня на таком уровне контроля… это Высшая магия. Это то, чему учат на пятом курсе. И то — не всех. Откуда ты это знаешь?

Он не кричал. Он не угрожал. Он спрашивал. Как исследователь, столкнувшийся с аномалией.

Я слушал его, и его вопрос был абсолютно резонным. И действительно, откуда я это знаю?

Я задумался.

— Магистр… я… — я искал слова, пытаясь объяснить необъяснимое. — Понимаете, в чём дело… наверное, это как гениальный музыкант…

Хотелось рассказать, что видел по телеку сюжет о таком мальчишке, но это было бы слишком…

— Представьте, мальчишка, четыре года, а играет на пианино, как маэстро. Он не знает нот. Он не знает теории. Он просто… чувствует, как надо. — Я посмотрел ему в глаза. — Я направил внимание к земле, как вы и сказали. А там, под ней… огонь. И я просто интуитивно понял, что это можно смешать. Я правда не знаю, как. Оно само.

Я сделал паузу.

— Но… — я опустил голову. — Я понимаю вашу обеспокоенность. Вы отвечаете за студентов, за их безопасность. И то, что я сделал, было безрассудно. Я прошу у вас прощения.

Магистр Громов долго молчал, переваривая мои слова. Моё извинение, сказанное искренне и без уловок, кажется, произвело на него впечатление. Он был не из тех, кто привык слышать извинения от аристократов.

— «Гениальный музыкант»… — пророкотал он. — Ладно. Допустим.

Он откинулся на спинку стула.

— Но даже самому гениальному музыканту нужен учитель, чтобы он не сломал себе пальцы и не разнёс рояль. Твой «дар» нестабилен и опасен. И для тебя, и для окружающих. Ты чуть не довёл Голицына до сердечного приступа.

Он посмотрел на меня очень серьёзно.

— Мне плевать на твои «важные дела» и на ректора. Но на моём полигоне — мои правила. И первое правило — контроль. Пока ты не научишься контролировать это, — он кивнул в сторону зала, — я запрещаю тебе использовать любые трансформации сложнее базового «Каменного кулака». Ты меня понял?

Это был прямой приказ.

— Но, — добавил он, и в его глазах появилось что-то новое. — … если ты действительно хочешь научиться… не просто «чувствовать», а понимать свою силу… Приходи ко мне после основных занятий. По вечерам. Я буду с тобой заниматься. Дополнительно. Я выбью из тебя эту дурь и научу контролю.

Это было совершенно неожиданное предложение. Суровый магистр, который презирал аристократов, предлагал мне… стать моим личным тренером.

— Магистр! Это именно то, что мне нужно! — выпалил я с неподдельным энтузиазмом.

Я вскочил со стула.

— Я буду вам так признателен! И чтобы студентов не пугать — согласен! Просто «каменный кулак»! — я поднял руку, как будто давая клятву. — Приду сегодня же! И… если вы сможете мне рассказать больше о том, как можно сочетать и контролировать все эти энергии и стихии… о большем я и просить не могу!

Магистр Громов посмотрел на мой пыл с мрачным удовлетворением. Кажется, он впервые увидел в аристократе не избалованного неженку, а человека, который действительно хочет стать сильнее.

— Сегодня не получится, — прорычал он. — Сегодня у тебя занятия с ректором. Не смей на них опаздывать. — Он усмехнулся. — Поверь, его методы куда неприятнее моих.

Он встал.

— Приходи завтра. И будь готов работать до седьмого пота. Я не делаю скидок на титулы.

— Есть! — ответил я по-военному, сам не зная, откуда это взялось.

— Иди, — он махнул рукой. — У тебя скоро следующая пара. И, Воронцов… — он остановил меня у самой двери.

Я обернулся.

— … то, что было сегодня, останется между нами. Я доложу ректору, что ты проявил нестандартные способности, но без деталей. Не нужно, чтобы Совет Родов знал, что по коридорам Академии бегает неуправляемая ходячая бомба.

— Я понял, — кивнул я. — Спасибо, магистр.

Я уже взялся за ручку двери, но остановился.

— Магистр… Боюсь, Совет Родов всё равно будет в курсе происходящего. Учитывая, что свидетелями была вся группа. И в особенности — Голицын.

Магистр Громов помрачнел ещё сильнее.

— Голицын… — он сплюнул на пол в углу. — Да. Этот щенок побежит к своему папаше быстрее, чем я успею дойти до трапезной.

Он на мгновение задумался.

— Ладно. Тогда я скажу ректору, что это была санкционированная мной демонстрация. Что я тестировал твои пределы в контролируемых условиях. Это будет ложь, но она хотя бы объяснит произошедшее и даст нам немного времени, пока Совет не решит засунуть сюда свой длинный нос.

Он посмотрел на меня.

— А теперь иди. И постарайся сегодня больше ничего не взрывать и никого не пугать.

Он дал понять, что разговор окончен.

Я вышел из его кабинета. Теперь у меня был не просто наставник, а соучастник в сокрытии правды. Ситуация становилась всё запутаннее и интереснее.

Я вышел с полигона, и моя голова гудела. Оказывается, всё, что я знал о магии до этого, — это лишь цветочки. Сколько же всего мне ещё предстоит узнать! Мысль эта не пугала, а, наоборот, будоражила.

До следующей пары, судя по расписанию, было ещё около часа. Я решил не возвращаться в Башню. У меня было немного времени, и я снова направился на улицу, чтобы подышать воздухом и сориентироваться.

Я вышел в тот же двор, где был утром. Студентов стало поменьше — большинство были на занятиях. Я нашёл пустую скамейку под раскидистым деревом и сел, просто наблюдая за неспешной жизнью Академии.

Солнце приятно грело. Я прикрыл глаза, наслаждаясь этим редким моментом покоя.

— Не возражаете, если я присоединюсь?

Я открыл глаза.

Надо мной стояла Вера Оболенская. Она была одна. На её лице не было обычной хитрой усмешки. Она выглядела… серьёзной.

— Все остальные скамейки заняты, — добавила она, хотя я видел как минимум три свободных.

Это был явный предлог. Она хотела поговорить.

Я посмотрел на неё, потом на пустые скамейки вокруг.

— Вера, — сказал я, проигнорировав её вопрос и сразу переходя на имя. — Позволите называть вас Вера?

Моё обращение по имени заставили её на мгновение замереть. Это снова было нарушением всех правил их аристократического этикета. Я видел, как в её глазах мелькнуло удивление, а затем — знакомый огонёк азарта. Я снова играл не по её правилам.

— Позволю, — она усмехнулась, — если вы, Алексей, позволите мне не возражать.

Она приняла мою игру. И, не дожидаясь приглашения, села рядом со мной на скамейку. Не слишком близко, но и не на другом конце.

— Итак, Алексей, — начала она, глядя прямо перед собой, — о чём вы думаете, сидя здесь в одиночестве? Планируете, как «заразить светом» следующую жертву?

В её голосе была ирония, но без злости. Она явно всё ещё была под впечатлением от нашего утреннего разговора.

— Я? Нет… — я улыбнулся, глядя на небо. — Света на всех достаточно. Стоит только посмотреть наверх.

Я подмигнул ей, а затем снова стал серьёзным.

— О чём я думаю? Да ни о чём существенном. Но если ты позволишь… я бы хотел спросить у тебя.

Я повернулся и посмотрел ей прямо в глаза.

— Почему я тебе не нравился, когда был… как бы это сказать… бездарным?

Мне было жаль Алексея. Он явно испытывал к ней чувства и хотел завоевать её внимание. И я хотел знать, почему она была так жестока с ним.

Мой вопрос застал её врасплох. Этого она точно не ожидала. Она ожидала флирта, игры, интриг. А получила прямой, личный, почти обвиняющий вопрос о прошлом.

Она на мгновение растерялась. Улыбка исчезла с её лица. Она отвела взгляд.

— «Не нравился»? — переспросила она тихо. — Это не то слово, Алексей.

Она помолчала, подбирая слова.

— Ты был… скучным. Ты был предсказуемым. Ты был тенью своего отца, тенью своего Рода. Ты пытался соответствовать, но у тебя не получалось. И от этого ты был… жалким.

Она сказала это без злости. Просто как констатацию факта.

— В нашем мире, Алексей, — она снова посмотрела на меня, и в её глазах была холодная мудрость, — слабость — это не просто недостаток. Это — грех. А жалость — это роскошь, которую мы не можем себе позволить. Я не то чтобы не любила тебя. Ты был мне… безразличен. Как и десятки других таких же скучных аристократов.

Она была предельно честна. И эта честность ранила сильнее любой насмешки.

— А теперь, — она чуть склонила голову набок, — ты перестал быть скучным. Ты стал… опасным. Непредсказуемым. Живым. И это… — она усмехнулась, — … это интригует.

Она дала мне прямой и жестокий ответ. Она ценит не доброту или чувства. Она ценит силу.

— Ясно… Ясно… — я вздохнул. Её слова были как ледяной душ. Мне стало искренне жаль того парня, Алексея, который так отчаянно пытался заслужить её внимание.

Я посмотрел на неё, и мой взгляд был полон не злости, а какой-то тихой грусти.

— Выходит, любовь для тебя ничего не значит, верно?

Она хотела что-то возразить, но я продолжил, не давая ей вставить ни слова.

— И ты… с радостью стала бы моей теперь? Даже если бы знала, что я тебя не люблю?

Мои вопросы снова попали в цель. Я не спрашивал о магии, о силе, о политике. Я спрашивал о ней. О её душе.

Вера Оболенская замерла. Её маска хитрой интриганки дала трещину. Мои слова затронули что-то, что она тщательно скрывала.

— Любовь?.. — она произнесла это слово так, будто пробовала на вкус нечто давно забытое. — Любовь — это сказка для простолюдинов, Алексей. Для нас есть долг, есть выгода, есть союзы.

Но её голос дрогнул.

— А что касается… «стала бы я твоей»… — она горько усмехнулась. — А разве у нас есть выбор? Мой отец уже присматривался к твоему новому статусу. Если бы не помолвка с Голицыной, он бы уже вёл переговоры с твоим отцом. И моё мнение никто бы не спросил. Как и твоё.

Она посмотрела на свои руки.

— Мы все — просто красивые куклы в руках наших отцов. Кто-то, как Анастасия, пытается заморозить свои чувства. А кто-то, как я… — она подняла на меня глаза, и в них была и тоска, и вызов, — … просто учится получать удовольствие от игры. Даже если правила написал не ты.

Она снова была честна. Но на этот раз она показала не свою силу, а свою слабость. Свою собственную клетку.

Да… её честность подкупает. Я смотрел на неё и понимал: Видимо, Алексею она была просто не по зубам. Она сильнее.

— Что ж. Спасибо за честность, — сказал я тихо, но твёрдо. — Это редкость. Здесь.

Я встал со скамейки.

— Но… — я на мгновение задумался, глядя на шпили Академии. — Знаешь, что я тебе скажу? Правила для того и писаны, чтобы их менять.

Я повернулся к ней и усмехнулся своей новой, дерзкой улыбкой.

— То ли ещё будет, Вера. Королева, которую так любил Алексей Воронцов.

Я намеренно сказал «любил» в прошедшем времени, ставя точку в истории того мальчика и давая понять, что теперь на его месте — кто-то другой.

Вера Оболенская смотрела на меня снизу вверх, и на её лице было написано абсолютное изумление. Мои слова, мой тон, моя уверенность… всё это не укладывалось в её картину мира.

Она не ответила. Она просто смотрела мне вслед, когда я развернулся и пошёл прочь, направляясь на свою первую лекцию.

Я оставил её одну на скамейке. Разрушил её игру. Заставил усомниться в правилах её мира. И, возможно, впервые за долгое время, заставил её почувствовать что-то, кроме скуки и желания манипулировать.

Следующая пара: «Древние Руны».

Я нашёл нужный кабинет. Это была не тренировочная арена, а классическая аудитория, расположенная амфитеатром. Деревянные скамьи уступами спускались к кафедре преподавателя.

Я вошёл и сразу почувствовал на себе десятки взглядов. Новость о моих «подвигах» на «Боевых Трансформациях» уже разнеслась по курсу. Я был главной темой для сплетен.

Я молча прошёл на одно из свободных мест на заднем ряду и сел, достав пергамент и перо для записей. Я решил вести себя как обычный студент.

Через минуту в аудиторию вошёл преподаватель. Это был не суровый Громов, а полная его противоположность — невысокий, полный, добродушного вида старичок с седой бородкой и в круглых очках. Магистр Филонов, один из главных авторитетов по рунологии в Империи.

— Доброго дня, молодые люди, — проскрипел он своим добродушным голосом. — Сегодня мы продолжим изучение рун Старшего Футарка…

Он начал лекцию. Он говорил о руне «Ансуз», руне знаний и божественного вдохновения. Он чертил её на доске, рассказывал о её значении, о том, как её использовали древние маги.

Я слушал его… и ничего не понимал. Для меня это были просто палочки и закорючки.

А потом он сказал:

— А теперь, чтобы вы почувствовали энергию руны, проведём небольшую практику. Сконцентрируйтесь. Представьте руну «Ансуз» перед своим мысленным взором. И попытайтесь… услышать её. Услышать её шёпот.

Все студенты закрыли глаза и сосредоточились.

Я тоже закрыл глаза. Представил эту руну, похожую на букву «F». И попытался «услышать».

И тут произошло то, чего я не ожидал.

Я не услышал шёпот.

В тот момент, как я сфокусировался на руне, мой дар «видеть» энергию снова активировался. Но на этот раз я увидел не просто поток. Я увидел… структуру.

Руна на доске и та, что я представлял, были для меня как чертёж сложного механизма. Я видел, как пересекаются её линии, как в точках их соединения образуются «узлы» силы. Я видел, как энергия течёт по ней по строго определённым каналам. Я не «чувствовал» её. Я понимал, как она работает.

И, сам того не осознавая, я протянул руку и начал в воздухе пальцем «чертить» эти потоки, повторяя схему, которую видел своим внутренним зрением.

Внезапно я почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Я открыл глаза.

Вся аудитория, включая старичка-магистра, смотрела на меня.

А в воздухе, перед моим пальцем, висела и слабо светилась голубым светом руна «Ансуз». Не просто образ. А сплетённое из чистого эфира, объёмное, работающее заклинание.

Я случайно, просто пытаясь понять, сотворил то, на что у них уходят месяцы практики.

Я посмотрел на светящуюся руну, висящую перед моим пальцем, потом на ошарашенные лица однокурсников, потом на открывшего рот магистра Филонова.

Паника. Нужно было что-то делать.

Я встряхнул рукой, и руна с тихим шипением растаяла в воздухе.

— Магистр, э-э… простите? — я обратился к преподавателю с самым искренним и глупым выражением лица, на которое был способен. — А что вы говорили, эта руна даёт? Я что-то ничего не ощущаю…

Тишина в аудитории стала просто оглушительной.

Студенты смотрели на меня как на сумасшедшего. Сначала он создаёт огненный кулак. Потом публично унижает Голицына и Оболенскую. А теперь, с первой попытки, материализует сложнейшую руну и спрашивает: «А что она делает?».

Магистр Филонов снял свои круглые очки и протёр их краем мантии, словно не веря своим глазам.

— Не… не ощущаете? — пролепетал он. — Княжич… вы только что… без подготовки… без ритуальных компонентов… сплели из чистого эфира руну второго порядка сложности. Это… это…

Он не мог подобрать слов.

— Эта руна, княжич, — сказал он, надевая очки обратно, и в его глазах горел огонь исследователя, — она открывает сознание для потока знаний. Она… она позволяет понимать то, чего ты не знал раньше.

— А-а-а, понятно, — кивнул я с умным видом. — Спасибо.

Магистр Филонов смотрел на меня, и я видел, как в его голове рождается с десяток научных теорий о природе моего дара.

— Кхм… — он прокашлялся, пытаясь вернуть контроль над лекцией. — Что ж… как мы видим… у некоторых студентов дар проявляется… весьма… необычно. Продолжим…

Но никто его уже не слушал. Все смотрели на меня. Я снова был в центре внимания. И я понимал, что моя «нормальная» студенческая жизнь закончилась, так и не начавшись.