Диктиона. Пламя свободы

Проклятие Рахута

I

Ночь медленно опускалась на королевский дворец в столице. Она уже в который раз затопляла своей непроницаемо чёрной мглой узкие пустые улицы чужого города, безмолвные дама, мрачными бесформенными грудами громоздившиеся по ту сторону широкой площади, и сам дворец, огромный, таинственный и враждебный. Рахут не любил эти ночи, и чем дальше, тем большую ненависть он испытывал к ним, потому что ночь всегда приносила с собой глупый детский страх перед темнотой и безмолвием, и лишала его надежды на то, что его мечты сбудутся. Он злился из-за этого, и из-за того, что не может приказать ночи убраться ко всем чертям. Он, конечно, понимал, что такое желание было абсурдным, но это и была та полнота власти, о которой он мечтал.

Он хотел стать властелином галактики. Именно так, и не меньше. Это были мечты, и он даже не вспоминал при этом о мощном звёздном союзе, с которым никогда не смог бы тягаться. Он просто мечтал о том, как он вершит судьбы планет, как великие миры в почтении склоняются перед ним, как огромные солнца освещают его величие, как одним мановением руки он расправляется с врагами, заговорщиками и революционерами. И не он, а все вокруг дрожат в безумном страхе перед его гневом, перед ночью, которую он может навеки опустить на головы непокорных и нерадивых слуг.

Мечты были приятными, но реальность слишком часто возвращала его к необходимости заняться более насущными делами. И он занимался ими, ощущая, как постепенно приближается к своей недостижимой мечте, хотя не знал, насколько она становится при этом ближе. Он вообще не знал, какие результаты приносит его деятельность здесь. Он действовал вслепую, и это приводило его в бессильную ярость. Но он надеялся, он даже верил в то, что пусть его борьба будет более сложной и тяжёлой, это лишь укрепит его дух и поможет приобрести необходимый опыт, и он всё равно добьётся своего. Так было днём. А ночью он оказывался лицом к лицу с неприятной правдой.

Он постоял у окна, глядя на тёмный сад, где под деревьями затаились его безмолвные стражи — гвардейцы, обернулся и посмотрел на двух крепких рослых офицеров в безмолвной готовности застывших у дверей. Рахут не был таким уж глупцом, и прекрасно понимал, что не достаточно назваться императором, чтоб стать им. И что эти преданные ему, как псы, солдаты, верны ему лишь потому, что привыкли к этому. Они просто уцепились за него, как за осколок прежнего мира, который разрушили повстанцы и космос. Того самого мира, который никогда не был для Рахута уютным и родным, и о котором он не так уж сожалел. Судьба дала ему шанс построить свой мир, создать его таким, каким он хочет его видеть, дала ему средства, армию и маленький дикий мирок для начала.

Рахут потянулся так, что скрипнула портупея, и, пройдясь по красивой сводчатой комнате, сел у стола, заваленного картами и донесениями, которые совсем не проливали свет на сложившееся положение вещей. Он хотел бы почувствовать себя уверенным, опытным полководцем, который может победить в любой войне, но вместо этого ещё раз осознал, что ему не хватает ни уверенности, ни опыта. И он оказался не подготовлен к тому, что ждало его здесь.

Там, на Киоте всё выглядело просто. Маленькая, дремучая планета, отрезанная от остального мира своей дикостью, уставшая от тысячелетней войны с какими-то рептилиями, у которых случайно нашлись звездолёты. А у него один из лучших ормийских крейсеров и десять тысяч наёмников, тщательно отобранных в разных мирах его резидентами. Его советниками были проанализированы все данные и составлен детальный план стремительной операции, который был исполнен быстро и точно. Дело было сделано, планета захвачена, один конкурент на власть устранен, второй пленён и сам предложил сотрудничество. Местное население не оказывало никакого сопротивления. Он поверил в удачу и хотел закрепить своё право вполне цивилизованным способом. И что же? Эти люди, которых он пригласил на пир, пытались убить его, вероломный союзник, которому он подарил жизнь, бежал и, в конце концов, выяснилось, что покорность аборигенов была опасной иллюзией, и он оказался на чужой планете, в окружении коварных дикарей. Он потерял верного советника и друга, и в полной мере осознал, что практически не контролирует ситуацию на планете. Он разозлился и растерялся. Ему хотелось перебить здесь всех дикарей и заново заселить этот мир, но у него было недостаточно возможностей для этого. Он уже потерял почти треть армии, потерял так загадочно и безвозвратно, что до сих пор не мог поверить в то, что это произошло. Пустынные болота за Последним хребтом поглотили три тысячи его солдат со всей техникой. И это было всего лишь началом.

В сущности, это решение, подсказанное матерью, собрать все войска в одном месте и дать врагу решительный бой, на самом деле чем-то напоминало позорное отступление. Он сдавал врагу обширные территории и стремился лишь к тому, чтоб сосредоточить свои силы для защиты столицы. Они будут нападать на него, а его задача — сокрушить их и уничтожить. Может, в этом и был смысл, но ему это отступление было не по душе. И что случится, если они не нападут, а так и будут сидеть в своих лесах? От этих терпеливых негодяев можно ждать и не такой подлости.

Тревожный зуммер прервал его невеселые размышления. Он нажал кнопку на панели видеокоммуникатора и мрачно взглянул на экран. На него обеспокоенно смотрел старый полковник Рурт. Пожалуй, даже больше, чем обеспокоенно.

— Что? — вздрогнул Рахут, впившись взглядом в экран.

— Пока нет причины для серьезных опасений, ваше величество, — спокойно произнёс полковник, и его тон явно противоречил встревоженному выражению лица. — Мы получили несколько сообщений о том, что местные нападают на наши отряды, продвигающиеся к столице.

— Местные нападают? — переспросил Рахут, с трудом подавив нервный смешок. Местные никогда ещё ни на кого не нападали. Они убегали или безучастно взирали на чужаков, высадившихся на их планету. Да и с чем они могут нападать? С луками, стрелами, мечами да дубинами? На парней с лучемётами? — И как у них успехи? — с сарказмом уточнил он.

— Я не стал бы раньше времени… — заюлил Рурт, но другойголос где-то дальше спокойно произнёс: «Совсем неплохо для начала».

Авсур! Рахута так и подбросило. Он резко встал и, не глядя на растерявшегося полковника, направился к выходу из комнаты. Он прошёл по длинной полукруглой галерее, слыша за спиной мерные шаги своих гвардейцев, и свернул в коридор, пронизывающий дворец от периметра стен к центру, туда, где в округлом зале со сферическим куполом, и окнами, ориентированными по сторонам света, располагался его штаб. Этот повстанец, один из самых наглых и неуловимых врагов империи, нищий горец, который оказался настолько хитрым, что сумел приручить самого жестокого и безумного из Горных лисов, алкорских головорезов с испорченной голубой кровью. Бессребреник, который подавлял Рахута своей смелостью, уверенностью, своим опытом и умением сражаться и выживать в любой ситуации. Авсур, который пугал его своей независимостью, своей загадочной силой и жуткой тайной, скрывающейся за внешностью человека. Рахут не любил Авсура, но не мог не признать, что тот честно выполняет условия контракта и не отлынивает от службы. И вот опять этот экс-повстанец оказался на посту. Как ни трудно было Рахуту смириться с этой мыслью, именно от него он может получить самую точную и нелицеприятную информацию о том, что происходит.

И, наверно, в те минуты, что он шёл по полутёмному безмолвному дворцу, он впервые принял действительно разумное решение. Он, наконец-то, признал, что его старые советники не справляются с ситуацией, и что ему придётся довериться бывшему пастуху, который хоть и любит императорского отпрыска не более чем тот его, всё же выполнит свой долг до конца.

Стоявшие возле двери штаба гвардейцы распахнули её, и он вошёл. Отмахнувшись от бросившегося навстречу полковника Рурта, он направился к макету в центре зала, возле которого стоял Авсур. Тот смотрел на макет и на его голове темнели наушники с небольшим выносным микрофоном.

— Что произошло, капитан Барс? — резко спросил Рахут и услышал издевательский посвист. Возле Авсура в походном кресле примостился его рыжий дружок.

— Авсур, — невозмутимо поправил горец. — Если вы решили присвоить мне звание, то капитан Авсур, — он поднял взгляд на бастарда. — Примерно час назад поступило первое сообщение. На подразделение Лакоурана, двигавшееся с запада, неожиданно было совершено нападение. Местные внезапно начали обстреливать движущуюся колонну из арбалетов и луков. Их было много, и они прятались в кронах деревьев. Около полусотни солдат погибло ещё до того, как отряду удалось занять круговую оборону и начать отстреливаться, после чего противник тут же отступил и скрылся в лесу.

— Их преследовали? — нахмурился Рахут.

— Они разбежались в стороны и исчезли без следа. Отряд продолжил путь, держа оружие наготове, но через некоторое время их снова обстреляли. Так продолжалось несколько часов. Их преследовали на всём протяжении пути до вот этой речушки… — Рахут бросил рассеянный взгляд на макет и снова посмотрел на Авсура, — где их ждала засада. Лакоуран был убит, но успел отдать связисту приказ сообщить о происшедшем в штаб. После этого они на связь не выходили.

— Почему они не запросили помощь? — резко и в обвиняющем тоне спросил Рахут.

Сёрмон рассмеялся:

— Чтоб опытный наёмник, да ещё ригорец звал на помощь, когда на него сыплются какие-то стрелы? Он же решит, что его сочтут за психа и повесят вниз головой приходить в себя!

— Хемазан, чья фаланга двигалась немного южнее, попросил о помощи, — спокойно заметил Авсур. — Он знал, что параллельно им движется фаланга Хузатура, и подал ему сигнал. Хузатур ринулся на помощь и нашёл своих соотечественников порубленными в лапшу, их оружие и техника пропали. Хузатур сообщил нам об этом, и полковник Рурт приказал ему обследовать местность. Больше он на связь не вышел и на вызовы не отвечает.

— После этого мы начали вызывать все наши подразделения, ваше величество, — подошёл полковник. — Семь из них не ответили на вызов. Ещё три сообщили, что ведут бой. Капитан Эхарт доложил, что его явно преследуют местные. Он чувствует их присутствие, но едва пытается приблизиться, они скрываются в лесу. Его люди нервничают. По настоянию господина… капитана Авсура мы выслали туда звено штурмовых капсул.

— Это единственное, что мы могли предпринять, — кивнул Авсур

— Штурмовые капсулы против арбалетов… — пробормотал Рахут.

— Мы слишком долго недооценивали противника, — произнёс горец.

— Кстати, из арбалета вполне можно сбить штурмовую капсулу, — сообщил Сёрмон.

Рахут злобно взглянул на него.

— Мы должны уничтожить этот сброд! — хмуро проговорил он. — Как мы можем это сделать?

— Вместе с планетой, — пожал плечами Авсур. — Не далее чем полчаса назад мы получили сообщение от Гарсини, чья мотоколонна двигалась по дороге на Делар. Их обстреляли местные жители, а когда наши открыли ответный огонь, кинулись наутёк. Гарсини доложил, что преследует их, двигаясь на запад. Связь оборвалась неожиданно посреди его доклада.

— Погиб? — спросил Рахут.

— Если учитывать направление и скорость мотолёта, на которой он может двигаться по лесу, то передача оборвалась вот здесь, — Авсур указал на жёлтое пятно между двумя лесными массивами. — Они заманили мотоколонну в топи.

— Но мотолёты двигаются на антиграве! — воскликнул Рахут.

— Пока не сковырнутся о корягу или кустарник, — уточнил Сёрмон. — После этого антиграв оказывается сверху, а башка Гарсини — в болоте.

— Что всё это значит? — проговорил Рахут, глядя на полковника. — Почему они столько времени сидели тихо и вдруг…

— Вдруг и повсеместно, — кивнул Рурт.

— Это похоже на организованное выступление, ваше величество, — произнес майор Субар, подошедший к ним. — Они вступили в борьбу в совершенно неподходящий для нас момент. Колонны на марше очень уязвимы, а если учесть, что дороги проходят в окружении густых лесов, где бандитам легко укрыться, особенно ночью…

— И самое тревожное, ваше величество, это то, что они захватывают оружие, — добавил Рурт. — Значит, они умеют с ним обращаться.

— В этом я не сомневаюсь, — пробормотал Рахут, вспомнив заговорщиков. — Что мы можем сделать, капитан Авсур?

Он взглянул на горца, но тот поднял руку, прислушиваясь к тому, что доносили до него наушники. Судя по выражению его лица, сообщение было важным.

— В данной ситуации мы можем только приступить к патрулированию с воздуха тех дорог, по которым движутся наши колонны, — произнёс Сёрмон и Авсур кивнул в подтверждение. — Мы должны направить всю авиацию на дороги, тогда мы сможем с помощью биолокаторов выявлять засады местных и обстреливать их, предупреждать заранее наши подразделения и поддерживать, если придётся вступить в бой.

— Командуйте, лейтенант Лоуорт, — скрипнув зубами, приказал Рахут.

— Сёрмон, с вашего позволения, — усмехнулся алкорец, сверкнув своими изумрудными клыками. — Если хотите, лейтенант Сёрмон. Хотя лучше без этого.

Он легко поднялся и направился к большому подковообразному пульту связи. Рахут слышал, как он начал вызывать командиров эскадрилий и звеньев, склонившись к микрофону.

— Капитан Эхарт ведёт бой, — сообщил Авсур, поправляя наушники. — Штурмовики подоспели вовремя, но проку от них не так много. Местные не держатся компактными группами. Они распылены вдоль дороги и постоянно меняют позиции. Чтоб подстрелить одного лучника, уходит бог знает сколько боеприпасов. Приборы ночного видения тоже немного дают. Эти парни прыгают с ветки на ветку как обезьяны. И стреляют. Не только стрелами. У них в арсенале появилось какое-то взрывчатое вещество, которое поджигает транспорт. Эхарт наткнулся на крупный отряд, среди убитых не только крестьяне, но и эти узкоглазые монахи. Капитан считает, что они самые опасные. Он сам видел одного, который спрыгнул с дерева позади двух его людей. Одного он обхватил ногами, а второго руками за шею. Через несколько секунд оба были мертвы, а монах исчез, прихватив лучемёты. Теперь из этих двух лучемётов прицельно бьют по штурмовым капсулам.

— Они напали, когда мы отдали приказ двигаться к столице, — произнёс Рахут, загоняя свою гордость до поры поглубже. — Просто воспользовались моментом.

— Не думаю, — покачал головой Субар. — Скорее всего, противник узнал о наших планах, и не в его интересах оказалось иметь под носом нашу объединённую армию. Именно это и заставило его отдать приказ к всеобщему выступлению.

— Вы понимаете, что говорите? — вспыхнул Рахут. — Это значит, что у них есть средства связи со всеми этими бандами!

— Лучше переоценить противника, чем недооценить его, — заметил Авсур. — Я склоняюсь к той же точке зрения. Мы допустили ошибку, не продумав план безопасного отступления к столице.

— Сосредоточения сил, — нервно поправил Рурт.

— Назовите, как хотите! — отмахнулся горец. — Мы получили доказательство того, что наш шаг действительно не понравился противнику, но он сделал довольно удачный контрвыпад, и мы сейчас можем лишь постараться свести к минимуму наши потери… Если удастся.

— Пусть всю авиацию бросят на дороги, — приказал Рахут, чтоб сделать хоть что-то.

— И оставить столицу без прикрытия с воздуха? — уточнил Субар.

Рахут, застыв, смотрел на него. Субар был боевым офицером и разбирался в войне не хуже Авсура. Он, похоже, знал, что нужно делать, и при этом был в сносных отношениях с бывшим повстанцем.

— Ладно, — проговорил Рахут. Ему хотелось признаться, что он в растерянности и не знает, что делать. Он думал, что достаточно иметь сильную армию, чтоб победить, а тут оказывается нужно ещё кое-что. Ему хотелось, чтоб эти двое поняли, что он нуждается в их помощи сейчас, но гордость не позволила ему сказать это. Хмуро взглянув на майора, он произнёс: — Майор Субар, в сложившихся обстоятельствах я возлагаю на вас командование армией. Надеюсь, вы осознаете всю полноту ответственности…

— Безусловно, ваше величество, — перебил Субар. — Позвольте мне приступить к исполнению своих обязанностей немедленно!

И, щелкнув каблуками, он отошёл к пульту связи. Рурт рассеянно проследил за ним взглядом. Рахут подумал, что нужно бы повысить майора в звании хотя бы до генерала, но потом махнул рукой. Похоже, никого, кроме полковника Рурта это назначение не смутило.

— Что у нас в Оне? — спросил Рахут.

— Пока тихо, ваше величество, — обиженно произнёс полковник.

И в этот момент к макету подошёл молодой офицер со спутниковым снимком в руках. Авсур бросил взгляд на бумагу и по его скулам прошлись желваки.

— Сержант Алкер, — крикнул он, передавая снимок Рурту. — Срочно связь с комендантом Оны!

— Что там? — насторожился Рахут и выхватил лист из рук полковника.

— Несколько пролетов моста Королей со стороны Оны взорваны, — пояснил странную мешанину линий и пятен Авсур. — Это единственный мост между континентами.

— Мне это известно! — крикнул Рахут. — Что это значит?

— Мы потеряли ещё две тысячи, — хрипло ответил полковник. — У нас нет никаких шансов переправить их через двухкилометровый пролив со стремительным течением.

— Подождите! — поморщился Авсур. — У них же там есть транспортники! — он какое-то время слушал то, что передавали ему из Оны и, наконец, его лицо разгладилось, но это было не облегчение, а скорее знак смирения перед судьбой. — У них нет транспортников. Горцы свалили в ущелье, на дне которого стояли челноки, несколько каменных глыб, после чего засыпали вход в ущелье. Они тоже начали войну против нас. На эти две тысячи мы тоже можем больше не рассчитывать.

— Мне нужно было прикончить этого змея вслед за местным королём! — в ярости воскликнул Рахут, имея в виду Юниса, и в следующий миг осекся, заметив странный взгляд Авсура. Тот внимательно смотрел на него, но думал о чём-то своём, и было видно, что эти мысли не доставляют ему удовольствия. — Что ещё? — резко воскликнул Рахут.

— Ничего, — тихо ответил Авсур и снова взглянул на макет. Он вспомнил о короле Кибелле, которого сбросил в колодец живым. В колодец, со дна которого, как сказал ему проводник, был выход.

II

Бонн-Махе ещё ничего не знала о том, что Диктиона, наконец-то, выступила против захватчиков. Она была слишком занята в последние дни. Она искала загадочный свиток, который был платой за службу двух изгоев, умеющих управлять таинственным и ужасным Проклятым демоном. Долгое время она откладывала это, понимая, что пока свиток не найден, изгои со своим демоном привязаны к Диктионе, а, значит, и к Рахуту. Некуда спешить, думала она, наблюдая за победоносной операцией по захвату планеты, и повсеместным отсутствием сопротивления со стороны местного населения. Даже пропажа трупов монахов, а вместе с ними и гвардейцев, стоявших на посту, её не насторожила, а скорее разозлила. Поэтому заговор с целью покушения, да ещё произошедший в самом дворце, набитом охраной под завязку, а в особенности то, что он не удался лишь по чистой случайности, её, действительно, напугал. Обнаружение подземного хода, по которому скрылись заговорщики, не помогло их поймать, зато были найдены другие ходы, очень запутанные и разветвлённые, из которых вернулась лишь четверть посланных в погоню людей. Часть была сожрана каким-то монстром, о котором сбивчиво рассказывал плакавший как ребенок седоусый капрал. Ещё двое провалились в люк, который закрылся над ними через считанные секунды. Трое были смыты неизвестно откуда взявшейся волной, которая унеслась прочь, прихватив, с собой этих несчастных. Ещё одного придавило упавшим сверху камнем, пятерых — внезапно опустившимся потолком, двоим снесло головы невидимым клинком и четверо погибли по разным причинам: укусила змея, проткнуло огромными вилами, раздавило сдвигающимися стенами и убило стрелой из хорошо смазанного самострела. И, наконец, что стало с пятью пропавшими без вести, так никто и не узнал. Таинственные катакомбы под городом оказались нашпигованы смертельными ловушками, а это было серьёзно и сильно подняло авторитет бывших хозяев дворца в глазах Бонн-Махе.

Она настояла, чтоб заговорщиков из числа аристократов, которых удалось захватить, жестоко и публично казнили. Правда, смотреть на казнь никто не пришёл. Солдаты, посланные с приказом привести горожан насильно, вернулись с сообщением, что дома вокруг площади пусты. Нет даже собак. Это насторожило её ещё больше. Она была уверена, что всё население города не могло уйти за стены, ведь все пути были перекрыты, и поимка части заговорщиков при попытке выбраться в реку через канал, только подтверждала это. Она испытывала смутное, но стойкое беспокойство. Наслаждаться казнью ей пришлось в одиночестве, и то, что все пленники умирали, молча или распевая какие-то гимны, испортило ей всё удовольствие. Она, наконец, признала, что ей противостоят умные, хитрые, коварные и очень мужественные противники. В распоряжении её сына была армия со всем набором этих металлических игрушек, а она хотела приберечь для врага другой подарок. И этим подарком должен был стать демон разрушения, которого она вознамерилась подчинить себе.

Направив своих учёных секретарей перебирать королевскую библиотеку, а палачам приказав любой ценой выпытать у пленных монахов какие-либо сведения об этом свитке, она принялась обхаживать Сёрмона. Это было не так уж неприятно, поскольку этот огнекудрый и ухоженный аристократ знал толк в любви. Вот только узнать от него что-то полезное она не сумела и вскоре поняла, что не только она пытается выудить у него секреты, но и он ловко выспрашивает у неё что-то в самые неподходящие моменты самым сладким голоском. Она разозлилась и увидела циничный оскал длинных клыков. Ей захотелось взять лучемёт и заехать по этим клыкам прикладом, однако, лучемёта не было, а Сёрмон был полезен и, кроме того, опасен. Она собрала с полу свои роскошные тряпки и ушла несолоно хлебавши.

Её ученые секретари ничего не нашли, и она отправила их в полуразрушенный внутри Храм искать свиток среди камней, и приказав без него не возвращаться. Однако особой надежды на то, что они что-то найдут, у неё не было. Скорее уж что-то можно было узнать у монахов, но они умирали один за другим, так ничего и не сказав.

Последний умер в тот вечер, когда Дикт выступил против захватчиков, и Бонн-Махе, отхлестав палачей по физиономиям за то, что они позволили ему слишком быстро и легко умереть, вышла из подвала. Она медленно шла по коридору в сторону королевских покоев, где устроила свою резиденцию, и обдумывала следующие шаги. Её злость постепенно угасала. Ей нужен был этот таинственный свиток на красном пергаменте, испещрённый неизвестными письменами и украшенный по углам четырьмя магическими пентаграммами. И если она добудет его, то весь мир ляжет к её ногам и ногам её сына, потому что страх перед смертью и разрушением всегда был действенней любого оружия.

Пройдя мимо стражи, она приказала им никого кроме его величества императора к ней не пускать, и вошла в свои апартаменты. Ей нравились эти спокойные, просторные и уютные комнаты, в которых витали ароматы благовоний, пропитавшие изысканные мягкие драпировки. Она жила среди неброской утонченной роскоши, окружавшей ранее королеву Дикта, но спать уходила в опочивальню короля. Ей было приятно засыпать, чувствуя немного терпкий горьковатый аромат воскурений, напоминавших ей о молодых и сильных мужчинах.

Ложиться ещё было рано, и оставалось время подумать, как достичь поставленной цели, поэтому она зажгла светильник в уютном будуаре и села в удобное широкое кресло, выложенное тонкими подушками, сшитыми из нежного шёлка. Вытащив из причёски заколки, она распустила волосы и мельком взглянула в зеркало. Потом отвернулась, и посмотрела в окно, где над кронами дубов мерцали золотые звёзды. Ей захотелось просто расслабиться, и она откинулась на спинку кресла, прислушиваясь к плеску воды, доносящемуся из сада. Но в следующий момент она услышала какой-то другой звук, странный шорох за стеной. Потом всё стихло. Она какое-то время прислушивалась и снова что-то услышала. Первым её порывом было позвать стражу, но потом она передумала. Взяв из ящика небольшого резного комодика маленький изящный, отделанный драгоценными камнями бластер, она встала и, прихватив лампу, вошла в спальню королевы. Здесь было пусто, но звук уже более отчётливый слышался из-за приоткрытой дверцы, ведущей дальше, в спальню короля.

Бесшумно ступая в своих мягких туфельках, Бонн-Махе подошла к дверце и заглянула в ту спальню, выставив вперёд бластер. То, что она увидела, поразило её. На столе стояла зажжённая свеча, а на полу с испуганным бормотанием застыла какая-то фигура. И стоило лучу света упасть на неё, как фигурка съёжилась и замерла, подняв над головой руки с узкими бледными ладонями. Присмотревшись, Бонн-Махе увидела, что перед ней молоденькая девушка с густыми чёрными волосами и огромными, как у серны, испуганными глазами.

— Не убиваете меня… — забормотала девушка по-алкорски. — Я не воровка, нет… Я пришла за одной вещью. Мне она очень нужна. Иначе меня накажут… Жестоко накажут!

— Ну-ка, ну-ка… — Бонн-Махе внимательно осмотрелась по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, вошла. — Кто ты такая и что тебе нужно?

— Я Кента, дочь лорда Узмана, покойного лорда Узмана… — поспешно затараторила девушка, пока Бонн-Махе, держа её на мушке бластера, ставила свой светильник рядом со свечой. — Я фрейлина её величества королевы Шилы, я ведаю её драгоценностями. И я потеряла… — она всхлипнула. — Я потеряла её подвеску в виде глаза. Эта подвеска заговорена. С её помощью её величество очаровала короля Кибелла. Она очень берегла её, потому что пока подвеска при ней, король её любит. Пока его величество был в отлучке, подвеска была не нужна, и никто не замечал, что она потеряна, но он вернулся…

— Кто вернулся? — басовито взвыла Бонн-Махе, вцепившись в густые волосы Кенты.

— Король. Он приехал вчера вместе с сыном и прекрасной леди, явившейся со звёзд.

— Леди? Чёрная вдова? — пробормотала Бонн-Махе, вспомнив путаное донесение о странном звездолёте, затерявшемся на планете. — И сын? И король Кибелл жив? Где он?

— Он в ставке! — испуганно и растерянно забормотала девушка. — В своей ставке. Он сердит на королеву, говорит, что она дурно одета и не ласкова с ним. Ей нужен амулет… Или она убьёт меня!

— Она не убьёт тебя, милое дитя… — голос Бонн-Махе стал слаще мёда. Она нежно погладила мягкие волосы Кенты и с улыбкой наклонилась к ней. — Тебе нечего бояться, моя маленькая козочка. Я сумею защитить тебя. Ты такая красавица, и так хорошо говоришь по-алкорски.

— Меня учили… — пробормотала девушка, зачаровано глядя на Бонн-Махе. В её огромных ясных глазах вспыхнуло восхищение. — Кто вы, прекрасная госпожа? Вы так добры ко мне. Вы ведь не убьёте меня?

— Конечно, нет, моя милая, — заверила её Бонн-Махе, гладя пальцами нежную смуглую щёчку. — Я не причиню тебе зла. Просто ты напугала меня. Ты вошла сюда без спроса.

— Я искала амулет, который должно быть обронила… — начала оправдываться Кента, но Бонн-Махе покачала головой.

— Неважно. Теперь я знаю, что ты всего лишь несчастная маленькая девочка. Очень красивая и нежная девочка. И хорошо воспитанная, не так ли?

— Я фрейлина, — пробормотала та.

— Конечно, фрейлина, — мурлыкнула Бонн-Махе. — А я мать вашего нового повелителя императора Рахута, — она покачала головой, заметив испуг в чёрных глазах девушки. — Тебе нечего бояться, дитя. Ты под моей защитой. Теперь ты будешь моей фрейлиной. У тебя будет лёгкая и приятная работа, много красивых нарядов и возможность выйти замуж за высокопоставленного сановника империи. Ты согласна, малышка?

Девушка тихонько кивнула. Она не отрывала восторженного взгляда от прекрасного лица бывшей одалиски, и не смотрела на бластер, который та по-прежнему сжимала в своей маленькой ручке. Девушка была очаровательна. Бонн-Махе думала о том, что её можно использовать в дворцовых интригах, поскольку стоит её немного поднатаскать, она будет без труда покорять мужские сердца. Но это потом, а пока… Пока эта малышка рассказала очень важные новости. Оказывается, король жив, принц на Диктионе, и с ними находится таинственная и опасная особа, вдова самого императора пиратов, державшего в страхе полгалактики. И теперь необходимо выяснить, что ей нужно здесь. И где находится ставка, как пробраться туда, чтоб захватить королевскую семью. Бонн-Махе улыбнулась девушке. Если она не скажет сама, то, как ни печально, её придется отдать палачам.

— Я согласна. Я сделаю всё, что пожелаете, прекрасная леди, — как во сне пробормотала Кента и вдруг вздрогнула, увидев бластер.

Бонн-Махе улыбнулась и отвела его в сторону, не собираясь убирать. Но Кенте было достаточно и этого. Распрямившись как пружина, она сильными пальцами вцепилась в запястье руки, сжимавшей бластер, а другой рукой схватила нежную шейку Бонн-Махе и рванула вверх. И уже теряя сознание, та почувствовала, что висит, болтая ногами в воздухе. Леди Кента, единственная наследница благородного наставника короля Кибелла в воинском искусстве, была ростом с высокого мужчину и обладала не меньшей силой.

III

Она медленно приходила в себя. С трудом ощущая занемевшее тело, она попыталась пошевелиться, но ей это не удалось. Причины она ещё не знала. Она вообще не могла понять, что же произошло, и как её угораздило оказаться в темноте с ощущением пыльного мешка, накинутого на голову. Постепенно восстановив дыхание, ей удалось, наконец, успокоить тупую боль в висках, мешающую думать. Она почувствовала странный густой запах дыма и каких-то трав, а потом вспомнила перепуганную девушку у своих ног, хорошенькую и несчастную. Бонн-Махе внутренне вздрогнула от злости и досады! Столько слышать о коварстве местных дикарей и поступить так глупо! Услышать подозрительный звук и не вызвать охрану! Увидеть чужого человека, пусть даже девицу, и тут же поверить этому загнанному лепетанию! И забыть о заговоре, в котором принимали участие женщины! И о том, что эти женщины с гордым высокомерием встречали даже мучительную смерть! Но девочка была так убедительна, надо отдать ей должное. Змея! «Если я доберусь до неё!..» — вспыхнуло в мозгу. Но нужно ещё добраться.

Бонн-Махе снова возобновила свои попытки пошевелиться и тут же с ужасом поняла, что ей мешают крепкие тугие путы, от которых немеет тело. И самое страшное, что она была не просто связана. Она оказалась примотана к чему-то большому и плоскому. И очень жёсткому. Вокруг неё что-то двигалось, и кто-то был рядом. В полной тишине. Сквозь опущенные веки она, наконец, различила отблески света и, собравшись с духом, постепенно открыла глаза.

Было полутемно. Она находилась в какой-то незнакомой высокой комнате и лежала не на полу, а на столе. Её руки, ноги, туловище и шея были притянуты широкими путами к столешнице. Неверный мерцающий свет исходил от свечей. Одна из них, конусовидная чёрная свеча уже стояла слева в углу стола. Ещё три пылали в руках высокого человека в чёрном. В тот миг, когда она взглянула на него, он повернул голову, и она увидела большие глаза Кенты. Плотно сжатые губы на бледном лице и этот спокойный беспощадный взгляд совсем не детских глаз. Кента медленно обходила стол. Вторую свечу она поставила на угол возле левой ноги Бонн-Махе. Пройдя направо, она почтительно обогнула ещё одну женскую фигуру, и поставила третью свечу на следующий угол. Бонн-Махе попыталась приподняться, чтоб разглядеть вторую женщину, но верёвка врезалась ей в горло, и она вынуждена была снова опустить голову. И всё же ей удалось рассмотреть очень красивую женщину с роскошными, чёрными, как ночь, волосами, узким лицом с чувственными полными губами, высокими тонкими скулами и чёрными глазами ведьмы. Незнакомка была закутана в грубую тёмную накидку, её руки были сложены перед грудью необычным образом, так что пальцы странно переплетались, а глаза смотрели прямо перед собой, невидяще и, в то же время прозревая что-то за гранью этого мира. Бонн-Махе показалось, что женщина находится в трансе. Это, да ещё чёрные свечи, незнакомое помещение и эти пальцы, сложенные в подобии мудр, о которых ей приходилось когда-то слышать, навело её на мысль о каком-то магическом ритуале, и она задрожала от ужаса.

Четвёртая свеча была установлена, и Кента, на мгновение исчезнув из поля зрения, вернулась вновь. В её руке была странная чёрная стрела с серым металлическим наконечником и пёстрым оперением. Встав в изголовье Бонн-Махе, она замерла, глядя на женщину в изножье. Теперь казалось, что эти две смуглые черноволосые женщины на самом деле лишь одна, а вторая — её отражение в волшебном зеркале. Бонн-Махе испуганно смотрела на ту, что была старше, и пыталась хоть что-то сказать, чтоб побороть эту застывшую неподвижность, хотя бы спросить кто она. Но язык не слушался, во рту пересохло, а горло свело судорогой.

Наконец незнакомка медленно закрыла глаза и её густые длинные ресницы очертили на бледных щеках два чёрных полукружья. Она вздрогнула, опустила голову на грудь и затем, снова выпрямившись, открыла глаза. Чёрные сияющие зрачки уперлись в лицо ормийки пронзительным обжигающим взглядом.

— Ты не знаешь меня, — произнесла она неожиданно низким мелодичным голосом. — Я пришла в этот мир давно, оттуда, где свет сходится с тенью, где нерождённые и умершие соприкасаются ладонями, чтоб поделиться знанием греха и ощущением безгрешности, где трава забвения прорастает в бушующем море страстей, и где правит то, что непостижимо для живущих по эту сторону. Я пришла в поисках сердца того, кто даст мне познать радость и боль, он назвал меня Шилой, и я стала повелительницей в этом мире. Но для тебя я ведьма Кирлина из древнего народа, стоящего за гранью света. Я пришла сюда, чтобы свершить возмездие. И я его свершу.

Чёрные ресницы опустились, и Бонн-Махе снова смогла вздохнуть. Она верила каждому слову этой загадочной женщины, в тёмных глазах которой светилось что-то, что не могло быть присуще человеку. Древняя и ужасная сила истекала из горящих зрачков королевы-ведьмы. И Бонн-Махе поняла, что обречена. Она не могла говорить и только слушала тихий голос Кирлины.

— Вы явились сюда как воры, — тихо продолжила та, снова взглянув на свою пленницу. — Вы ворвались в наш спокойный мир, чтоб отнять его у нас. Вы принесли с собой войну и смерть, и в ответе за это твой сын. Я пришла сюда, чтоб отомстить ему, но встретила тебя. Пусть будет так, в вас течёт одна кровь, и всё равно, кто из вас обагрит ею алтарь. Возмездие настигнет виновного.

Бонн-Махе в ужасе вскинула глаза на стрелу в руках Кенты, но Кирлина покачала головой.

— Не думай, что я удовольствуюсь обычным убийством. В час скорби по казнённым вами друзьям моим я дала обет не надевать королевских одежд и не украшать себя, пока они не будут отомщены. В тот момент я думала, что хочу убить. Но что значит одна смерть грешника против гибели многих героев, принявших мученичество за свою родину? И кто я? Разве я уподоблюсь вам, убивающим беззащитных врагов? Нет, я не убью тебя, но я поставлю твою душу перед Судьей и Палачом, пусть он решит, жить тебе или умереть! Достаточно будет твоей смерти за грехи сына или за ваши грехи проклятье должно лечь на семь колен вашего рода. Или ему будет угодно вообще пресечь ваш род, дабы не двинулись ваши злодеяния, несомые сквозь века по реке времени. Пусть решает он, Тёмный Арб, бог войны и возмездия. Он справедлив и беспощаден к виновным. Я вложу твою душу в его руки, а ты молись, чтоб ангелы успели выхватить её до того, как он раздавит её между своими каменными ладонями. Молись, и если твоя душа имеет достаточно света и силы, ты доживешь до утра.

Слабая надежда затеплилась в душе Бонн-Махе. Её не будут убивать. И, может, она уцелеет. В годы своей юности в императорском дворце на Орме ей приходилось участвовать в магических ритуалах, бывших тогда в большой моде. И тогда ей тоже было страшно, она боялась за свою душу, но каждый раз эти жутковатые жестокие игры заканчивались ничем. Так что, может быть, и на этот раз…

Кирлина тем временем достала откуда-то тёмную чашу, выточенную из камня, и, взяв её в руки, подняла над головой. Её глаза снова замерцали, и из груди вырвался хриплый вздох, вслед за которым послышалось тихое пение. Низкий голос медленно произносил незнакомые слова, от которых по телу прокатывалась леденящая волна ужаса, а по коже пробегали мурашки. Ведьма тихонько напевала заклинание, и глаза её начали закатываться. Лицо бледнело, и волосы медленно поднимались наэлектризованной гривой. Бонн-Махе с ужасом смотрела на неё и вслушивалась в жуткий речитатив, а потом вдруг явственно услышала откуда-то снизу нестройный хор голосов, медленно напевавших что-то. За спиной ведьмы сгущалась тьма, от которой веяло страхом и болью. Внутри этой тьмы постепенно начало разгораться алое сияние, и, словно в ответ на это, вокруг неподвижной фигуры ведьмы заструился призрачный голубой свет. Её глаза ослепительно вспыхнули во мраке, и тут же пламя свечей странно вытянулось, заострилось и позеленело.

— Приди и возьми! — тихо, но чётко произнесла над головой Бонн-Махе Кента. — На твой суд отдаём…

И в следующий момент алое сияние взорвалось, превратившись в огромную мужскую фигуру. Древний бог мести протянул вперёд руку, и из чаши, которую держала над головой Кирлина, заструился белый свет, сформировавшийся в тонкий луч, легший в огненную длань Арба. Перед глазами Бонн-Махе всё поплыло. Ей грезилось, что она стоит в одной рубашке у каменной стены тёмного подвала в императорском дворце и смотрит на мужчину, который хладнокровно натягивает лук, целясь ей в сердце. Она в ужасе закричала и очнулась.

Она лежала в темноте, но её тело было свободно. Топот многих ног донёсся из-за стены. Какие-то люди вбежали с фонарями, подняли её с пола и уложили на постель. Они что-то кричали, требовали кто врача, кто — позвать его величество. Бонн-Махе никого не узнавала. В груди она ощущала острую и жестокую боль. Пока служанки и фрейлины суетились вокруг, она безучастно лежала, глядя в окно, а потом её взгляд упал на стол, где рядом со светильником стояли погашенная свеча и чёрная каменная чаша с торчавшей из неё стрелой. В ужасе она вздрогнула, попыталась вскочить, и в этот миг белая стрела огненного бога настигла её. И она умерла.

IV

Это известие принёс молодой офицер. Со скорбным выражением на лице он вошёл в штабной зал и замер, в нерешительности глядя на Рахута, слушавшего переговоры офицеров с командирами подразделений, двигавшихся к столице. Заметив его, оставшийся не у дел, полковник Рурт торопливо подошёл и, выслушав сообщение, с таким же скорбным видом подошёл к Рахуту.

Авсур, занятый анализом донесений, краем глаза заметил, как внезапно вскочил новоявленный император и бегом бросился к выходу.

— Что это с ним? — недоумённо пробормотал он.

— Видать приспичило… — хохотнул Сёрмон, прослушивавший один из каналов связи.

Майор Субар укоризненно взглянул на него. Алкорец лишь пожалплечами, и в этот момент к ним подошёл Рурт.

— Такое несчастье и в такой тяжёлый для его величества момент, — вздохнул он. — Её величество прекрасная Бонн-Махе только что скончалась.

— Какой ужасный удар! — воскликнул Субар, а изгои переглянулись.

— Скончалась? Отчего? — спросил Авсур.

— Сердечный приступ, как сказал врач.

— Сердечный? — переспросил Сёрмон. — У такой здоровой молодой бабы? Да она меня здоровей была!

— Выбирайте выражения! — возмущённо воскликнул Рурт, но Сёрмон уже не смотрел на него. Он обернулся к Авсуру и тот решительно кивнул:

— Проверь.

Сняв наушники и сунув их растерявшемуся полковнику, Сёрмон поспешил к выходу.

В королевских покоях толпилось много народу, и никто не попытался его задержать, когда он прошёл до самых дверей опочивальни короля. Остановившись на пороге, он сразу оценил ситуацию: врач возился с телом, рядом сидел застывший от горя Рахут, а на столе стояли предметы, которые своим видом совсем не вписывались в роскошную обстановку. Решительно подойдя к столу, он взял чашу со стрелой и быстро осмотрел их.

— Что тебе здесь нужно! — на высокой ноте взвизгнул Рахут, но Сёрмон повернулся не к нему, а к врачу.

— У неё на теле есть следы от веревок? Вы осмотрели руки, ноги и шею?

Врач нерешительно взглянул на него и тревожно покосился на замершего с открытым ртом Рахута.

— Есть, — кивнул он, наконец. — Её тело было сильно пережато верёвками, и кровоснабжение не успело полностью восстановиться.

— Бьюсь об заклад, что при вскрытии выяснится, что на её сердце сквозная рана, будто оно пробито стрелой, — он поднял чашу и показал её врачу. Тот растерянно смотрел на него.

— Что это значит? — хрипло спросил Рахут. — Мою мать кто-то убил?

— Её убил бог возмездия, — ответил Сёрмон. — Каменная чаша с остатками жертвенной крови, чёрная стрела со свинцовым наконечником и оперением из перьев сокола — птицы Арба. Это древний магический ритуал, заменявший когда-то на Алкоре кровную месть. Врага передавали на суд Огненного бога, который, если вина есть, тут же вершил казнь.

— Я не верю в магию! — воскликнул Рахут.

— Вам легче, — пожал плечами Сёрмон и, поставив чашу на стол, направился к выходу.

— Стой! — крикнул Рахут, и Сёрмон остановился, выжидающе глядя на него. — Вернись.

Сёрмон снова подошёл к столу и посмотрел на чашу.

— Что это за ритуал? — спросил бастард, не отводя взгляда от его лица.

Сёрмон молча и сосредоточенно смотрел на магические атрибуты. У него было такое лицо, что уже невозможно было представить его в роли шута или пажа. Несмотря на гладкую кожу и ясные глаза было видно, что он прожил много лет, тяжёлых, страшных и неприкаянных лет, виной которым было то, что он видел перед собой. Потом он покачал головой и взглянул на Рахута.

— Старый ритуал. Очень старый, — негромко произнёс он, — и потому очень простой и очень действенный. Он обращён к Арбу, который когда-то был не столько богом войны, сколько огненным богом справедливости. Каким-то образом волхвы вызывали его и предавали на суд того, кто, по общему мнению, был повинен в злодеянии. Или близкого родственника этого человека. Если вины не было, огонь отступал, не причинив вреда. Я имею в виду, духовный огонь Арба, а не обычный. Если вина была на жертве или на её родичах, то она умирала оттого, что незримая стрела пронзала сердце. Если стрела была в чаше, то это означало и смерть другого виновного, если стрела сломана, то проклятие ложилось на всех потомков до седьмого колена, если кровь на дне высохла, значит, род пресечётся. Кажется так.

— Откуда тебе это известно? — Рахут, казалось, хотел прожечь взглядом его лицо, но встретив взгляд прозрачных зелёных глаз, тут же отвернулся.

Сёрмон пожал плечами.

— Мне рассказывали об этом с детства. Аристократические роды любят мрачные истории, оправдывающие их негодность проклятием предков. Некогда один из прежних графов Лоуортов убил соседа и украл его дочь. Она сбежала, но через несколько дней его отца нашли мёртвым на полу спальни. На его теле были следы от верёвок, а на столе стояла чаша с воткнутой в неё чёрной сломанной стрелой. Его сердце выглядело как пронзённое чем-то длинным и тонким. На дне чаши была высохшая кровь.

— И что? — воскликнул Рахут. — Твой отец, кажется, процветает на Алкоре, а ты жив и здоров.

— Я — достойный потомок своих предков! — неожиданно и злобно оскалился Сёрмон, так что врач невольно отпрянул, а Рахут снова отвернулся, — Я седьмой в роду, если считать с того похитителя девицы! Ты думаешь, что я смогу произвести на свет благородных продолжателей рода? Я — вершина проклятия Лоуортов, и на мне для них всё закончится. И пусть скажут за это спасибо.

Он смотрел на смущённого и напуганного Рахута.

— Не волнуйся, твоя стрела цела и проклятие твоих потомков не ждёт… Если они будут. Загляни в чашу сам.

Рахут со смятением посмотрел на чашу, а потом на Сёрмона, который с холодным и неотвратимым, как само возмездие, взглядом стоял над ним.

— Я в это не верю! — вдруг крикнул Рахут. — Чушь! Старые боги твоей планеты, которая чёрт знает как далеко отсюда! Откуда они возьмутся!

— Боги идут за людьми, которые верят в них, — пожал плечами алкорец. — Они живут верой. Десять тысяч лет назад частица старого Арба последовала за несколькими сотнями людей, веривших в него. И кто-то из ныне живущих сберёг в себе веру своих предков, а значит, сохранил и его, того бога справедливости, который даже на Алкоре давно уже деградировал до уровня пустого и злобного беса. Кто-то, кто смог вызвать его и заставить вершить суд.

— И я должен поверить в это?

— Ты же веришь в Проклятого? — Сёрмон невесело усмехнулся. — Сейчас узнаем, веришь ли ты. Я скажу тебе правду и посмотрю, как ты на неё отреагируешь. Видишь ли, ты всего лишь глупый и злой мальчишка. Тебе дана власть, но ты используешь её не так, как надо. Для того чтоб получить проклятие на свою голову, не обязательно иметь шесть поколений злобных и развращенных предков, иногда достаточно нескольких лет, месяцев и даже дней, чтоб погубить свою душу, а вслед за тем всё оставшееся тебе время платить, платить и платить по счетам, пока весь долг не будет выплачен. Только цена может быть непосильно велика и тогда очень просто отчаяться и кинуться в бездну. Но это не избавляет от обязанности платить, просто счёт растёт. Ты уже напортачил более чем достаточно. На твоих руках кровь тех, кого религии сотен миров причислили бы к лику святых. Эта цена уже занесена в твой счёт, а платить тебе нечем, потому что душа твоя так же бедна и пуста, как карман нищего. У тебя есть только жизнь, и тебе придется отдать её. Арб сказал, — Сёрмон указал на стрелу в чаше. — Кто-то ещё должен умереть, кто-то, кто виновен. Из родичей этой женщины здесь только ты, и твоя рука лежала на эфесе. Ты — покойник, парень. И не надо заглядывать в чашу, чтоб узнать, что кровь на дне высохла. У тебя не будет потомков, ты просто не успеешь ими обзавестись. Но это уже твоя проблема,

— Ты! — закричал Рахут, вскакивая и вытаскивая из кобуры бластер. — Ты сумасшедший! Я пристрелю тебя как собаку!

— Да, я сумасшедший, — печально улыбнулся Сёрмон. — Но вотпристрелишь ли ты меня? Попробуй. Может, тебе удастся разорвать цепь ужаса, стянувшую твой мозг. Ведь всё взаимосвязано. Магия и твоя вера. Если ты выстрелишь, значит, ты не веришь в Проклятого, всё, что я тебе сказал, — бред безумца, а не выстрелишь, значит, истина моими устами даёт тебе последнее предупреждение. Так как?

Он с любопытством смотрел на Рахута, который застыл с бластером в руке. Было видно, что он в смятении. Лицо его побледнело, рука дрожала. Гнев и страх сцепились в его сердце в жестокой схватке и гнев уступил. Мрачно взглянув на алкорца, он опустил оружие.

— Ты проиграл, — с сожалением произнёс Сёрмон. — Боги идут за теми, кто в них верит, и боги мести, в том числе, — он повернулся и пошёл к выходу, но на пороге задержался. — А, может, тебе и повезло. Годами расплачиваться за свою глупость так тяжко. Куда лучше расплатиться за всё разом и сполна. Одним махом. И следующую жизнь начать с чистого листа, белого, как снег на вершинах гор.

Он ушёл. Рахут в смятении смотрел ему вслед, а потом сунул бластер в кобуру и повернулся к врачу. Он старался говорить спокойно.

— Что может сделать комплекс вины и склонность к депрессивным состояниям с далеко неглупым человеком.

Смущенный доктор поспешно закивал.

— Я слышал, что он…

— Неважно! — перебил Рахут. — Я хочу, чтоб мою мать приготовили к торжественному погребению. Погребальный костер пусть сложат на площади. Да, и я не хочу, чтоб её вскрывали.

— Но мы могли бы узнать… — залепетал врач.

— Я не хочу! — злобно оборвал его Рахут. — И уберите это всё со стола! И чтоб мне на глаза не попадались эти вещи! И не беспокоить меня без нужды!

Он выскочил за дверь и побежал по коридорам к себе в апартаменты, а за ним, как тени, неслись его невозмутимые телохранители. Он так и не решился выгнать их из комнаты, потому что его страх был слишком силён.

А Сёрмон вернулся в зал Звезды и присел на подлокотник пустого кресла рядом с Авсуром, который всё так же вёл переговоры по радио, пристально глядя на макет. В промежутке между сеансами он взглянул на Сёрмона и, увидев, как тот выразительно чиркнул большим пальцем по горлу, невозмутимо кивнул. И лишь заметив на его лице мрачную гримасу, спросил:

— Что с тобой?

— Да ну, — отмахнулся тот. — Растравил мне душу этот щенок.

— Что растравил? — с усмешкой спросил Авсур.

— То самое… — проворчал алкорец и, поднявшись, поплелся к пульту связи. Усмешка тут же исчезла с лица Авсура и он, прищурившись, какое-то время смотрел на Сёрмона, а потом, вздохнув, дал связисту сигнал вызывать следующее подразделение.