Черные ножи – 5

Глава 17

— Значит, вы говорите, в кинотеатр вас пригласила госпожа Рифеншталь? — штурмбаннфюрер грозно навис надо мной. От него пахло крепким табаком и дорогим одеколоном.

Я же расслабленно сидел на стуле в его кабинете, куда меня вызвали для допроса по поводу гибели Шпеера. Волноваться было не о чем. Кузнецов провел операцию филигранно, застрелив министра в фойе кинотеатра. И спокойно ушел, никем не замеченный.

— Совершенно верно, мы телефонировали с Лени утром, и она позвала меня на премьеру. Хотела таким образом отблагодарить за спасенную жизнь. Вы ведь наверняка слышали, что я прикрыл ее своим телом, когда в ресторацию прилетела британская бомба?

— Слышал, — фон Рихтгофен чуть отодвинулся. Крыть ему было нечем, хотя очень хотелось прицепиться к любой мелочи. Слишком уж, с его точки зрения, я нахально себя вел и слишком часто стал попадаться ему на пути. Но меня эта неприязнь не занимала, пусть себе бесится. — Свободны, лейтенант!

Наконец-то беседа окончилась. Штурмбаннфюрер терзал меня битый час, пытаясь поймать на нестыковках. Впрочем, при этом я чувствовал, что он не верит в мою причастность, иначе действовал бы иначе. Пока же я проходил лишь как случайный свидетель, один из последних, кто видел министра живым. Полагаю, его телохранителям досталось куда больше, если они вообще еще живы. Так прошляпить убийцу, не проследить за охраняемым объектом, бросив его на произвол судьбы — это преступление. Хотя, даже отправься они со Шпеером, живыми бы из фойе не ушли. Кузнецову что один человек, что трое — вот кто профи высочайшего класса! Он уложил бы каждого пытавшегося помешать.

После убийства министра, понятное дело, начался сущий ад. Все вокруг бегали, хватались за оружие, проверили все помещения, но, разумеется, никого не нашли. Приехала криминальная полиция, Гестапо, еще какие-то непонятные люди, весьма грозные на вид. Представители разных ведомств громко ругались между собой, а труп Шпеера все это время лежал в луже крови. Голова министра была прострелена, и на костюме виднелись кровавые пятна. Потом все же догадались прикрыть тело и вызвали труповозку.

Лени было плохо. Она рыдала навзрыд, уткнувшись мне в плечо. После нас разделили. Меня поначалу отвезли в штаб и посадили в камеру, и я проторчал там несколько часов. Затем Рихтгофен вызвал и начал допрос, закончившийся абсолютно ничем.

Слушая вопросы, которые задавал штурмбаннфюрер, я тоже пришел к определенным выводам. Убийцу не задержали, его даже никто не видел. Администратор прибежал на звуки выстрелов буквально минуту спустя, но фойе уже пустовало.

Проверяли зрителей, проверяли прохожих, но это ничего не дало. Еще бы, Николай Иванович уже давно был в офицерской квартире. Какие версии имелись у следователей, было понятно и без слов: подготовленный убийца, вероятно, военный, знающий город и окрестности, умеющий слиться с толпой, он следил за Шпеером и воспользовался удачным моментом. В то, что операция была спланирована заранее, поверить было сложно. Невозможно с точностью предсказать цепочку произошедших событий, поэтому оставался только элемент случайности. По крайней мере, я бы подумал именно так.

Было глубоко за полночь, когда я попал домой. Тут же лег спать — нужно быть отдохнувшим, и проспал до утра, когда за мной приехал служебный автомобиль. В штабе первым делом я наткнулся на Кузнецова, который как ни в чем не бывало курил у окна.

— Доброе утро, лейтенант, — поприветствовал он меня.

— И вам здравствуйте, господин капитан, — я поражался его абсолютному спокойствию и невозмутимому виду.

— Говорят, у вас выдалась трудная ночь? Я слышал о гибели министра. Большая трагедия, такая потеря для страны.

Его самого, судя по всему, на допрос не вызывали. Да и с какой стати? Никто не видел Зиберта в кинотеатре, значит, его там и не было, верно?..

— Ужасное происшествие, — согласился я, — полагаю, в этом замешаны коммунисты!

— Здесь, в сердце Берлина? — поразился Зиберт.

К нам подошли как раз фон Ункер и Баум. Фон Ункер мрачно добавил:

— Не удивлюсь, если коммунисты тут не при чем. Нас отстреливают, как бродячих собак, и никто ничего не может с этим поделать. Сначала Кляйнгартен и Коше — но там хотя бы понятно, не повезло. Теперь Шпеер.

— На фронте проще, — согласился Зиберт. — Там знаешь, где враг. А здесь…

— Быстрее бы обратно, — мрачно протянул фон Ункер, — но эти чертовы новые дивизии… мы никак не можем набрать людей!

— Кстати, а как там госпожа Рифеншталь? — спросил капитан.

— Понятия не имею, — пожал я плечами, — нас разделили, и больше я ее не видел. Полагаю, она в шоке.

— Еще бы, — понимающе кивнул фон Ункер, — пережить два таких ужасных вечера один за другим…

— Главное, что она жива. Я навещу при случае, если Лени не сбежит из этого проклятого всеми богами города.

Мы разошлись по своим кабинетам, работы каждому хватало. Я все ждал, что штрумбаннфюрер навестит меня еще раз, но фон Рихтгофен все не появлялся. Видно, окончательно уверился в моей непричастности.

Штаб шумел как растревоженный улей. Ко мне то и дело заглядывали офицеры, желавшие поинтересоваться подробностями вчерашнего вечера, но я отнекивался, ссылаясь на секретность сведений. Они понимающе кивали, уходили, но через пять минут заходили другие, и все шло по кругу.

Но потом ко мне вошел крайне недовольный происходящим фон Штауффенберг и с ходу заявил:

— Фишер, вы где пропадаете? Все утро вас ищу!

Пришлось прикрыть дверь от прочих посторонних и подробно, насколько это было возможно, рассказать полковнику о произошедшем вчера. Его, как и штурмбаннфюрера, интересовали мелкие детали, но, конечно, про роль Зиберта я не упомянул ни словом, да и про свое участие умолчал. Одно дело планировать свержение верховной власти, а совсем другое — убивать всех подряд вокруг, до кого только можешь дотянуться. На это, как говорится, граф не подписывался.

Выслушав историю до того момента, как я вернулся в особняк, Клаус покачал головой:

— Жаль… крайне жаль, что все так получилось. Шпеер был одним из самых адекватных людей, кого я знал. У нас были на него большие планы.

— Найдете другого, — пожал я плечами.

В моей исторической линии Шпеер просидел в тюрьме двадцать лет, полностью отбыв срок, назначенный ему Нюрнбергским трибуналом, и никакой роли в судьбе послевоенной Германии уже не сыграл. Он тоже, как и многие другие, пытался обелить себя и после писал в мемуарах, что «лишь исполнял свой долг перед страной» и что ничего не знал о многочисленных преступлениях нацистов, но поверить в это сложно, учитывая уровень осведомленности и допуска министра к самым разным секретным документам и отчетам.

Так что я не рассматривал личность Шпеера, как необходимую в дальнейшем нашему командованию. Конечно, я мог и ошибаться, но… остановить Кузнецова даже не стал бы пытаться.

Сама идея — столь нагло и красиво убрать рейхсминистра в столице, практически на виду у всех, была гениальна. Запугать других открытым террором, показать, что неуязвимых не существует — эта была мощнейшая акция, которая устрашит многих, а остальных заставит крепко задуматься.

— Где их взять, других? — вскинул на меня взгляд фон Штауффенберг. — Вы думаете, если Адольфа не станет, все пойдет как по маслу? Нет! Начнется грызня за власть. Попытаются заключить сделки с американцами, с британцами. Кто-то захочет сделки с Союзом, но русских боятся, не считают за честных игроков. Хотя, как по мне, большевики куда благороднее тех же островитян. Те только и думают, где бы обмануть, обвести вокруг пальца. И после того, что наши бомбардировщики сделали с Лондоном… они будут мстить. И они не дадут Сталину долго радоваться победе. Я бы на месте русских ждал продолжения войны, но уже против другой страны… или даже коалиции стран.

— Ничего, Союзу найдется, чем ответить на новую угрозу, — создание ядерного оружия надолго закроет эту проблему, и если в этот раз мы успеем раньше американцев, то никто даже рыпнуться не посмеет. Но рассказывать все это графу я не стал.

— Полковник фон Фрейтаг-Лорингофен вчера передал мне два пакета взрывчатки, — понизив голос, сообщил Штауффенберг, — и к ним «карандашные» взрыватели. Знаете, что самое любопытное?

— И что же?

— То, что взрывчатка британского производства. Невольно закрадываются вопросы…

— Не тайная ли это операция англичан? — понимающе кивнул я.

— Вот именно! Что, если в итоге все сыграет на руку только им?

— Не волнуйтесь, весь мир выиграет, если фюрер умрет. Вот только…

— Что еще? — заволновался Клаус.

— В случае убийства, он превратится в мученика, станет святым для многих… в идеале нужно, чтобы он сдох, как свинья, в луже собственных нечистот. Но…

— Но этого мы с вами осуществить никак не сумеем. Нам бы тут не облажаться.

— Справимся, — подбодрил я его. — С нами правда!

— Прежде я искренне считал, что правда с Германией, — тяжело вздохнул полковник, — и не только правда, а Божья воля. Вот только после северной Африки все переменилось. Там я видел такое… никому того не желаю. А потом вернулся в империю, и что? Бездарность и некомпетентность руководства, жадность и людоедство, пусть не в прямом смысле. Разве ради этого я воевал и потерял глаз и руку? К этому я стремился? Ведь наши цели изначально были совсем иными, благородными, а помыслы — чисты и непорочны. По крайней мере, мои и моих товарищей. И куда все скатилось? В ад…

Я не нашелся с ответом и просто промолчал. Штауффенберг вышел из кабинета, но буквально через минуту без стука ко мне завалился Зиберт.

— Есть разговор, — таинственно заявил он.

— Вечером в особняке, где я квартирую, — предложил я.

Николай кивнул и тут же убежал. Если бы было что-то срочное, он бы не ушел, а так подождем с объяснениями до свободного часа. Удобный случай передать микропленку без свидетелей, ведь другого может не представиться. Брать с собой в штаб столь важную вещь я не рисковал.

Телефон на столе задребезжал, я снял трубку и услышал усталый голос Лени:

— Рудольф, это ты?

— Я… — что ей сказать, чем утешить… а, собственно, зачем?

— Хочу тебя видеть!

Хелен — ниточка к Адольфу, разрывать с ней связь неразумно. Тем более это будет выглядеть подозрительно после произошедшего.

— Приеду к тебе в шесть часов.

— Жду!

Разговор прервался.

Ехать к Лени я не очень хотел, но и терять с ней контакт — тоже. В конце концов, она лично была знакома не только с Гитлером, но и со многими высокопоставленными чинами, и еще не полностью отыграла свою роль. Шпеер — лишь первый номер, я был уверен, что амбиции Кузнецова простираются много дальше.

До конца дня меня более никто не побеспокоил, и я продолжил заниматься уже привычным вредительством, манипулируя с недобросовестными поставщиками. Я делал заказы уже не только для новых дивизий, но и для всей армии резерва, да и для действующих на фронте частей.

Небось, как прихватит желудочный грипп и дизентерия, так сразу пропадет всяческое желание воевать. А после тех продуктов, приказы на которые я подписывал, это было неминуемо. Просрочка, некондиция — все шло в дело.

Страдайте, твари, мучайтесь! А если при этом часть вас подохнет, тем лучше!

Хороший нацист — мертвый нацист.

Если ты пришел на войну, будь готов на ней умереть. Если тебя заставили силой, мобилизовав против воли, это тоже твои проблемы. Значит, надо было думать раньше и уехать далеко, пока такая возможность еще имелась. К сожалению, многие умные мысли приходят слишком поздно, когда ничего уже не исправить и не поменять.

Я вышел на улицу. Погода была приятная: дул теплый весенний ветерок, небо очистилось от туч, а солнце еще только начинало свой путь к горизонту. Сказав шоферу, что на сегодня он свободен, я неспешно пошел по улице. До назначенного часа было еще долго, и я в кои-то веки просто прогуливался, дыша полной грудью.

Авиация сегодня Берлин не беспокоила, и можно было не опасаться погибнуть случайным образом.

Впереди меня на другой стороне улицы шла невысокая женщина в сером пальто. В правой руке она держала сумку и явно куда-то спешила.

В следующий момент она оступилась, пошатнулась и чуть было не упала, нелепо взмахнув руками и лишь чудом сумев сохранить равновесие. При этом из ее сумки вывалился кошелек, но женщина этого не заметила и засеменила дальше. Я был на изрядном расстоянии, но все же быстро перебежал через дорогу и поднял кошелек. Он был приоткрыт и из него выпали продовольственные карточки.

Невольно глянул на фамилию, указанную на них: Мария Эльфрида Шольц, тысяча девятьсот третьего года рождения. Вроде, незнакомое имя…

Я ускорил шаг, но все не мог нагнать женщину, которая тоже шла быстро, и эти догонялки мне быстро надоели:

— Подождите! Да подождите же! — крикнул я.

Она недоуменно обернулась, увидела мое недовольное лицо и испуганно прижалась к кирпичной стене дома.

— Вы выронили это, госпожа Шольц, — я протянул ей кошелек, но вместо того, чтобы его взять, Мария перепугалась еще больше.

— Откуда вы знаете мое имя? — голос ее буквально звенел от напряжения. Словно она давно чего-то опасалось, и вот этот черный час настал.

— Прочитал на продовольственной карточке. Она выпала из кошелька.

Мария слегка успокоилась и взяла, наконец, кошелек, а у меня в голове внезапно щелкнуло, как уже не раз бывало, когда отложенные знания всплывали не сразу, а некоторое время спустя.

— Послушайте, а нет ли у вас брата? — спросил я, желая подтвердить или опровергнуть свою догадку.

— Есть, а вам что с того? — ее лицо опять исказилось от страха.

И я поспешил успокоить:

— Дело в том, что я большой поклонник его творчества.

— Его нет в Берлине, — покачала головой Мария, — более того, его нет в Германии.

— Я знаю… — мне пришлось собраться с мыслями, чтобы не спугнуть ее и в то же время заставить действовать: — И раз уж судьба свела нас случайно, во имя моей любви к его книгам, я предупрежу вас — сегодня же вместе с мужем бегите из Берлина. Здесь вам грозит огромная опасность!

Она буквально посерела от едва сдерживаемого волнения.

— Кто вы?

— Друг, просто друг.

— Что за опасность мне грозит?

— Смерть. Если вы не спрячетесь, вас арестуют и казнят в тюрьме Плетцензее. Донос на вас уже поступил, дело заведено. Я видел его собственными глазами. Ведь вы недавно неосторожно заявили, что Германия проиграет эту войну? Зря. Лучше бы вы держали подобные крамольные мысли при себе. Из-за вашего брата, вам не дадут возможности оправдаться и отклонят все просьбы о помиловании. Ваш брат скрылся от них, но вам они уйти не дадут. Так что бегите, не раздумывая! У вас очень мало времени…

Мой взволнованный голос и горящий взор убедили ее.

Неловким движением она схватила меня за руку и пожала ее:

— Спасибо вам, кто бы вы не были…

Потом резко повернулась и поспешила дальше. Надеюсь, она все сделает, как я советовал. Иначе… смерть… а ее старшая сестра, словно в насмешку, получит счет почти в пятьсот марок от немецкой канцелярии за содержание Марии Эльфриды в камере, за суд и за казнь.

Может, столь страшная участь миновала бы ее, если бы не личность знаменитого брата, которого Гитлер ненавидел всей душой.

Так получилось, что Эрих Пауль — ее брат, прошел Первую мировую войну, был ранен и после награжден Железным крестом первой степени, от которого он отказался, за что был немедленно уволен из армии. Десять лет спустя написал свой самый знаменитый антивоенный роман «На западном фронте без перемен» под псевдонимом Эрих Мария и чуть видоизменив написание своей фамилии с настоящей Remark на Remarque, под какой его и узнал весь мир.

Нацисты жгли его книги на площадях, его банковские вклады изъяли, а сам он едва успел покинуть Германию, сделав это на следующий же день после того, как к власти в стране пришел Гитлер.

Зато, не сумев схватить и казнить писателя, в итоге отыгрались на одной из его сестер. В моей прошлой исторической линии Мария Эльфрида была казнена. Сейчас же, надеюсь, она успеет выбраться из города и спасется.

По крайней мере, я очень хотел в это верить.

К дому Рифеншталь я подошел в смутном состоянии и, когда Лени распахнула передо мной дверь, все еще пребывал в задумчивости. Вид у Хелены был ужасный: глаза покраснели от слез, отсутствие макияжа старило ее, а обычная жизнерадостность и энергия исчезли, казалось, без следа.

И, тем не менее, она попыталась улыбнуться и негромко сказала:

— Спасибо, что вы пришли, Рудольф. Дело в том, что сегодня я разговаривала по телефону с Адольфом. Он выразил свои сожаления по поводу гибели Альберта.

— С Адольфом? — не совсем понял я.

— С фюрером, — уточнила Лени, — он пригласил меня в «Волчье логово», чтобы обсудить сюжет моей будущей картины. Я думала позвать вас с собой.