Белый маг

Глава 9 «Трипта ла буарда грен рас»

Смотрелся Григорий Григорьевич молодцом! Пышную белую сорочку он заправил под пояс черных штанов, которые в свою очередь были заправлены в сверкающие на солнце высокие сапоги. На груди сорочка была расстегнута, обнажив волосатую грудь, широкие рукава закатаны по локоть.

За пояс у него был заткнут пистолет, а на голове красовалась красная повязка, поддерживающая длинные волосы. Очень напоминал Гришка какого-то сказочного разбойника, только что ограбившего очередную карету, соблазнившего очередную принцессу и теперь пребывающего в благодушном настроении.

— Вы чего тут разорались? — сходу спросил он, уперевшись в мощные перила крыльца. — Если вам подраться приспичило, то идите вон за рощу, там и пускайте друг другу кровушку.

— Я эту гниду прямо здесь прикончу! — рыкнул Горохов. — Тут делов-то — плюнуть и растереть!

Второй гвардеец, названный Быстровым, подобного выпада в свою сторону не стерпел и бросился на Горохова, размахивая шпагой. Гогенфельзен успел схватить его за руку и оттолкнул в сторону. Я сам при этом удерживал Горохова, который тоже то и дело пытался сорваться с места и наброситься на своего оппонента.

И тогда Гришка одним ловким прыжком — что кот, ей-богу! — перемахнул через перила и вразвалку, но довольно быстро подошел к нам.

— Гриша, он трус! — рычал Быстров, бешено тараща глаза. — Он из полка уезжать собрался! Да еще меня же блевотиной кошачьей назвал!

Уж не знаю, на что он еще собирался пожаловаться Орлову, но тот дослушивать не стал. Коротко размахнувшись, врезал Быстрову в ухо своим кулачищем, и тот замертво рухнул на землю.

— А дай-ка я ему добавлю! — заорал Горохов, вырвался из моей хватки и кинулся к своему противнику.

Но по пути наткнулся на Гришкин кулак и тоже без чувств завалился в траву рядом с Быстровым.

— Угомонились, драчуны? — спросил Орлов, поправляя сбившиеся рукава. — В следующий раз просто головы поотрываю, и вся недолга… — Тут он оторвал довольный взгляд от рукавов своей сорочки и заметил наконец меня. Глаза его удивленно расширились. — Сумароков, ты ли это⁈ Получил, значит, мое послание… Не думал я, что ты так скоро пожалуешь. А ты рискнуть, значит, решил. И правильно сделал, потому как дела у нас с тобой как нельзя лучше складываются. Преображенцы хоть сейчас готовы присягнуть императрице, и есть все основания думать, что Семеновский и Измайловский полки нас поддержат в полном составе.

— За малым исключением, — подал голос Гогенфельзен.

Гришка бросил на него быстрый взгляд и нехорошо прищурился.

— Да, Мишенька, за малым исключением, — согласился он и сплюнул в траву. — Уезжал бы ты отсюда куда подальше, коль с нами тебе не по пути.

— Да я уже передумал, — с таким же нехорошим прищуром отозвался Гогенфельзен.

— А почто так? — удивился Орлов.

— Расхотелось мне, Гришенька, — он широко и нарочито равнодушно зевнул.

— Вот как? — Гришка почесал затылок. — Что ж, рад слышать такое. Тогда добро пожаловать домой, Михаил Семенович!

С этими словами он в пояс поклонился Гогенфельзену. Тот громко хмыкнул. И пока этот любезный разговор не закончился новой дракой, я шагнул вперед, положил Гришке руку на плечо и сказал проникновенно:

— Отойдем в сторонку, Григорий Григорьевич. Мне с тобой потолковать надобно.

Пожав плечами, Гришка дал отвести себя к кустам, там снова сплюнул сквозь зубы и поинтересовался:

— Чего там у тебя стряслось, Алексей Федорович? Важное чего или как? А то у меня тут забот полон рот. Помощника моего лучшего, который в курсе всех наших дел был, Ваську Чижова, кобыла оглоушила. Думали, конец ему пришел. Так нет же — оживила его Катерина твоя вместе с моей Анастасией Алексеевной!

Я не упустил из внимания это маленькое уточнение: «моей Анастасией». Видать всерьез она ему приглянулась, коль даже в деловом разговоре не забыл это упомянуть. Уж не знаю, чего такого особого он в ней нашел. На мой взгляд — девица как девица, ничего особенного. Рослая, правда, почти как Катерина, но на лицо не так уж и хороша. Уточню сразу: ничего неприятного в лице ее, конечно, нет, но до Катерины ей далеко. Моя Катерина — она такая… такая…

А может это ящерка у Насти под ключицей свое дело сделала? Да-да, наверняка это она Гришке разум затмила!

— А дела такие, Григорий Григорьевич, что нам с тобой пора трубить отбой, — сказал я очень уверенным тоном, чтобы Гришка не усомнился ни на миг в серьезности этих слов.

Он так и вскинулся, брови его на лоб поползли.

— Ты в своем ли уме, Сумароков⁈ Какое еще отбой? О чем ты вообще? Да ты знаешь каких усилий мне с братьями стоило весь полк на наше сторону переманить? Ты знаешь сколько офицеров ушло из полка, чтобы новой присяги не давать? Да на нас уже наверняка в Тайной канцелярии толстое дело завели, и виселицу уже стоить начали!

— Вот потому и пора остановиться, Григорий, пока ты дел не наворотил, после которых возврата не будет.

— Но как же императрица⁈ — вскричал Гришка.

— А нет больше императрицы, Гриша… Мертва она. Голова ее в моем саду захоронена, и матушка теперь на том месте часовню поставить собирается. А тело ее в гробу красном в кабинете у светлейшего покоится… Ничего больше нет — ни государыни, ни наследника. Некому нам присягу приносить. Теперь только ждать, покуда Поместный Собор нового императора не изберет. Вот ему гвардия и будет присягать.

Гришка замер, и так и стоял в полной неподвижности, таращась на меня с глупым видом. Должно быть он никак не мог взять в толк, как же такое могло случиться. И тогда я поведал ему все, что произошло накануне на поляне в моем саду. Только не стал рассказывать о беспомощности, которая охватила меня в ту самую минуту, когда демон схватил государыню. Не хотел я об этом вспоминать, и не желал, чтобы об этом знал еще кто-нибудь. Потому что я до сих пор полагал, что окажись я в тот момент чуть расторопнее, окажись чуть сообразительнее, чуть быстрее и чуть смелее — жива была бы государыня.

Вот только теперь я совсем не уверен, что с нашей затеи вышел бы какой-то прок. Светлейший все знал, и все предвидел. Он смотрел на наши интриги, как старая няня смотрит на шалости детишек — строго, но с пониманием, и даже с некоторым умилением: пусть, мол, побалуются ребятушки, пусть потешатся немного. А потом няня крепко-крепко схватит детишек за уши и поволочет в дом, отмывать от грязи и одевать в новые одежки. А кому и розгами прилетит…

После моего рассказа на Гришку было страшно смотреть. Он сник весь, как-то обвис, даже лицо как будто стекло книзу, отчего щеки у него повисли как у бульдога. А глаза стали очень грустными. На мгновение мне показалось, что Гришка вот-вот расплачется.

— Как же так? — тяжело выдавил он из себя. — Как же так, Алешка? Чего делать-то теперь? Мы же с тобой такого накрутили. Нам этого могут и не простить. Да еще Семеновский с Измайловским скоро свои ответы дадут…

В это самое мгновение где-то в отдалении раскатисто громыхнуло, и Орлов весь напрягся. И сразу из обвисшего жалкого бульдога превратился в крепкого поджарого охотничьего пса, готового броситься вперед в любое мгновение.

Я тоже встрепенулся. Мотая головой, осмотрел синее небо, на котором кое-где висели одинокие облака.

— Что это? — спросил я. — Неужто гром? Среди ясного неба?

Гришка сделал в сторону пару шагов и осмотрел горизонт, приставив ладонь к бровям.

— Нет, Алексей Федорович, это не гром, — пробормотал он. — Не похоже это на гром…

То, что это не было похоже на гром, я и сам понимал.

И тут снова громыхнуло! Да славно так, что воздух всколыхнулся, а затем тут же раздался пронзительный свист, и небольшая бревенчатая банька шагах в тридцати от нас вдруг подпрыгнула. По сторонам полетели щепки, двухскатная крыша покосилась и съехала на один бок. Воронье с карканьем разлетелось по сторонам.

— Это пушка! — воскликнул я. — Что у тебя тут за чертовщина творится, Гриша⁈ Кто по нам стреляет⁈

А Орлов неожиданно рассмеялся, неприятно оскалившись. Было видно, что ему совсем не весело, а этот смех был нужен только для того, чтобы скрыть свой страх. А может и не страх вовсе, а что-то другое — мне сложно было поверить в то, чтобы Григорий Орлов чего-то боялся.

— Восьмифунтовая прилетела, — с видом знатока сообщил он. — Предупреждают нас, значица…

— Кто предупреждает⁈ — я никак не мог взять в толк, что здесь происходит. — О чем⁈

— Не понимаешь, что ли⁈ — со смехом отозвался Орлов. — Это Семеновский с Измайловским свой ответ дали. И похоже, наше предложение им не понравилось.

Опять раздался грохот, на этот раз трижды к ряду. Над головами засвистело, деревья поблизости вздрогнули, полетели сучья и листья. Вверх взметнулись комья земли, и хотя очередное ядро ударило довольно далеко от нас, на голову мне все-таки посыпалось.

С всех сторон теперь слышались крики, среди кустов мелькали мундиры, сверкали на солнце штыки. Но было совершенно ясно, что пока это просто паника. Никто толком не понимал, кто и зачем нас обстреливает, все просто выбегали из казарм, не желая оказаться засыпанным, если ядра разрушат здание.

Горохов с Быстровым уже пришли себя, и теперь стояли рядом с Мишкой Гогенфельзеном, испуганно пялясь в небеса. У самого Мишки глаза были в пол-лица, а челюсть отвисла.

— Пустышками лупят, — деловито пояснил Орлов после очередного залпа. — Припугнуть нас хотят. Если бы поубивать хотели, то чем посерьезней пальнули бы…

И вдруг заорал как бешеный:

— Горохов, лезь на дерево, расскажешь, откудова они бьют по нам! Быстров, Гогенфельзен — живо к пушкам! Покажем этим ребятушкам, что мы тоже не лыком шиты!

Гвардейцы без промедление кинулись выполнять приказ Орлова. А я схватил его за плечо.

— Чего тебе еще⁈ — рыкнул он.

— Где Катерина? — я силой его встряхнул. — Катерина где, я спрашиваю⁈

Орлов мотнул головой в сторону казармы.

— Там она, вместе с Чижовым и Настей… Да не беспокойся ты так, Алексей Федорович, они там в безопасности!

И только он это сказал, как очередное ядро угодило точно в крыльцо казармы, проломив навес. Доски пола взвизгнули, куски от них полетели прямо на нас. Закрывая лица руками, мы с Орловым подставили им свои спины. Что-то било и колотило меня по лопаткам, а в оконцовке увесисто ударило по затылку.

А потом я услышал крик позади:

— Алешка, что ты тут делаешь⁈

И стремительно обернулся. В дверном проеме казармы стояла Катерина, обхватив за пояс окровавленного гвардейца, который едва держался на ногах. Вся голова его была сплошь замотана бинтами, уже порядком пропитавшимися кровью. Остались лишь отверстия для рта, носа и глаз, и выглядело это очень страшно. Шея у него тоже была перевязана, и сквозь ткань торчало гусиное горло. Платье Катерины тоже было перепачкано кровью. Да и на лице были видны кровавые брызги.

— Алешка, помоги! Там стекла повылетали, всё в осколках! — закричала она.

В тот же миг Горохов, уже вскарабкавшийся на дерево, проорал оттуда зычно:

— Вон они, Григорий Григорьевич! Я их вижу, вон они! С лесной дороги зашли! Сейчас снова стрелять будут!

Орлов сломя голову бросился к пушке, возле которой уже возились Гогенфельзен с Быстровым.

Снова грянул залп, затем другой, третий. Куда ушли два первых ядра я не заметил, но третье прилетело точнехонько по крыше казармы, в дверях которой стояла Катерина с искалеченным Чижовым. Из выбитых окно хлынули тугие струи пыли. Здание вздрогнуло, из-под крыши посыпалась труха. Крыльцо подпрыгнуло, навес лопнул напополам и обрушился вниз, едва не зацепив Катерину с Чижовым.

Я кинулся к ним и хотел было помочь Катерине вывести Чижова из-под нависших над ними досок, но Катерина меня остановила.

— Я сама справлюсь! — закричала она, помогая Чижову сойти с крыльца. — Там внутри Наська! Помоги ей!

Молча кивнув, я ринулся в казарму. Но на самом пороге даже присел от неожиданности, когда совсем рядом выстрелила пушка.

— Перелет! — заголосил с березы Горохов. — Чуть ближе, Григорий Григорьевич! Саженей на двадцать в аккурат будет! А то книппелем заряди, чтобы им боле по своим бомбить неповадно было! У нас книппели с последних учений оставались!

— Дело говоришь, Горохов! — прокричал ему в ответ Гришка. — Сейчас мы их расчешем!

Книппель — это два ядра, соединенные между собой цепью. Обычно их используют в морских сражениях, чтобы сподручнее было повреждать снасти на вражеских кораблях. Простые ядра пролетают сквозь ванты, а в парусах оставляют лишь небольшие дырки, книппель же летит вращаясь, как праща и крушит все на своем пути. Ванты с парусами сносит напрочь, мачты ломает. Человека же, а то и нескольких, может запросто перерубить пополам.

Но и в полевой артиллерии книппели тоже порой используют. Весьма действенно лупить ими по большому скоплению солдат. Работает даже лучше картечи. Во всяком случае, паники наводит куда больше. Когда вокруг тебя летают куски мяса и оторванные части тела, то поневоле начнешь прятаться для пущей сохранности.

Гогенфельзен с Быстровым принялись заталкивать в пушечный ствол книппель, а я заскочил в казарму, закрывая рот ладошкой от клубящейся повсюду пыли. И сразу увидел Настю.

Она лежала на полу в крайне неудобной позе — на животе, выкрутив раскинутые в стороны руки ладонями вверх. Юбки ее задрались, а худенькие ножки вывернулись так неестественно, что в первое мгновение я подумал: «Всё, конец Анастасии свет-Алексеевне. Переломало голубушку…»

Эта мысль усугублялась тем, что сверху на Насте лежали обломки досок, сломанная скамья и половина стола. Впрочем, когда я подошел, она подняла на меня свое перепачканное пылью лицо, сплюнула налипшую на губы щепку и просипела:

— Алеша, вытащи меня отсюда… Мне в спину что-то уперлось… Больно так!

И ножками своими худыми сучит при этом, как будто бежать пытается, но у нее это не получается. Я сбросил с нее обломки мебели, подхватил за талию и легко поставил на ноги.

— Все хорошо? Цела? Ничего не сломано?

Ее слегка отдающие рыжиной волосы торчали в разные стороны, как солома. Настя сдула со лба завитую прядь и торопливо себя ощупала: плечи, запястья, ребра, ноги.

— Кажется, цела, — сообщила она.

— Тогда бежим отсюда, пока на нас крыша не обрушилась.

Снаружи снова громыхнула пушка — похоже, это Орлов со своими гвардейцами шарахнул все-таки книппелем по атакующим. От выстрела Настя вздрогнула, пригнулась. Сверху на нас посыпалась труха, и что-то пронзительно и на удивление протяжно заскрипело.

В отдалении послышались два залпа, один за другим. А затем совсем рядом с нами — такое чувство, что прямо за выбитым окном казармы — что-то оглушительно взорвалось, и кто-то истошно закричал.

Он кричал, и кричал, и кричал, а наверху продолжало скрипеть, и постепенно скрип этот превращался в визг. Тогда я схватил Настю за руку и потянул к выходу.

— Куда ты меня так тащишь⁈ — шипела она. — Я не успеваю! Я сейчас упаду!

Но в этот самый момент у нас за спинами обрушилась балка, и Настя рванул к выходу вперед меня.

— Быстрее, быстрее! Ты чего там возишься⁈

Мы выбежали на крыльцо. Настя сразу провалилась ногой в какую-то дыру, закричала то ли от боли, то ли от страха, но я мгновенно выдернул ее оттуда и буквально бросил с крыльца на траву.

Вокруг уже было полным-полно гвардейцев. Они метались туда-сюда, что-то кричали, куда-то время от времени стреляли. Подкатили еще пару пушек, и теперь с деловитым видом пихали им в жерла длиннющие шомпола.

Я закрутил головой, пытаясь найти среди всей этой сутолоки и неразберихи Катерину. Где же она, где? Нужно их с Настей уводить отсюда, покуда беды не случилось. Совсем не уверен я, что преображенцы смогут дать достойный отпор сразу двум атакующим их полкам, а значит очень скоро всех здесь попытаются арестовать. Но преображенцы без боя сдаваться не намерены, а значит поначалу будет добрая резня.

Нет-нет, для девиц здесь совсем не место. Уходить надобно, да поскорее…

И тут я увидел Катерину. Она стояла шагах в двадцати от нас с Настей, у самой пушки, которую подкатили только что, и что-то говорила стоящим рядом гвардейцам. Те понимающе кивали. Тогда Катерина коротким пинком сбила крышку со стоящего у ее ног ящика и двумя руками вынула оттуда ядро. Раскачав его, кинула одному из гвардейцев, и тот, выронив мушкет, едва успел его поймать. Кинулся заряжать пушку.

— Като! — закричал я и замахал над головой руками. — Като, мы здесь!

— Кать! — тоненько заголосила Настя. — Иди к нам!

И в то же мгновение «эполеты» над моими плечами вспыхнули зелено-красными всполохами. Зрение обострилось, усыпанное кровавыми брызгами лицо Катерины стремительно приблизилось, и стала видна каждая пылинка на нем, каждая крапинка. В деловито нахмуренных бровях я отчетливо различал каждый волосок, видел ресничку, прилипшую у нее под глазом.

А еще я видел пулю. Круглую горячую пулю, летящую точнехонько Катерине в голову. Я даже затрясся от напряжения, пытаясь затормозить ход времени. «Эполеты» на моих плечах сыпали искрами, а я метнулся вперед, к Катерине, чтобы убрать ее с пути несущейся к ней смерти, или же саму смерть столкнуть с убийственной траектории.

Пространство вокруг стало вязким, липким, даже каким-то тягучим. И совершенно беззвучным. Я попытался сделать шаг, но он дался мне с огромным трудом. Очень медленно оторвалась от земли нога, медленно согнулось колено, я медленно наклонился вперед, в сторону Катерины. Тело мое с большим усилием преодолевало сопротивление времени, но очень, очень неохотно.

Я видел, что пуля тоже продолжает свой полет, разрывая застывшее пространство. Она двигалась даже неспешнее меня, но зато была гораздо ближе к Катерине, и я понимал, что до нее она доберется раньше. На ничтожный миг, на долю мгновения, но все же раньше. И я увижу, как она входит Катерине в лоб над самой переносицей, оставив за собой круглое темное отверстие, увижу удивленный взгляд Като, и будет это длиться до тех пор, пока затылок у нее не взорвется кровавыми осколками.

Но я еще могу этого не допустить. Если смогу ускориться…

Я рванулся с удвоенной силой. Но я совсем забыл об одном. Забыл о Насте, которая стояла у меня за спиной и крепко держала меня за руку.

Рывок получился столь мощным, что ее оторвало от земли. Вряд ли она успела понять, что происходит, и просто отдалась на волю тех сил, которые превосходили ее собственные в тысячи, нет — в миллионы раз. Но она замедлила мое собственное движение, и я с ужасом осознал, что опоздаю. Уже опоздал…

Пространство с шорохом разверзлось передо мной, открыв бездонную черную пропасть. В то же мгновение воздух перестал быть вязким. Он больше не удерживал меня, и я влетел в образовавшуюся прореху на полной скорости, утянув вслед за собой Настю. Светящаяся полоса «тайной тропы» развернулась под нами, и мы упали на нее друг за другом, покатились кубарем. Эфес шпаги больно бил по ребрам, да еще Настя напоследок весьма чувствительно саданула мне коленом по печени.

Тем не менее я мгновенно подскочил на ноги и кинулся назад к еще открытому проходу. Но было совершенно ясно, что я уже опоздал. Там, снаружи, время все еще было замедленным, но оно все же понемногу продвигалось вперед, постепенно наращивая темп.

И тогда я крикнул:

— Трипта ла буарда грен рас!.. Трипта ла буарда грен рас, мать твою!