Белый маг

Глава 22 «Навья нов» и отдых перед дорогой дальней

Получив дозволение своего командира, Кушак одним движением вогнал меч в Марьицу по самую рукоятку. Не было слышно ни стука пробиваемого дня гроба, ни скрипа земли под ним. Все было мягко и почти бесшумно. Ш-ш-ших — и только крепкая ухватистая рукоять торчит из груди покойницы.

— Навья нов! — во весь голос произнес воевода. — Навья нов! Навья нов, мать твою растак!

Настя, стоящая у изножья могилы, зажмурилась и раскинула в стороны руки. Уж не знаю, почему она решила, что это поможет ей сподручнее принять в себя душу Марьицы, но возможно в этом и был какой-то смысл. Мол, принимаю тебя с распростертыми объятьями, душа неупокоенная. Так что, не взыщи, коли что не так.

А Марьица в гробу вдруг коротко вздрогнула.

— Ой! — сказал Кушак и выпрямился.

— Ну? — спросил Беляк, который стоял рядом со мной и с интересом взирал на все происходящее. — Я что-то не понял… У нас получилось или нет?

— Понятия не имею, — качая головой, отозвался я. — Настасья Алексеевна, ты как? Чувствуешь что-нибудь?

Настя тут же открыла глаза и забегала ими во все стороны. Потом остановила взгляд на мне.

— Не знаю, — ответила она. — А что я должна чувствовать?

— Марьица сейчас в тебе или нет? — напрямую спросил я.

— Нету ее в ней! — громко отозвался из могилы Кушак.

Он протянул руку вниз, из тела покойницы тут же высунулась искрящаяся рука Тихомира, и они крепко ухватились друг за друга. Тихомир рывком поднялся на ноги. Кушак хлопнул его по плечу и первым выбрался из могилы. Тихомир, скользя над самой землей, проследовал за ним.

— Нету ее в ней, — повторил Кушак, когда выбрался из могилы.

Он стряхнул с ладоней землю, обтер их о штаны и с каким-то виноватым видом посмотрел на Настю.

— Почему ты так решил? — не понял я. — Ведь у нас, кажется, все получилось.

— Получилось, — не стал спорить Кушак.

— Ну⁈ — воскликнул я. — Так где же сейчас Марьица⁈

Кушак снова виновато глянул на Настю, потом на воеводу, на меня, и уже после этого уставился куда-то в небо.

— Братец, ты меня пугаешь! — качая головой, сказал Добруня Васильевич. — Говори уж как есть, а потом и думать будет, что с этим делать.

Кушак стукнул себя кулаком в грудь.

— Здесь она, — признался он.

— Где? — не поняла Настя.

— Во мне. Внутри. Как только Добруня Василич в третий раз заклинание произнес, так она в меня и вошла… Сидит сейчас там, командует…

Сказав это, Кушак перекрестился.

Все в недоумении молчали. Настя медленно подошла к нему, взяла пальцами за обе щеки и покрутила ему голову туда-сюда, пристально глядя в глаза. Резко дунула на него. Кушак зажмурился, но вырываться не стал.

— Ты зачем ее в себя впустил? — спросила Настя строго.

Кушак слабо дернул плечами.

— Дык, не спрашивала она, — отозвался он. — Так сразу без предупреждения в голову и влезла.

Настя вдруг коротко шлепнула его пальцами по щеке и заглянула в самую глубину глаз, даже на цыпочки привстала.

— Эй! — позвала она. — Ты там? Ты зачем в жениха моего закралась⁈

— Не твое дело! — ответил Кушак неожиданно тонким звонким голоском. Он не был совсем уж женским — все-таки голосовые связки богатыря имели для этого какие-то чисто физические ограничения, но было совершенно понятно, что фразу это сейчас произнес не он.

— Кого выбрала, в того и вошла, — продолжил Кушак все тем же голосом Марьицы-покойницы.

И немного подумав, добавил слегка капризным тоном:

— И не твое это дело, девка из чужого мира!

У Настя брови полезли на лоб, да так там и остались. Какое-то время она просто качала головой, не находя слов, а потом шумно выдохнула и махнула рукой.

— Вот стерва, — сказала она.

И поднесла свой маленький кулачок Кушаку к носу.

— Не вздумай с ней там любезничать, понял?

— Понял, — тут же кивнул Кушак.

— И когда до ветра пойдешь, то вниз не смотри, понял?

— Понял, — Кушак снова кивнул. — Не буду.

А потом вдруг противно захихикал. Он ничего не сказал, но при этом глянул на Настю столь ехидно, что стало совершенно ясно: Марьица при жизни своей не очень-то жаловала деревенских девок. И они, видимо, платили ей тем же самым.

Но делать было нечего — что случилось, то случилось. И если Марьица выбрала временным носителем своей души Кушака, то ему и следовало отправляться вместе с нами в Зеркальный храм.

Так и воевода рассудил, задумчиво почесывая шевелюру.

— Ну-у, коль уж так вышло… — сказал он, поглядывая на Кушака. — Коль уж Марьица-негодница сама тебя выбрала, то так тому и быть. Дорога тебе сейчас одна — на скалу Арабойра, к жрецам Зеркального храма. Тем более, что вовкулака Соломянского мы-таки угомонили, а уж в Лисьем Носе мы с Беляком пока как-нибудь и без тебя управимся… Вот только в дорогу собраться тебе нужно, да еды с собой прихватить. Ведь до Бусого Озера еще добраться нужно.

Пихнув Беляка локтем, я спросил у него шепотом, что это за Бусое Озеро такое, и почему нам нужно к нему идти. Пока Беляк раздумывал над ответом, воевода, услышавший меня, сам пояснил:

— Минуя Бусое Озеро в Зеркальный храм не добраться. Закрыты туда все проходы, кроме одного-единственного, и лежит он через большое озеро, которое мы называем Бусым. За его серый цвет, от погоды не зависящий. Страшно вам будет у озера того, но другого пути у вас нет.

Я повернул голову к Тихомиру, и он сразу же мне кивнул, подтверждая слова Добруни. И я тогда пожал плечами: что ж, озеро так озеро. Даже если оно бусое, то бишь серое. Уж не знаю, что там за проход такой имеется, но должно быть люди как-то им пользуются, раз он там есть.

А чем мы хуже других?

Вернув на место крышку гроба, мы вновь засыпали могилу землей. Кушаку в этот раз лопаты не дали, и он все это время стоял в сторонке рядом с Настей и с кислой миной наблюдал, как уменьшается куча земля рядом с могилой. В глазах его была видна тоска. Должно быть Марьице нелегко было видеть собственные похороны, проходящие к тому же во второй раз.

Прихлопав лопатой могильный холмик, Беляк водрузил на прежнее место крест, и мы постояли недолго в молчании, отдавая дань памяти умершей. По лицу Кушака катились крупные слезы, а плечи его мелко вздрагивали. Настя сначала ласково погладила его по могучей груди, потом, видимо, сообразила, что это и не его слезы вовсе, а Марьицы, и с силой саданула ему кулаком в бок.

— Чего ты? — всхлипнув, сказал Кушак. — Жалко ведь девку.

— Эта девка стала шмыгой и пожирала людей в Соломянке, — напомнила ему Настя. — И ты нарочно пришел, чтобы убить ее. Или забыл уже⁈

Кушак кулаком утер следы на щеках.

— Помню я… Но все равно жалко! Не виновата ж она…

Уже и не понятно было, кому принадлежали эти слова — то ли Кушаку, то ли самой Марьице.

— Всё, по коням! — прервал их воевода. — Пора в путь, подзадержались мы здеся малость.

И первым направился к месту, где мы оставили своих лошадей. Но сразу возвращаться в Лисий Нос не стали, сначала свернули в Соломянку. У дома старосты, на крыше которого торчал мужичок с топором и латал проломленную шмыгой крышу, мы остановились, а Беляк громко и протяжно свистнул, созывая народ.

Вскоре на свист потянулись местные жители. Кое-кого я узнал — видел в амбаре в Лисьем Носу. Но большинство же были мне незнакомы.

Дождавшись, когда они обступят нас толпой со всех сторон, воевода громогласно объявил, что отныне с вовкулаком в Соломянке покончено. Ни на седмицу и никогда более не явится он сюда и никого не потревожит.

— А где же труп его? — поинтересовался Игнат — тот самый мужик, которого мы повстречали вчера по дороге.

Он стоял подле воеводы вместе с братом своим Малютой и смотрел на Добруню с большой надеждой.

— А вот труп его, к сожалению, предоставить не могу, — сокрушенно сказал воевода. — Потому как драка была жаркая, и вовкулака пришлось изрубить в куски и сжечь в огне.

Я неприметно усмехнулся. И не подозревал даже, что воевода окажется таким знатным сочинителем.

Малюта с растерянным видом огляделся.

— А где ж тот костер? — поинтересовался он. — Не видать кострища-то…

— Пришлось нам гнать вовкулака до самого леса, — не моргнув глазом, соврал Добруня Васильевич. — Там же его и зарубили. И спалили нечисть поганую. А головешки в землю закопали.

— Это ты ловко проделал, воевода-батюшка! — крикнула какая-то особо бойкая баба. — Честь и хвала тебе, Добруня Васильевич!

— Честь и хвала! — вторили ей остальные жители Соломянки. — Честь и хвала! Честь и хвала!

Не кричал только кузнец Сваржич, что стоял немного в отдалении и наблюдал за нами с опаской. Когда крики смолкли, мы тронули лошадей, и народ сразу же расступился в почтительности. Только Сваржич не тронулся с места.

Воевода подвел к нему лошадь, остановился и слегка свесился над ним с седла.

— У нас все получилось, кузнец, — сказал он негромко. — Немного не так, как мы рассчитывали, но все же получилось.

Сухое неподвижное лицо Сваржича дрогнуло, куцая борода затряслась. Видно было, что чувства переполняют его, но он не мог никак проявить их здесь, при всем честном народе.

— Спаси бог тебя, Добруня Василич! — с жаром прошептал он, схватив воеводу за сапог. — Спаси бог!

— Да ты не меня благодари, — сумрачно ответил ему воевода. — Я-то в Лисьем Носе останусь дела привычные вершить. А им еще до самого Зеркального храма путь держать… — И воевода мотнул головой через плечо назад, на нас.

Сваржич закивал с пониманием и подошел к Насте. Очень нежно, совсем по-отечески, погладил ее по ноге. Неприметно смахнул с щеки слезу.

— Все хорошо, голубушка моя, — сказал он. — Очень скоро ты упокоишься с миром.

Настя в испуге отпрянула, чуть не выпав из седла.

— Мужик, ты чего? — сказала она с опаской. — Я пока на тот свет не собираюсь! А Марьица твоя вон его выбрала… — она кивнула на Кушака. — На жениха моего, значит, глаз положила, стерва.

Сваржич отступил на пару шагов и вопросительно уставился на Кушака. Тот сразу же замахал перед собой руками.

— Нет-нет-нет! К черту твои телячьи нежности! Когда ворочусь живым из Зеркального храма, тогда и передам тебе привет от дочери твоей непутевой. А покуда молчит она здесь, — он пальцем постучал себе по лбу, — то и пусть молчит, а то сладу с ней нет никакого!

На том мы и распрощались с Соломянкой. А уже вскоре воротились в Лисий Нос.

Пускаться в новый путь очертя голову воевода нас отсоветовал.

— До Бусого озера путь неблизкий, — сказал он, с сомнением нас всех осматривая. — Конному весь день ехать нужно, чтобы туда добраться. Если завтра на рассвете выйдете, то к закату уже до места и доберетесь. А если лошадей особо жалеть не станете, то и пораньше. Так что сегодня отдыхайте, отъедайтесь и отсыпайтесь, а завтра чуть свет в путь-дорогу отправитесь.

Откровенно говоря, мне даже полегчало немного после такого напутствия. Страшно было представить, что сейчас придется вновь садится в седло и тащиться черт знает куда в этих богом забытых землях. После ночной драки в Соломянке, а затем еще и потасовки на кладбище, все тело у меня болело и зудело. А еще порой подташнивало — это после того, скорее всего, как я ударился головой о землю.

Хотелось хорошенько отдохнуть, сытно поесть и сладко поспать И еще хотелось в баню! О боже, как мне хотелось в баню! Хотя бы просто посидеть на скамье вдоволь, утонув в пару, и пропотеть так, чтобы потом шатало.

И воевода словно угадал мои желания. Он немедленно отправил работника топить баню, а Расава распорядилась накрывать стол.

Славно отобедав густой овсяной кашей с мясными пирогами, я задремал на часок, а потом и баня подоспела. Мы с воеводой пошли в парилку вдвоем — Беляк уже отбыл к себе домой, а Кушака мы не пригласили по понятным причинам. Ибо нечего девке мертвой на голых мужиков пялиться. Да и Настя выступила резко против.

— Нечего по баням шастать со всякими девками в голове! –заявила она недовольно. — Вон во дворе бочка с дождевой водой стоит — из нее ополоснуться можешь!

— Сама из бочки мойся! — капризно отозвался Кушак женским голосом. — Колотовка проклятущая!

Впрочем, сказав это, Кушак тут же вскинулся и шлепнул себя по щеке. Потом шлепнул по второй.

— Полегче, увалень! — сказал он сам себе. — Не хочешь в баню — ходи как шпынь!

По Настиному виду было понятно, что она понятия не имеет ни то такое «шпынь», ни что такое «колотовка». И потому, подумав немного, она пихнула Кушака кулачком в лоб и объявила:

— Сама ты… такое слово! А вы воду там в бане всю не выливайте! — это она уже нам с воеводой команду дала. — Я после вас схожу, ополоснусь слегка…

И гордо задрав нос, отправилась отдыхать в отведенную ей комнату. Проводив ее взглядом, Кушак сел на ступеньку крыльца и обхватил голову руками.

— Да и бес с ней! — сказал он звонким голосом. — Ни сала, ни мяса в ней нет, только гонору полна корзинушка! Не такая тебе нужна, Кушачок, не такая…

— Да замолчь ты! — тут же закричал он зычно. — Чего ты ко мне прицепилась? Ты мертвячка, и слова тебе молвить никто не давал! Если хочешь упокоиться, как в свой черед все люди добрые, то сиди тихо и жди, покуда я тебя в Зеркальный храм доставлю!

— А ежели передумала я? — спросил он, криво усмехнувшись при этом. — Ежели не хочу я более в небытие оказаться, а с тобой быть хочу, то что мне делать прикажешь, Кушачок?

Добруня Васильевич громко откашлял в кулак, дружески похлопал Кушака по плечу — мол, ты держись, братец, держись — и мы отправились в баню.

На утро меня разбудил, как это ни странно, именно Кушак. Несмотря на то, что солнце еще даже не встало, он пребывал в веселом расположении духа и улыбался во всю ширь своей загорелой обветренной физиономии.

— Ты чего довольный такой? — хмуро спросил я, одеваясь. — Или ты сейчас не ты вовсе, а дочь кузнеца?

— Не, Ляксей — это я, Кушак! — с жаром заверил он меня. — С Марьицей мы договорились, так что теперь она в жизнь мою лезть не станет. На людях не будет высовываться и характер свой проявлять.

— Вот как? — подивился я. — И как же тебе удалось такое?

— Да пригрозил я ей, что ежели не угомонится она, ежели нос свой и впредь совать в мою жизнь будет, то просить жрецов в Зеркальном храме я стану не об упокое души ее, а о вечном огне, который ей уготован за ее преступления посмертные.

— Вот и славно! — ответил я, натянув сапоги и притопывая, чтобы сели удобнее. — Угрозы, они иной раз гораздо действеннее, чем уговоры. Значит, Настасья Алексеевна не станет хмуриться и бранить тебя всю дорогу.

Кушак покивал с довольным видом, и мы отправились на двор. Тихомир уже ждал нас, стоя у колодца неподвижно, словно статуя в саду у сиятельного князя Бахметьева. Какая-то баба набирала там воду и посматривала на призрачного чародея опаской. Плечистый работник выводил из конюшни наших лошадей, сытых и оседланных.

Вскоре вышел и воевода — проводить нас в путь-дорогу. Попивая молоко из глиняной крынки, он дал нам последние напутствия:

— Идите все время на восток и с дороги никуда не сворачивайте, даже если другая дорога вам покажется шире и лучше. Дорог здесь много, но только одна ведет к Бусому озеру. Заплутать легко, и если в пути задержитесь, если время потеряете, то к вечеру до озера не доберетесь. И ночевать вам в лесу придется, а это плохая затея. Вокруг озера того очень дурной лес, люди там частенько без следа пропадают. А если от кого следы и остаются, так лучше бы и не было их, потому как из крови они и внутренностей человечьих… Я распорядился вам мешки переметные с провизией и пивом на лошадей погрузить, так что голодно вам в пути не будет.

Тут он повернул голову на шаги за своей спиной.

— А вот и Настасья Ляксеевна пожаловала! Значит, пора вам в дорогу выдвигаться.

Из дома и в самом деле вышла Настя. Глядя на нее, Кушак так и обомлел. Свое грязное, измятое и изодранное платье она сменила на новый наряд — мужские штаны с сапогами, да длинный зеленый кафтан, отороченный беличьим мехом. Более удобной одежды для верховой поездки и представить себе было нельзя. На голове у нее был обычный вышитый платок, но повязала она его узлом на затылке, так что вид у нее был весьма боевой. И даже кинжал на поясе имелся в красивых ножнах из черной кожи с серебряными нитями. Не иначе как Расава ее эдаким богатством одарила.

— Красавишна ты моя! — всплеснул руками Кушак. — Может тебе и не стоит с нами до самой Арабойры идти? Может ты в Лисьем Носе останешься, да меня дождаться будешь? А я Марьицу там на упокой оставлю, да скорее к тебе скорее ворочусь, ась? Свадебку справим, ненаглядная моя, ась?

Настя подошла к своей лошади, серой в белых яблоках, и позволила работнику помочь забраться ей в седло.

— А я еще ничего не решила, Кушак, — ответила она строго. — Быть нашей свадьбе или не быть. Ты вон девок всяких в себя пущаешь, а после свадьбы, глядишь, и они тебя в себя пущать начнут… Ну уж нет! В Зеркальный храм отправимся все вместе. А там и видно будет.

Эти слова могли бы прозвучать еще весомее, если бы Настя под их завершение не начала вываливаться из седла. А через миг могла бы и вовсе рухнуть, повиснув в стременах, но работник вовремя ее придержал. Однако Настю это, похоже, нисколько не смутило. Она поправила сбившийся кинжал, села удобнее и вопросительно взглянула на меня:

— Ну что, Алешка? Выдвигаемся?