Белый маг

Глава 3 Что случается на некоторых аудиенциях с некоторыми камер-юнкерами

Стража у ворот дворца нас не остановила, и не покосилась даже. Похоже было, что светлейший князь не особо беспокоился о том, что на его жизнь кто-нибудь может совершить покушение, или же какой-то ловкий петербургский вор решит проникнуть в его жилище, благо что поживиться здесь было чем.

Двор был огромен, и здесь было полно кавалергардов. Они бродили туда-сюда, сбивались в небольшие компании, хохотали, ссорились, а какая-то особо рьяная парочка даже устроила потасовку на шпагах, и неизвестно еще во что бы это могло вылиться, если бы сотоварищи не угомонили их по-быстрому.

Такое обилие вооруженных людей моментально объяснило причину равнодушия стражи на воротах. Честно говоря, я вообще усомнился в ее необходимости, и списал ее наличие на обычную традицию.

Здесь на меня никто не обращал внимания, словно и не замечали вовсе. По закругленной лестнице я поднялся на высокое крыльцо, с трудом пробился через толпу хохочущих кавалергардов и остановился у широких дверей, по краям которой стояли еще два стражника. Так же, как и все, кто здесь присутствовал, на меня они даже не взглянули, а один из них, как мне показалось, даже дремал, низко надвинув на глаза шляпу.

Дважды дернув за шнур дверного колокольчика, я дождался, пока двери передо мной откроет крепкий лощеный дворецкий с очень равнодушным неподвижным лицом. Холодные рыбьи глаза его в первую очередь внимательно и неторопливо осмотрели пространство у меня за спиной, и только затем остановились на моем лице. Вперились так, что мне даже стало несколько неуютно.

— Камер-юнкер Сумароков на аудиенцию к светлейшему князю Черкасскому, — объявил я. — Явиться приказано не позднее девяти часов утра.

Ничего не ответив, дворецкий впустил меня внутрь, и глазам моим предстал огромный мраморный холл с таким множеством окон, что было там ничуть не сумрачнее, чем снаружи, под открытым небом. Мрамор блистал белизной, пол казался ледяным и очень скользким, и первые шаги по нему я сделал с большой осторожностью, чтобы не поскользнуться и не дай бог не грохнуться прямо на глазах у дворецкого. Но не поскользнулся все-таки — пол оказался скользким только на вид.

Однако, заметив мое замешательство, дворецкий холодно сказал:

— Следуйте за мной, мсье. Вы явились вовремя.

Мы прошли через холл, через анфиладу роскошных светлых залов и остановились у больших закрытых дверей красного дерева.

— Ожидайте здесь, — неизменным холодным тоном приказал дворецкий.

Но не успел он взяться за медную фигурную ручку, как дверь сама приоткрылась, и из-за нее навстречу нам шагнул Батур. Он замер на мгновение, уставившись своим кривым взором мне куда-то в область лица, затем усмехнулся и освободил дорогу дворецкому. Тот ступил за порог, и двери за ним бесшумно прикрылись.

Батур остался стоять в шаге от меня. Я на него не смотрел, просто ждал, когда же он наконец соизволит уйти.

— Надо же, какая приятная встреча! — снова усмехнувшись, произнес он. — А ведь я с тобой еще не закончил, щенок.

— Интересно, но я собирался сказать вам то же самое, — ответил я, по-прежнему не удостаивая его даже взгляда. — Было очень занятно, и в скором времени мы обязательно это повторим.

Батур приблизил ко мне свое лицо, и я почуял стойкий запах лошадиного пота, доносящийся от него.

— Твое счастье, щенок, что мне запрещено тебя убивать, — с неожиданной злобой прошептал он. — Уж не знаю, какие у князя на тебя планы, но рано или поздно все заканчивается. И как только он утратит к тебе интерес, я выпущу тебе кишки.

— Какое совпадение, — проговорил я. — Ведь я и сам собирался сделать с вами именно это!

Батур прорычал что-то нечленораздельное, пытаясь заглянуть мне в глаза. Я не двигался, продолжая смотреть на дверь перед собой, но, когда Батур схватил меня за руку, то не выдержал — повернул к нему голову и с презрительной усмешкой дунул на него. Не ударил, не оттолкнул и не одернулся, а просто дунул.

Я и сам не ожидал того эффекта, который произвели мои действия. Батура оторвало от пола и швырнуло в глубину зала. Пролетев шагов десять, он рухнул спиной на пол и проскользил по нему еще столько же, страшно оскалившись. Непонимание происходящего отражалось на его лице, но менее злобным от этого оно не стало.

Я вдруг ощутил невероятное внутреннее спокойствие. Осознание того, что кто-то может увидеть проявление моих магических способностей и донести куда следует, меня нисколько не волновало. Почему-то я знал, что никто и ничего отныне не сможет сделать со мной ничего дурного. Я попросту этого не позволю. Самое удивительное, что я точно знал: это в моих силах.

А Батур между тем подскочил, словно мраморный пол сам отбросил его от себя, мягко опустился на ноги, и в следующее мгновение в руке его мелькнула плеть. Я видел, как старательно смотанные кольца ее медленно отделяются друг от друга, вытягиваются в мою сторону, а острый конец плети устремляется к моему лицу. Он был похож на змею-гадюку, собирающуюся вцепиться в жертву своими ядовитыми зубами.

И тогда я легонько махнул на Батура пальцами. Плеть стремительным броском метнулась в обратном направлении, обвилась своему хозяину вокруг шеи и устремилась вверх, к высоченному потолку.

Батур выглядел ошарашенным. И его можно было понять. Любой на его месте выглядел бы точно так же. А плеть между тем вытянулась на всю длину, напряглась и задрожала, как гитарная струна, тронутая пальцами невидимого музыканта.

Батур издал короткий звук, похожий на шумный выдох, и его с силой оторвало от пола, подняв над ним на целую сажень. Чтобы не задохнуться в петле, он вцепился в собственную плеть, пытаясь сорвать ее со своей шеи, но ему это не удалось. Да это было и понятно — сложно выбраться из петли, если ноги твои болтаются в воздухе, а веревка с каждым мгновением затягивается все туже и туже…

Сухой хрип вырвался из горла Батура, и тогда я отпустил его. Простым щелчком пальцев расслабил силовые линии, которые обвивали плеть, и она сразу же обмякла. Батур вместе с ней рухнул на пол. Он извивался и хрипел, рвал с себя веревку, пуская пену, а когда ему это удалось, то отбросил плеть в сторону и уставился на меня ненавидящим взглядом. Я покачал головой, уже предчувствуя, что он хочет сделать.

Я угадал. Утирая пену с губ, Батур тяжело поднялся на ноги, откинул полу непослушного плаща и вытащил из-за пояса длинный кинжал.

— Да к черту… — прохрипел он. — Конец тебе, щенок!

С кривой усмешкой я погрозил ему пальцем, а потом замер и согнул этот палец крючком. Лезвие кинжала в руке Батура тоже подалось в сторону, пытаясь согнуться, но каленая сталь не выдержала нагрузки и со звоном раскололась на несколько частей. Забренчав по мраморному полу, они разлетелись по сторонам.

— Мне назначено, — сообщил я. — Не вздумай мне мешать, если тебе хоть немного дорога жизнь.

Батур удивленно глянул на обломок кинжала. Опустил его, явно не зная, что же ему делать дальше. В это самое мгновение двери кабинета распахнулись, дворецкий сделал приглашающий жест и отступил вглубь кабинета.

— Его светлость желает видеть вас! — торжественно объявил он.

Я оправил камзол и проследовал в кабинет. Собственно, за дверями меня встретил точно такой же просторный зал, из которого я только что вошел, с тем лишь отличием, что через него нельзя было пройти в какие-то другие помещения дворца. Во всяком случае, никаких явных проходов здесь заметно не было. Окна были наполовину прикрыты полупрозрачными гардинами слегка розового оттенка, отчего освещена комната была соответственно. Напротив стены с бесконечным рядом арочных окон располагалась стена с таким же бесконечным рядом всевозможных картин в дорогих тяжелых рамах. Я не великий знаток искусств, но был уверен, что каждое из этих полотен являлось делом рук настоящих голландских и итальянских мастеров прошлого, а то и позапрошлого веков.

Посреди зала, чуть ближе к дальней стене, стоял колоссальных размеров стол с мореной в черный свет поверхностью. За столом этим, в кресле с крайне высокой спиной, сидел светлейший князь Черкасский. Был он погружен в некое весьма занятное дело — сквозь огромных размеров выпуклое стекло на длинной ручке рассматривал старинный с виду документ, разложенный перед ним на столе и прижатый по углам различными подручными предметами: чернильницей, банкой с песком для посыпания текста, пресс-папье и еще небольшим, но увесистым с виду томиком библии.

В первую минуту князь на меня не обратил никакого внимания, но я, наученный поведением кавалергардов, нисколько этому не удивился, а только остановился в десятке шагов от стола и принялся терпеливо ждать, когда же светлейший закончит со своими чрезвычайно важными делами и снизойдет до моей скоромной личности.

Выглядел светлейший сегодня своеобразно. Настолько необычно, что в первую минуту я и не признал его даже, и решил, что это какой-то его секретарь готовит документы для предстоящей аудиенции.

Во-первых, князь был сейчас без привычного парика с белыми буклями, и выяснилось, что под ним у него всегда находились очень черные с небольшой проседью волосы, остриженные коротко и аккуратно.

Во-вторых, я впервые в жизни видел светлейшего не в привычном величественном одеянии, с которым в роскоши потягаться могли лишь императорские наряды, а в уютном восточном халате, украшенном непривычными русскому глазу витиеватыми узорами.

Узкий длинный нос князя загибался книзу, напоминая клюв гордого кавказского орла, а нижнюю губу он задумчиво закусил, обнажив белые мелкие зубы. Было его светлости около сорока лет — точнее я не мог сказать, поскольку никогда специально не интересовался его возрастом. Лицо у князя волевым, жестким, словно бы вырезанным из куска дерева или же высеченным из камня, да и кожа у него была темной, обветренной, какой-то закаленной.

Закончив работу с документом, светлейший отложил свое выпуклое стекло на ручке в сторону, откинулся в кресле, скрестил руки на груди и с интересом меня осмотрел. Я непроизвольно вытянулся, прижав к бедрам крепко сжатые кулаки, а подбородок задрав кверху как только мог.

Длился этот осмотр продолжительное время, и я чувствовал, как постепенно нарастает волнение у меня в груди. Даже стук собственного сердца слышал.

И еще я ощущал присутствие магии. Нет, никакого явного ее проявления я здесь не видел — не парили в воздухе предметы, и не светили «лунные маяки», — но какими-то особыми струнами своего организма чувствовал ее присутствие. Я точно знал, что ранее таких способностей у меня не было, и никогда не слышал о людях, которые такие способности имели бы. Ощущать магию до ее физического проявления было невозможно, и лишь специальные процедуры позволяли опознать ее присутствие в потенциальном маге.

Силовые линии магического поля сами по себе не означали наличие магии, они были просто вселенской сущностью, существующей всегда и повсюду. А вот способность управлять ими, изгибать и сплетать по собственному желанию — это уже было то самое, что и принято было называть магией. Манипулирование силовыми линиями магического поля вызывало явные и мощные изменения в видимом мире. Могло изгибать пространство, открывать в нем «тайные тропы», зажигать «лунные маяки», заставляло работать «открытые книги», порождало 'кометы гнева, меняло внешность человека по его желанию и еще многое-многое другое. Разнообразие заклинаний было неисчислимым, музыка магических струн не умолкала никогда, но слышать ее не суждено было никому.

Но сейчас я ее действительно слышал, кожей чувствовал ее ноты. И понимал, что исходит она от сидящего передо мной человека.

Светлейший князь Черкасский был магом. Очень мощным, опытным магом, которому подвластны были любые аккорды в музыке магии. И я был удивлен, почему раньше этого не понимал, почему не замечал его магической сущности. И еще было странно, как ее не замечали другие.

Князь наконец заговорил.

— Голубчик Сумароков! — воскликнул он так, будто эта встреча стала для него большой неожиданностью. — Очень рад тебя видеть, очень!

Он поднялся с кресла, торопливо обошел стол и, подойдя ко мне, как-то совсем по-дружески хлопнул по обоим плечам одновременно. Я чувствовал себя несколько растерянно.

— Я не совсем понимаю, ваша светлость…

— Не беспокойся, Алексей Федорович, я все тебе объясню. И очень надеюсь, что ты сделаешь правильные выводы.

Он снова хлопнул меня по плечам, осмотрелся и кивнул на кресло, стоящее по другую сторону стола от его собственного. Было оно не столь громоздким, и спинка его была нормального размера, но все же желания садиться я не выказал.

— Я постою, ваша светлость.

И тут светлейший почему-то рассмеялся. Не припомню, чтобы когда-либо прежде слышал его смех, и мне он показался каким-то ненастоящим, театральным. Как будто на самом деле смешно князю совсем не было, но некие незнакомые мне правила предписывали ему делать это.

— Ну что ж ты все заладил, Алексей Федорович: «ваша светлость», да «ваша светлость»! Я же тебя по батюшке кличу, как ты заметил. Так что и тебе дозволяю звать меня Алексеем Михайловичем. Тезки мы с тобой получается. Ты Алексей, и я Алексей. Два Алешки, значится! Договорились?

— Точно так, ваша све… Алексей Михайлович.

На этих словах я кратко поклонился. Светлейший хмыкнул и неторопливо пошел вкруг своего огромного стола, ведя пальцем по лежащим по его краю бумагам. Вдруг остановился и поднял на меня глаза:

— А может чайку выпьем перед интересной беседой? А? Как думаешь?

— Полагаю, что это будет лишнее.

— Не скажи, не скажи… — светлейший несогласно покачал головой. — По моему мнению, чай — это не просто горячая жижа, которую употребляют с плюшками да калачами. Чай — это целая философия, если хочешь знать! За чаем можно решать политические вопросы и принимать непростые решения. Чай просветляет, очищает сознание, позволяет нащупать верное направление. А на востоке его вообще наделяют некими мистическими свойствами, которые нам, расейским жителям, понять весьма сложно… Мы, знаешь ли, привыкли все упрощать, приводить к некому состоянию, понятному всем и каждому, чтобы ни для кого не осталось нерешенных вопросов. А на востоке все иначе, друг мой, Алексей Федорович! Там не стремятся упростить сущность, чтобы сделать ее понятной всем. У них иной подход: они пытаются постичь ее в первозданном виде, и пускай доступно она будет не каждому, но зато к понявшим ее придет в том виде, в каком ее задумал господь… Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Весьма туманно, ваша све… Алексей Михайлович. В том смысле, что никак не могу взять в толк, каким образом это относится к теме данной аудиенции.

Светлейший немного постоял в задумчивости, сцепив у груди пальцы замком. Потом потеребил кончик носа, снова чему-то рассмеялся и сказал:

— Хорошо, я постараюсь объяснить тебе все более наглядно. На примере чая это получается весьма туманно.

— Пожалуй, — согласился я. — Я не большой любитель всяческих аллегорий, и боюсь, что на востоке меня сочли бы крайне бестолковым. Я простой русский дворянин, и философия высшего порядка меня приводит в замешательство.

— Тогда слушай… Как ты уже понял, я весьма сильный маг и являюсь таковым уже довольно продолжительное время. Ведь понял же, Алешка, а? Не разочаровывай меня!

Отвечать на этот вопрос я не торопился. Он вполне мог быть ловушкой, но я никак не мог взять в толк, для чего светлейшему она была нужна. Допустим, я прямо сейчас заявлю, что по какой-то причине чувствую магическую сущность светлейшего, и тем самым признаю наличие и в себе самом чародейских качеств.

Так неужели светлейший немедленно прикажет меня арестовать? Скажет: «Ага, попался, Алексей свет-Федорович! Вот и разоблачил я тебя, негодника! А теперь отправляйся-ка ты, Алексей Федорович, в острог!»

Ну разве ж не бред? Бред, да еще какой. Светлейший князь Черкасский не занимается розысками скрытых чародеев. И уж тем более не приглашает их по очереди на аудиенцию, чтобы подловить на каком-то каверзном вопросе. Так и жизни человеческой не хватит, чтобы отловить всех чародеев!

Но все же я решил быть осторожнее, и потому ответил несколько уклончиво:

— Я не совсем понимаю, ваша светлость Алексей Михайлович, к чему вы клоните. Мне бы заранее знать тему предстоящей аудиенции, так и подготовился бы получше. Если это касается каких-то следственных дел сыскного приказа, то мне кажется, что будет разумнее задать вопросы генерал-полицмейстеру Шепелеву. К нему сходятся все нити, и он может видеть всю картину целиком…

Тут светлейший меня прервал торопливо:

— Генерал-полицмейстер Шепелев пару дней тому назад подал в отставку. И покуда не найдена новая кандидатура на эту непростую, нужно сказать, должность, исполнять обязанности главы Сыскного приказа я своим повелением назначил и своей подписью утвердил камер-юнкера Сумарокова Алексея Федоровича.