Белый маг

Глава 8 Напряженные настроения в казармах лейб-гвардии

К казармам Преображенского полка меня не пропустили. Три дюжих гвардейца никак не желали поднимать шлагбаум, перегораживающий дорогу, и даже в разговоры вступать не собирались.

— Приказ командования, — коротко известил меня мордатый гвардеец с рубленным шрамом через полморды. Должно быть, он бы среди них старшим. Я был уверен, что видел его впервые в жизни.

Второй гвардеец стоял у караульной будки и с хмурым видом целился в меня из мушкета. Его я тоже не припоминал. А вот третий, у шлагбаума, показался мне смутно знакомым. Был он столь высокого роста, что даже его совсем не маленькие сотоварищи казались рядом с ним коротышками, и почудилось мне, что уже однажды мне доводилось с ним сталкиваться.

Ну да, кажется, он был среди тех гвардейцев, что находились в казарме, когда мы туда приезжали с Катериной врачевать Ваньку Ботова. Уж он-то должен был меня знать. Хотя… Если, как и все, он пялился тогда на Катерину, не отводя от нее глаз, то меня мог и не запомнить.

— Да как же так, братцы? — я нарочито опечалился. — Тут дело особое! Не забавы ради я к вам в такую даль тащился.

— Приказ командования! — вновь сказал мордатый и демонстративно направился к шлагбауму, как бы желая показать, что разговор на этом окончен.

Но я и не думал сдаваться.

— Эх, а у меня ведь важный разговор к Григорию Орлову, — вздохнул я. — К нему, да к братьям его… Сумароков я. Алексей. Из Сыскного приказа. Главным полицмейстером с этого дня назначен, во временное исполнение, пока генерал подходящий не отыщется… Так что не собственная прихоть, а служебная надобность у меня во встрече с Орловыми.

Ужасно не хотелось мне применять эфирную магию к этим ребятами, чтобы убедить их пропустить меня. Не хорошо это как-то, да и на разум она влияет, поговаривают, не совсем благотворно.

Я достал бумагу, врученную мне светлейшим, и протянул ее в спину мордатому. Тот остановился, вздохнул, но все же вернулся, хотя и с заметной неохотой. Долго изучал написанное, время от времени поглядывая на меня подозрительно.

— А чего от Орлова-то надобно? — не очень приветливо поинтересовался он, вернув мне документ. — Очень занят Григорий Григорьевич нынче, не до Сыскного приказа ему!

Из этих слов я сделал вывод, что положение Гришки в полку весьма надежное. Никто его покуда не арестовал за подбивание к бунту. Иначе караульные не стали бы называть его по батюшке, уважительно. А был бы он у них просто Гришка Орлов, смутьян арестованный.

Я хотел было ответить, что есть у меня для Григория Григорьевича важные новости, но тут рослый гвардеец подошел к мордатому, наклонился к нему и принялся что-то нашептывать на ухо, глядя на меня из-под мохнатых бровей. Мордатый молча выслушал его и прищурился на меня.

— Выходит, это ты братец Катерины Алексеевны? — спросил он неожиданно.

Я опешил. Какого угодно вопроса ожидал услышать, но только не этого. А потому и не сразу нашелся, что ответить. Но затем торопливо закивал.

— Да, точно так… Однако, позвольте спросить, почему вас это интересует?

Мордатый вдруг мне игриво подмигнул.

— Слухи по Петербургу пошли, что вскоре нового государя выбирать начнут. И род Романовых ныне в главных кандидатах. Так что кузина твоя вроде как из царского рода будет. А уж врачует она так, как никакой лекарь не может. Хоть полковника, хоть солдата простого. Царица всех лекарей! Вот сегодня с утра поручик Васька Чижов не совсем удачно к кобыле с заду подошел, так она ему обеими копытами и врезала…

— Да что вы говорите⁈ — я изобразил немалое удивление, смешанное со столь же большим интересом. — И что же стало с поручиком? Живой?

Мордатый махнул рукой.

— Живой пока. Если бы в висок угодило, так сразу бы насмерть, но ему одним копытом в грудь, а другим в челюсть попало. Зубы все как метлой смело. Челюсть хрустнула. Из горла кровь пошла. Думали, помрет Чижов. Но Григорий Григорьевич срочным порядком за Катериной Алексеевной послал. Когда она приехала, то поручик наш уже кончался. Хрипел жутко, булькал, задыхаться начал совсем. Так знаешь, чего наша Катерина Алексеевна ему сделала?

Теперь я действительно был заинтересован его рассказом. Примечательные, однако, события случились за то время, пока я находился во дворце светлейшего! И времени-то прошло не так много, а тут такое…

— Представления не имею! — совершенно искренне воскликнул я. — Просветите меня.

— Она ему глотку ножом вот тут вот разрезала… — мордатый чиркнул себе пальцем по шее. — А потом в отверстие гусиное горло воткнула и пропихнула его поглубже. Так Чижов через это гусиное горло до сих пор дышит. Чего-то ему кобыла там своим копытом повредила.

— И долго он так дышать сможет? — спросил я, нахмурясь.

Мордатый развел руками.

— Покуда не помрет! Катерина Алексеевна наша сейчас над ним процедуры какие-то проводит. Челюсть в кучку собирает, все зубы выбитые отыскала и в чашку сложила. Говорит, из них протез изготовить можно, чтобы поручику нашему было потом чем жевать.

— Выходит, Катерина Алексеевна сейчас здесь, в казармах?

— Здеся она, где же ей быть еще? Только она не одна пожаловала, а с сестрицей своей, Анастасией. Оказалось, что у нее тоже немалые лекарские способности имеются. Молятся на них обеих все ребятки наши. Потому как уж больно хороший человек этот Васька Чижов. Я и сам с ним приятельствовал.

— Тогда вот что, голубчик… — я взял мордатого за плечи и легонько его встряхнул. — Мне очень нужно встретиться с Григорием Григорьевичем. И я с ним встречусь, поможешь ты мне в том или нет. Но я уверяю тебя, что со мной лучше дружить. Всем от этого будет только лучше… — Я немного помолчал, пристально глядя в глаза мордатого гвардейца. Видя в его глазах остатки сомнения, сказал: — Назовите мне ваше имя.

— Грачев я, — отозвался он. — Данил Грачев.

— А я Сумароков. Алексей Сумароков… Прикажи поднять шлагбаум, Данил Грачев, и мы расстанемся друзьями. Я поеду своей дорогой, а ты останешься здесь и продолжишь нести свою службу. Не стой у меня на пути, ладно?

Я видел, как задвигался кадык у Грачева, когда он шумно и тяжело переглотнул. И сразу же замахал руками на рослого: открывай, мол, шлагбаум. Не видишь, что ли — люди ждут⁈

Никакой магии в том не было, просто он и сам почуял, что лучше мне не перечить, и не пытаться остановить. Сообразительный такой гвардеец оказался.

Я запрыгнул в экипаж, и мы покатили дальше по хорошо укатанной дороге, укрытой с обеих сторон сплошными рядами тополей с черными стволами. На втором посту нас задерживать не стали, только поинтересовались к кому изволил пожаловать господин камер-юнкер. Я назвал Гришку Орлова, понимая, что ежели Катерина с Анастасией все еще находятся здесь, то и Гришка отирается где-то рядом с ними. Мне объяснили, где его следует искать, и наш экипаж поехал дальше, к казармам.

Но не проехали мы и пару сотен саженей, как повстречали Мишку Гогенфельзена в полном боевом снаряжении. Был он в начищенном мундире, с внушительной шпагой на боку и при пистолетах. Вороной конь под ним сливался с черным седлом и черными Мишкиными сапожищами, отчего казался Гогенфельзен самым настоящим кентавром из греческих мифов. Огромная треуголка на голове смотрелась торжественно и грозно.

Я приказал Гавриле остановить экипаж и соскочил на землю, приветственно раскинув руки в стороны.

— Кого я вижу! Дружище Гогенфельзен, ты ли это⁈ Хорош! Хорош! Грозный, как Зевес! Слезай со своего Олимпа, обнимать тебя стану.

Узнав меня, Гогенфельзен расплылся в улыбке, перекинул ногу через седло и грузно спрыгнул, звякнув шпорами. Мы обнялись, облобызались в щеки.

— Какая нечистая принесла тебя сюда? — полюбопытствовал Мишка. — Орловы приказали все дороги перекрыть и никого не впускать, покуда приказа не будет. Или же ты вместе с Катериной Алексеевной сюда пожаловал, да я тебя сразу не приметил?

— Нет, братец, — ответил я со смехом, — я только что прибыл. На посту не желали меня пропускать, но я все же сумел их убедить. Ты же знаешь, как я умею убеждать… А ты сам-то далеко ли собрался? Весь такой из себя красивый, при всеоружии…

Гогенфельзен наморщил нос и замотал головой.

— Да я уезжаю, Алешка.

Я немного опешил.

— Как уезжаешь? Куда? Позволь угадать, братец: тебе отпуск предоставили, и ты решил наконец навестить своих родных в Пскове?

С кислой миной Гогенфельзен снова мотнул головой.

— Никто мне отпуска не давал, Алешка. И может так сложиться, что родных своих я уже никогда и не увижу… Это как бог даст. А пока я просто хочу уехать из полка, покуда поздно не стало.

— А чего так? — обеспокоился я, уж начиная понимать, к чему клонит Гогенфельзен. — Или обидел тебя кто?

Мишка коротко хмыкнул.

— Ты же сам знаешь, Алешка: кто нас обидит, тот обиженным и останется! — и многозначительно прикоснулся к эфесу своей великолепной шпаги. — Но с той поры, как Лефорт застрелил императора нашего, так в голове у меня никого порядка нет. Кому я теперь служу и сам того не знаю. То ли государыне Марии Николаевне, то ли светлейшему князю Черкасскому, то ли вообще какому-то черту лысому… А ведь я никому из них присягу не давал, и в верности не клялся. Так что свободен я теперича от присяги своей. А служить братьям Орловым я не желаю, хотя и захватили они теперь всю власть в полку. Потому и решил уехать, чтобы спокойно с мыслями своими разобраться.

— М-да, брат… — я потрепал его по плечу. — Слышал я, что вскорости нового императора выбирать будут.

— Вот когда выберут, тогда я и присягну ему заново, да служить буду не хуже прежнего! — горячо заверил меня Гогенфельзен. — А принцессе сагарской Магде фон Ингельштром я служить не намерен. Не было такого уговора. И пусть Орловы хоть золотом меня с ног до головы осыплют, я за ними не пойду!

Тут и не поспоришь. Дело говорил Мишка Гогенфельзен. Правду истинную. Никто из гвардейцев присягу императрице Марии Николаевне не давал, и требовать от них преданности ей было делом сомнительным. Будь у императора законный наследник, то и вопросов не оставалось бы. Все знают правила престолонаследия, и оспаривать их никто не возьмется. Наследник для того и нужен, чтобы государство ни на час не оставалось без правителя, чтобы не образовался период безвластия, во время которого можно творить всяческие бесчинства и беззакония.

Была ли в том моя вина, или же не было ее, но род Трубецких остался без продолжения. Прервался он волею господа, или злого умысла светлейшего князя, а может и по моей нерасторопности — это уже не имеет значения. Мертвые — мертвы. А живым нужно думать о дальнейшей жизни.

— Друг мой Гогенфельзен, сейчас я поведаю тебе одну вещь, о которой пока мало кто знает, — сказал я, отводя глаза. — Орлов требует от преображенцев присягнуть императрице Марии Николаевне, покудова не народит она на свет белый наследника. Вот только не знает он пока, что никакого наследника уже нет. И самой государыни уже нет. Мертва она.

У Гогенфельзена челюсть так и отвалилась, благо что язык наружу не вывалился. Жмурясь непонимающе, он встряхнулся.

— Постой, брат… Как же так? Да с чего ты это взял-то⁈

— На моих глазах все и случилось. В моем собственном имении, что под Новгородом. Орлов правду сказал: это я помог ей бежать из столицы и дал убежище в своем доме в Светозарах. Государыня была в женской тягости, и целью моей было защитить ее от людей, которые не хотели продолжения рода Трубецких, а желали видеть на престоле новую династию. Однако все пошло не так, как надобно… Бесплотный демон хотел насильно увести ее «тайной тропой», но проход закрылся раньше времени, и государыне отсекло голову. Она действительно была в положении, но мальчик ли у нее родился бы вскорости, или же девочка — теперь можно только гадать. Вот только смысла в этом нет никакого.

Гогенфельзен совсем растерялся.

— А мне-то что теперь делать? — спросил он с обалделым лицом.

— А ничего делать и не надо, — ответствовал я. — Отводи коня своего в конюшни и возвращайся в казармы. И жди, пока на Поместном Соборе нового императора выберут. Это единственное, что ты можешь сделать. А мне с Гришкой Орловым переговорить надо бы. Подскажешь, брат, где его тут отыскать можно?

— Да в казарме он, с девицами чаи пьет. Ваську Чижова нынче кобыла покалечила, так Катерина Алексеевна с сестрицей своей Анастасией его врачевали. Челюсть ему по кусочкам в кучку собрали, а из глотки у него теперь горло гусиное торчит. Смотреть страшно. Гадают сейчас кузины твои, как с ним дальше быть, чтобы не помер совсем. Но что по мне, так лучше уж сразу насмерть, чем с гусиным горлом ходить.

— А это кому как, брат, кому как, — не согласился я. — Мы с тобой и знать не знаем, о чем думать будем, когда костлявая к нам свои руки протянет и жизнь из нас высасывать начнет. Думается мне, что тут не только на гусиное горло согласишься… Ты проводишь меня, или все же уходить решил?

— Провожу, конечно, как не проводить? Да и уходить теперь смысла не вижу.

Он взял лошадь за поводья, и мы пошли к казармам. Экипаж мой неторопливо телепался следом, Гаврила на козлах мерно раскачивался из стороны в сторону.

— А что — много в полку таких, как ты, нашлось? — полюбопытствовал я. — Я имею в виду тех, кто не пожелал присягнуть императрице и решил уйти?

Гогенфельзен громко шмыгнул носом.

— Да не особо, — подумав, ответив он. — Большинству все равно за кого караулы нести да на парадах маршировать. Многие вообще не понимают из-за чего весь шум-гам. Они полагают, что и без того государыне служить обязаны. А есть такие, как Ванька Ботов. Он и уйти бы хотел, да только гол как сокол, так что некуда ему уходить. За душой нет ни гроша. Если он сегодня уйдет, то уже завтра с голодухи разбойничать начнет. А там и до виселицы недалеко.

Теперь мне все стало ясно. Гришке Орлову не составило особого труда склонить полк на свою сторону. Большинство гвардейцев попросту и не поняли к чему их склоняют, потому как законы знали плохо и не видели разницы между службой императору и службой императрице. Для них все это было едино.

Несомненно, нашлись и те, кто прекрасно понимал, что означают все эти манипуляции, но чувствовали они, что за проявленную лояльность их могут весьма щедро наградить. А вот наказывать их в случае чего было особо не за что, потому как своей присяги покойному императору они не нарушали, а нового пока никто не выбрал. Так почему бы не поспособствовать законной государыне?

Когда мы подошли к казарме, уютно притаившейся в тени высоких берез, взору нашему предстала примечательная картина: двое расхлюстанных гвардейцев стояли друг против друга, уперевшись лбами, и рычали, как два озлобленных пса.

Однако, когда мы подошли немного ближе, стало слышно, что это не просто рычание — прорывались сквозь него и членораздельные звуки, смешанные с густым винным духом.

— Я за государя нашего туркам глотки резал! — рычал один из них — тот, у которого из-под покосившегося белого парика проглядывали рыжие пряди. — И за спинами ни у кого не прятался! И если ты, блевотина кошачья, еще раз скажешь, что я по трусости уходить собрался, я тебе язык вот этими пальцами вырву и на березу закину!

Говоря эти слова, рыжий гвардеец потрясал растопыренными пальцами перед вторым, у которого в короткую косичку на парике была вплетена роскошная золотая лента. Один глаз у того дергался сам собой, а в руке он сжимал длинный кинжал.

Сомнений не оставалось: мы были свидетелями ссоры, грозящей вот-вот перерасти в поножовщину.

— Ты кого блевотиной кошачьей назвал⁈ — прорычал второй. — Ты на кого пасть свою раззявил, паскуда рыжемордая⁈

Он пихнул рыжего лбом, отшатнулся, а затем положил ему пятерню прямо на лицо и с силой толкнул. Рыжий не упал. Не из той лейб-гвардия породы, чтобы от тычка падать. Расплывшись в страшной улыбке, он сжал огромный кулак, размахнулся от души и врезал обладателю кинжала точно в переносицу.

Того отбросило назад. Широкой спиной он заломал низкорослый кустарник позади себя и с шумом в него рухнул. Впрочем, тут же подскочил на удивление резво и выставил перед собой кинжал.

— Молись, Горохов, конец твой пришел!

Упомянутый Горохов хотя и был пьян, но живо сообразил, что с голыми руками на кинжал бросаться не следует и выхватил шпагу. Второй гвардеец тут же смекнул, что дело складывается не в его пользу, перебросил кинжал в левую руку, а правой тоже обнажил свою шпагу.

Судя по их горящим взорам поединок предстоял нешуточный, до смерти. Следовало утихомирить этих буянов, пока они друг друга не поубивали тут, и Гогенфельзен поторопился встать между ними, вытянув руки в стороны.

— Тпру-у-у! Вы чего, братцы, белены объелись⁈ — заорал он. — Под арестом давно не сидели? Горохов! Быстров! Быстро шпаги в ножны спрятали, пока я вас обоих не порешил!

Драчуны тяжело дышали и буравили друг друга разъяренными взглядами, но бросаться в драку не торопились. Гогенфельзен имел в полку репутацию завзятого бузотера, и связываться с ним лишний раз не желал никто, даже в состоянии изрядного подпития.

Уж не знаю, чем бы все это закончилось, но тут двери казармы вдруг распахнулись, и на широкое дощатое крыльцо вышел, гулко ступая, Гришка Орлов.