Бастард Александра 2

Глава 5

Сатрапия Геллеспонтская Фригия, город Пергам, конец июля 318 года до н. э.

Вой трубы заставляет стрелков прекратить кошмарить гоплитов и отойти на безопасное от их дротиков расстояние. Остаток тяжелой пехоты все еще в кольце моих всадников, но побоище прекратилось.

Разгром трех десятков «храбрых рыцарей» и сотни гоплитов произошел так быстро, что фаланга не успела даже тронуться с места. Ее командиры, не получив от Гекатея прямого указания атаковать, предпочли не спешить и упустили момент, когда еще могли помочь своим. Ситуация же на поле боя изменилась так стремительно, что бросаться в атаку теперь стало для них уже и неразумно, и крайне рискованно.

Пускаю Аттилу вперед, и застоявшийся жеребец берет с места в карьер. За мной срываются с места Эней с Патроклом и трубачом. Мы вчетвером мчимся через все поле, а надрывный вой трубы по-прежнему выдает «отбой». В этот момент взоры почти трех тысяч человек устремлены на нас.

Пролетаю мимо своих стрелков, мимо окруженных гоплитов и правлю прямо к фаланге. Сейчас этот ощетинившийся сарисами строй представляет для меня главную ценность. Я по-прежнему хочу переманить этих людей на свою сторону.

Вздыбливаю жеребца в пяти шагах от линии выставленных копий и кричу так, чтобы меня услышало как можно больше воинов:

— Ваши командиры вас обманули! Завлекли блеском золота, и вы поддались уговорам. Поддались и забыли о клятве, что давали городу Пергаму, нанимаясь служить ему. Это преступление заслуживает смерти!

Мои слова наемники встретили гулом неодобрения, но я перекрикиваю его:

— Заслуживает смерти! Но у вас есть шанс получить прощение! — Выдаю все возможные децибелы, благо голосом мое новое тело не обижено. — Те, кто вас обманул, лежат мертвыми!

— Вон там! — тыкаю рукой туда, где была разгромлена конница Гекатея. — Им нет оправдания, и воздалось по заслугам! Вы же можете еще спастись!

Беру краткую паузу и в наступившей тишине слышу нервное дыхание тысяч людей.

— Я прощу всех, кто поклянется служить мне и перейдет в мое войско!

Выкрикнув, смотрю на направленные в меня наконечники копий и вижу, как они медленно поднимаются вверх.

«Это хороший знак!» — иронично усмехаюсь про себя, но в это время кто-то из первых рядов вдруг выкрикивает:

— А ты кто⁈

По нацеленным на меня любопытным взглядам вижу, что вопрос животрепещущий. Ведь действительно, меня никто не знает в лицо, да и в целом мало кто обо мне вообще слышал.

«Что ж, — мысленно перехожу свой рубикон, — пора выходить из тени!»

Решив, кричу прямо в лица стоящих передо мной воинов:

— Я, Геракл, сын и наследник Великого Александра! Я тот, с кем тень моего умершего отца говорит каждую ночь! Мой Великий отец направляет меня, и именно он говорит мне сейчас: прими этих заблудших воинов в свое праведное войско, и они будут служить тебе верой и правдой!

Смотрю на слегка ошалевших от моих слов фалангитов и даю им время на осмысление. Между чем и чем надо выбирать, для них очевидно: либо пойти служить этому странному парню, называющему себя царем и сыном Александра, либо продолжить бой, в котором, кроме смерти, ничего не ждет.

По уставившимся на меня глазам вижу, что большинство сделало правильный выбор, и кричу им требовательно и жестко:

— Так вы готовы служить мне так же преданно, как моему отцу⁈

Я намеренно связываю себя с памятью Великого Александра, и мой ход приносит свои плоды. Сначала из строя донесся одинокий выкрик:

— Готовы!

Он, как камушек, покатившийся с горы, увлек за собой других, и вот уже из разных мест длинного строя слышатся крики:

— Готовы! Готовы! — Они не затихают, а множатся, и вскоре вся фаланга орет в один голос: — Готовы!

В этот момент очень вовремя и умело подстраивается Эней. В унисон с общим ором он кричит:

— Слава Александру! Слава царю Гераклу!

Этот вопль тут же подхватывает все шестнадцать шеренг фаланги:

— Слава Александру! Слава царю Гераклу!

Главная площадь Пергама заполнена народом так, что яблоку некуда упасть. Люди заняли не только саму площадь, но и крыши всех соседних домов. Мальчишки оседлали заборы и деревья, и все устремили свои взгляды на помост у здания ареопага. Сегодня — день казни, и все самое интересное будет происходить здесь.

Я стою вместе с Барсиной, «сводным братом и дядьями» на крыльце здания Совета. Перед нами полтора десятка широких мраморных ступеней, ведущих прямо к помосту, а за спиной — высокие колонны портика. На шаг позади нас выстроились остальные члены ареопага. Всего в Совете сейчас тридцать четыре члена; двух новых представителей еще не выбрали, а прежние, вон, стоят на эшафоте. В разорванных и грязных хитонах они жмутся друг к другу, бросая на толпу умоляющие взгляды.

Ономарх, Никанор и еще трое их сподвижников выжили в столкновении с катафрактами. Выбитые из седла, они получили лишь незначительные травмы и были пленены моими стрелками. Их судьба до вчерашнего дня была под вопросом, как и судьба таксиарха Гекатея. Жаркие дебаты в Совете велись с самого утра до полудня. Оба клана — Тарсиады и Полиоркеты — старались как могли отстоять своих вождей, но, как говорится, горе побежденным!

После неудачного покушения Шираз устроил Пергаму изрядное кровопускание. Его люди хватали на улицах города всех, на кого падало хоть малейшее подозрение. Естественно, члены противостоящих кланов были тут в числе первых. Пока не трогали лишь членов Совета, хотя ниточек, ведущих к кое-кому из них, хватало. Этот аспект довлел над вчерашним собранием, как Дамоклов меч, потому-то противникам Шираза так и не удалось заблокировать его требование о смертной казни для мятежников.

В истории города это беспрецедентный случай, ведь до сего дня члены ареопага считались неприкосновенными. Каждому члену совета Тридцати шести была гарантирована полная неподсудность, на это и упирали многие депутаты. Шираз же утверждал, что попытка убийства избранного архонта и мятеж — проступок, подрывающий саму основу государства, и потому наказание должно быть максимально суровым.

Решение о казни далось депутатам нелегко, ведь все понимали, что такой прецедент в будущем может коснуться каждого из них. Они пытались затянуть дело, находили множество юридических неувязок и вообще совали палки в колеса правосудия как могли, но… Все они знали: Шираз сейчас в такой силе, что в споре с ним главное — не переусердствовать, а то ведь легко можно пересесть с судейской скамьи на скамью подсудимых.

Гекатею повезло больше остальных: он хоть и нарушил клятву и участвовал в мятеже, но, к счастью для него, он не был пергамцем. К нему Шираз не испытывал такой укоренившейся ненависти, как к своим землякам. К тому же таксиарх наемников был македонянином, и за его казнь рано или поздно пришлось бы отвечать, особенно в случае победы Антигона. Все это прекрасно понимали, и Шираз в том числе, поэтому в отношении Гекатея ограничились изгнанием с вечным запретом на возвращение в Пергам.

Сейчас я смотрю на эшафот и среди прочих приговоренных нахожу еще одно знакомое лицо. Это Ксантей! Тот самый парень, что когда-то на стадиуме напал на меня сзади. Глядя на его белое, испуганное лицо, я не испытываю ни радости, ни злорадства. Скорее — жалость и подспудное чувство вины. Не я приговорил его к смерти, не я толкнул его на мятеж, но ведь если бы я не организовал убийство его отца, бывшего архонта Аристомена, то, скорее всего, он бы сейчас не дрожал от ужаса в ожидании казни.

Подумав об этом, я вдруг впервые усомнился в правильности своих поступков.

«Ведь, по сути, это я обрек этого паренька на смерть! — всплывают в голове мрачные мысли. — Совсем ведь юный пацан. Всего на пару лет старше меня!»

Зная, куда могут завести подобные рассуждения, пытаюсь пресечь их на корню и накидываюсь на себя со злым сарказмом.

«А что ты только об этом парне слезу пустил⁈ Чего ты не вспомнишь тех, кого положили на поле боя твои стрелки? В этом тоже ты виноват! — на этом яростно ставлю окончательную точку. — Сейчас время такое: либо ты, либо тебя! Если тебе так жалко чужой крови, то чего тянуть, чего ждать еще девять лет! Покончи с собой прямо сейчас и пусть все идет как идет! Только ведь ты знаешь: крови от этого меньше не станет! Еще тридцать лет будет идти война! От Египта до Босфора, от Вавилона до Афин люди с остервенением будут резать друг друга, проливая реки своей и чужой крови!»

Вспышка злости на самого себя подействовала отрезвляюще, и, полностью успокоившись, я иронично хмыкаю.

«Не бери на себя слишком много, дружище! Как говорят мои сегодняшние современники, — жизнь и судьба человека в воле Олимпийских богов! Вот и руководствуйся этим. Каждый из смертных — лишь песчинка в безжалостных жерновах судьбы! Будь тверд и иди к своей цели, а боги посмотрят на тебя с Олимпа и решат, помогать тебе или нет!»

Тут я вдруг по-настоящему задумываюсь.

«Иди к цели! А какова она — моя цель⁈ Ради чего я тут так яростно барахтаюсь⁈ Ради того, чтобы выжить? Ради того, чтобы стать царем или властителем какой-нибудь сатрапии, где никто не смог бы до меня дотянуться? А может, мне просто нравится власть и чувство превосходства?» — пытаюсь честно ответить на эти вопросы и вдруг понимаю, что это все не то, и если уж вступать в борьбу по-настоящему, то надо ставить перед собой другие, более высокие цели.

«А что⁈ — подначиваю самого себя. — Слабо тебе осуществить мечту Великого Александра и создать царство-цивилизацию от Адриатики до Индийского океана⁈ Да, чего уж там мелочиться! Сейчас такие возможности, что хоть весь Старый Свет можно под одной рукой собрать!»

Тут мои фантазии понесли меня совсем уж в облака, и, прогоняя морок, я мотнул головой.

«О чем ты, черт возьми⁈ — опять накидываюсь на себя. — Не надо витать в эмпиреях! У тебя земля горит под ногами, а ты тут замки из песка строишь! С кем ты собрался завоевывать свое царство, если даже с наемниками еще вопрос до конца не решен?»

Тут надо сказать, что да, проблем у меня по-прежнему вагон и маленькая тележка! Те наемники, что де-факто перешли на мою сторону после битвы у реки Каик, все еще де-юре принадлежат Пергаму, поскольку именно город их нанимал и по-прежнему платит им жалование.

Взять их на свой кошт я не могу. Моих финансов едва хватает на содержание пятисот всадников, и еще тысячу восемьсот пехотинцев мой бюджет точно не осилит. Раньше мне не приходилось задумываться, чего стоит государству армия, и только сейчас я осознал всю соль известной поговорки: хочешь разорить небольшую страну — подари ей крейсер! Флот, к счастью, мне кормить не надо, но и без него я уже в долгах как в шелках.

При всем том, что денег у меня действительно нет, мое желание удержать в своих руках таксис наемников никуда не делось. Как развязать этот непростой узел? Покручивая раз за разом в голове этот вопрос и напрягая извилины, я так и не нашел на него ответа, зато вдруг вспомнил кое-какие подробности из тех фильмов о войнах диадохов, что я просмотрел накануне своей «смерти». Эти так удачно всплывшие воспоминания вдруг натолкнули меня на мысль, как с имеющимися у меня силами заставить всех, в том числе и Эвмена, увидеть во мне главного претендента на трон.

Неожиданное открытие окончательно вывело меня из того «творческого тупика», в коем я находился после отказа Эвмена признать меня царем и наследником Александра. Воспрянув духом, я словно разом поумнел, и в моей голове сразу появились мысли, как не только разрулить ситуацию с наемниками, но и совместить ее решение с моим «гениальным» планом по выходу на главную арену борьбы. Об этом как раз я и собираюсь поговорить с Ширазом сразу после казни, когда он, удовлетворив свою жажду мести, чуть-чуть расслабится.

Обдумывая все это в голове, внешне храню на лице полную невозмутимость и продолжаю посматривать то на эшафот, то на разгоряченную толпу. Мой взгляд скользит по возбужденно-разгоряченным лицам собравшихся на площади людей и ни в одном из них не находит ни малейших признаков скорби или строгой торжественности, подходящей к такому трагическому случаю, как казнь. Наоборот, люди на площади находятся в каком-то радостном ажиотаже, словно они собрались здесь на концерт или футбольный матч. Это касается не только мужчин, но и женщин и даже детей; все застыли в нетерпеливом ожидании — ну, когда же, когда!

«И ведь часть из них принадлежит к тем кланам, чьих вождей собираются казнить!» — недоумевающе иронизирую я.

Эта кровожадность претит мне как человеку двадцать первого века, пресыщенному развлечениями и с пиететом относящемуся к человеческой жизни. Я же нынешний, живущий в этом мире уже больше пяти лет, смотрю на подобную экзальтацию с пониманием. Человек в этом мире относится и к жизни, и к смерти по-другому. Жизнь слишком коротка, и нет никакой уверенности в завтрашнем дне. Сегодня ты богат и знаменит, а завтра твой город захватили враги, и ты уже мертв или чей-то раб. Все зыбко, как на болоте, и никакой страховки!

Отсюда — пренебрежение к жизни и почитание смерти. Все ритуалы держатся на смерти и пролитии крови, и к ним люди привыкают с детства как к развлечению. К тому же с развлечениями здесь беда: ни кино, ни театра, ни скоморохов каких-нибудь! Тот амфитеатр, что будет украшать развалины Пергама в нашем времени, еще не построен, так что казнь для местного населения — это в первую очередь зрелище, завораживающий душу ужастик. Страшный, но такой притягательный! А то, что на эшафоте вожди их клана… Ну что ж, такова их судьба! Значит, так пожелали Олимпийские боги! Не нам ведать волю богов!

Я не любил фильмы ужасов в своем времени и здесь бы не стал смотреть, но, как говорится, положение обязывает. Мое нежелание присутствовать при казни врагов будет расценено как слабость. Даже моя «дорогая мамочка» не поняла бы, откажись я прийти сюда.

Неожиданно народ на площади загалдел и стал тесниться, образуя проход. Бросаю туда взгляд и вижу здорового мужика в кожаном фартуке и с топором на плече. То, что это палач, не вызывает сомнений. Он идет по очищенному для него проходу, и люди по сторонам жмутся в толпу, дабы ненароком не коснуться его.

Это — пример ханжества и лицемерия греческих полисов. Палач — человек уважаемый, но жить в черте города ему запрещено! Жители платят ему очень хорошие деньги, но знаться с ним никто не хочет, и даже прикоснуться к нему считается дурной приметой. Мол, человек он хоть и полезный, но все ж таки исчадие ночи и слуга Аида!

Палач гордо прошествовал сквозь толпу и неторопливо взошел по ступеням на эшафот. Сняв топор с плеча, он провел большим пальцем по лезвию и, демонстрируя его остроту, показал всем кровавую полосу на пальце. Толпа приветственно взревела, одобряя профессионализм палача, а тот, поклонившись народу словно артист, повернулся в нашу сторону.

Его вопросительный взгляд нашел Шираза: мол, можно начинать или как? Одобрительный взмах руки архонта подтвердил: давай!

Тут же два гориллоподобных помощника палача выступили вперед, а пугающие глаза их начальника пробежались по приговоренным. Под их давлением те опустили головы, стараясь не встречаться с жутковатым взглядом. Они инстинктивно сжались в один, объятый ужасом, комок, а палач кивнул на Ксантея:

— Начнем с этого!

Помощники шагнули к парню, а тот, вдруг не выдержав, грохнулся на колени и жалобно заскулил:

— Пощадите! Я же ничего… Пощадите!

Не слушая эти причитания, служки схватили парня за руки и потащили к плахе. Его босые ноги безвольно застучали по доскам настила, а причитания превратились в истерический вой:

— Неееет! Пустите меня! Нееееее!

Этот душераздирающий вопль тут же заглушило веселое улюлюканье и презрительные насмешки толпы. В сторону эшафота полетели огрызки яблок и комья земли.

— Умри достойно, сопляк! Не позорься! — выкрики летят в Ксантея, но тот их даже не слышит, продолжая истошно вопить.

Его мольбы и крики нисколько не трогают народ на площади, и, даже более того, под насмешливый крик «Глянь, он же обделался!» ближние ряды зашлись громким хохотом.

Мне все это кажется жутковатым театром абсурда, а само зрелище производит гнетущее впечатление, но я вынужден терпеть.

«Что-то с этими людьми не так, — бормочу про себя, — у них напрочь отсутствует сострадание!»

Крики парня, видимо, надоели палачу, и он грозным рыком поторопил своих помощников. Те сразу ускорились и, бросив парня на колени, придавили его голову к плахе. В то же мгновение неумолимо взлетел топор, и отчаянный крик оборвался. Голова Ксантея покатилась по помосту, а толпа, восторженно ахнув, тоже затихла.

В наступившей тишине палач указал на Никанора, но того тащить не пришлось. Он сам подошел к колоде и, откинув волосы с шеи, положил на нее голову.

Топор сверкнул еще раз, и дальше уже все пошло спокойно и без эмоций. Видимо, вопли Ксантея подействовали на остальных, и, взяв волю в кулак, они решили не позориться перед толпой.

Казнь уже закончилась, и толпа понемногу расходится. Члены Совета тоже неспешно покидают здание ареопага. Обмениваясь довольными впечатлениями, Шираз с братом все еще стоит перед ступенями крыльца, и я решаю, что сейчас самый удобный случай.

Подойдя к нему, чуть склоняюсь к его уху и шепотом даю понять, что мне надо с ним поговорить. Тот немедленно оставляет брата и, покровительственно взяв меня под руку, отводит в сторону.

Сделав пару шагов, он оборачивает ко мне свое довольное лицо:

— Я слушаю тебя, дорогой племянник!

В свои пятнадцать с половиной лет я весьма высокого роста и смотрю на своего дядю немного сверху вниз.

Изобразив полную беспечность, спрашиваю его о семейных делах, о состоянии его пострадавшего от налета поместья и прочей ерунде. И только в последний момент, как бы невзначай, задаю интересующий меня вопрос:

— А что там с наемниками? Как ареопаг решил поступить с ними?

Мое любопытство не испортило Ширазу хорошего настроения, но по своей скупердяйской привычке отвечать он не торопится.

— А что? — Шираз бросил на меня вопросительный взгляд. — Какое тебе дело до наемников?

«Это уже наглость! — возмущаюсь про себя. — Я разбил их в поле, мои воины охраняют их лагерь, а вы, значит, вот как…!»

Терпеть подобное отношение я не намерен, о чем прямо и заявляю.

— Ты прав, дядюшка, никакого! — жестко встречаю его насмешливый взгляд. — Сегодня же прикажу снять охрану с их лагеря и пусть идут куда хотят!

Без малого две тысячи вооруженных и голодных бездельников в округе города — это серьезная опасность, с которой Пергаму будет очень нелегко справиться. Делать этого я не собираюсь, но беззастенчиво блефую, и раздраженный огонек в глазах моего «дорогого родича» подсказывает мне, что блеф удался.

— Не горячись, Геракл! — Шираз придерживает мою показную попытку уйти. — Ну что ты такой обидчивый!

Он изобразил примирительную улыбку:

— Мы в Совете посовещались и решили распустить наемников. Чего зря тратить деньги!

Вот теперь я изображаю крайнюю озабоченность:

— Не слишком ли вы торопитесь? Такое решение точно приведет к недовольству наемников, а возможно, и к бунту. — Делаю паузу и в сомнениях качаю головой. — Не просто вам будет подавить новый мятеж без меня!

— Почему без тебя? — Шираз не смог сдержать эмоции, демонстрируя искреннее изумление.

Отвечаю ему с полнейшей невозмутимостью:

— Потому что я вместе со своими всадниками покидаю Пергам в ближайшее время. Я решил примкнуть к войску Эвмена, а он сейчас, по слухам, где-то далеко на востоке.

— Погоди, погоди! — не скрывая волнения, затараторил Шираз. — Зачем спешить? Ты же нас всех подставляешь! Нам сейчас не до наемников! Дай бог с недовольством в городе совладать!

Он уставился на меня своими маслянистыми восточными глазами:

— Подожди несколько месяцев! Обстановка в городе успокоится, а потом можешь идти куда хочешь.

«Грубо, но зато честно! — иронизирую про себя. — Мавр сделает свое дело, и может убираться на все четыре стороны!»

Держу паузу, словно бы обдумываю слова дяди, а потом порчу ему настроение прямым отказом:

— Нет, ждать нельзя! У Эвмена дела складываются неважно, и я могу опоздать с помощью!

Шираз раздраженно взмахнул рукой:

— Да сдался тебе этот грек! Здесь в Пергаме вершится судьба твоей семьи, а ты…! Какое тебе дело до разборок диадохов!

Впиваюсь жестким прищуром в его лицо:

— Если бы мой дед и твой отец рассуждал так, как ты сейчас, то он никогда не стал бы знаменитым Артабазом, а наш род не владел бы сейчас пятой частью всей пахотной земли в Пергаме. — Вижу, что уязвил Шираза, и дожимаю: — Отсиживаться в тиши не всегда безопасней, или ты забыл, с кем разговариваешь и чей я сын⁈

Пережидаю секундное замешательство Шираза и меняю выражение лица на мягкую улыбку:

— Но в одном ты прав, о семье тоже забывать не стоит! Поэтому у меня есть предложение, как одним ходом решить сразу обе проблемы.

В глазах Шираза промелькнул интерес, и я излагаю свой план:

— Я мог бы забрать наемников с собой на восток и тем избавить тебя от лишней головной боли, но… — для убедительности изображаю характерный жест пальцами, — на все нужны деньги!

Едва до моего дядюшки доходит смысл того, на что я намекаю, как он взрывается возмущением:

— Уж больно ты ушлый, племянничек! Хочешь заполучить целый таксис фалангитов, а платить за него предлагаешь мне?

— Так ведь ты сам сказал, что мы одна семья! — усмехнувшись, возвращаю ему его же аргумент. — И вот еще что! Ты подумай о будущем. Например, о том, кем станет твой племянник, если Эвмен возьмет верх благодаря моей помощи.

Делаю многозначительную паузу — мол, дальше сам додумывай. Хочешь ты быть родным дядей царя со всеми вытекающими привилегиями или нет!

Слежу за мимикой Шираза и читаю на лице лишь сомнения. Зная его расчетливый, но опасливый характер, я почти уверен, что сейчас он думает не о победе, а о том, что будет, если его племянник проиграет и как это отразится на нем.

Излучая уверенность, пытаюсь рассеять его опасения:

— Для тебя никакого риска! Если что не срастется, так наемников нанял не ты, а твой предшественник! А то, что они ушли со мной, так в этом опять же Никанор и Ономарх виноваты со своим мятежом.

Кивая на мои слова, Шираз вдруг зыркнул из-под кустистых бровей:

— А деньги⁈ Ты же ведь ради них тут стараешься! За деньги-то с меня спросят!

Изображаю на лице ироничный скепсис:

— Сейчас в городе такой бардак, что недостачу в девять талантов золота ты легко спишешь на Никанора, мол, это он уплатил наемникам за год вперед, чтобы поднять их на мятеж. С него-то уже не спросишь!

Заговорщицки улыбаюсь Ширазу, а тот раздраженно ворчит:

— На все-то у тебя ответ есть! А расплачиваться за твои забавы мне придется!

Несмотря на злое ворчание, я уже вижу, что внутренне он согласился, и позволяю себе немного иронии:

— Не тебе, а городу Пергаму!