Бастард Александра 2

Глава 12

Сатрапия Персида, область Габиена, 16 марта 316 года до н. э.

Придерживаю Атиллу, и тот, недовольно фыркая, бьёт копытом. Не обращая внимания на его капризы, жёстко натягиваю узду, а сам поворачиваюсь к Эвмену.

— К несчастью для себя, Антигон упорствует в гордыне своей! — говоря, бросаю взгляд на строящиеся у подножия противоположного холма войска. — Ну что ж! Поражение в бою — лучшее средство от самонадеянности!

Демонстрирую абсолютную уверенность в победе, и Эвмен поддерживает меня.

— Да ниспошлёт нам свою милость Зевс Громовержец! — Он вскинул глаза к небу, словно направляя свои слова прямо к адресату.

Мой взгляд всё ещё держится на плотных рядах противника, и я вижу, что Антигон решил не менять диспозицию на сегодняшнее сражение.

«Если позавчера она принесла удачу, то зачем сегодня придумывать что-то новое!» — оцениваю про себя примерный ход мыслей Антигона и продолжаю рассматривать его порядки.

Восемь таксисов выстроились в одну длинную фалангу с явным делением на два кераса (крыла). Правое своим флангом опирается на чисто македонский таксис, а левое — на таксис, набранный в Великой Фригии и других, давно подвластных Антигону областях. Эти два подразделения из опытных и проверенных в деле бойцов цементируют остальные шесть таксисов, собранных из народов самых разных уголков необъятного царства и обученных на скорую руку македонскому строю.

Этот единый прямоугольник справа поддерживают чуть оттянутые назад две синтагмы (синтагма — 256 воинов) греческих наёмников, а слева — хилиархия (4 синтагмы) гипаспистов.

«С греко-македонцами приятно иметь дело, — мысленно иронизируя, подсчитываю порядки неприятеля, — всё чётко и строго! Считать — одно удовольствие!»

Вижу, что правый фланг Антигон вновь оставил за собой и сыном Деметрием. Здесь у него почти пять тысяч всадников, из них две агемы (кавалерийский отряд полководца) личной гвардии папаши и сынка.

«Это не менее восьми сотен панцирной кавалерии!» — делаю для себя вывод и перевожу взгляд на другой край вражеского войска.

Тут тоже без изменений! Пифон и его азиатская кавалерия. Навскидку около четырёх тысяч, но прилично вооружённых из них не более пяти сотен.

Впереди всего фронта вытянулась тонкая линия пеших лучников и пращников. Местами её разбавляют мощные фигуры боевых слонов, но их немного. Сходу могу насчитать не более тридцати.

Примерно такую же расстановку сил противника давал Эвмен еще вчера вечером на совете и предлагал нам тоже повторить диспозицию позавчерашнего дня. Я же, глядя на расставленные фигурки слонов, пехотинцев и всадников, предложил ему поменять предложенную диспозицию.

Взяв несколько костяных слоников, что были ровно размазаны вдоль всего нашего строя, я переставил их с левого фланга на правый.

— Предлагаю, — я показал на стоящую против этого фланга конницу, — усилить наше правое крыло и раздавить кавалерию Пифона.

Эвмен нахмурился и начал объяснять мне, как умудренный опытом и терпением педагог туповатому ученику.

— Одних слонов для этого будет недостаточно! Чтобы рассчитывать на такой результат, надо усилить легкую бактрийскую конницу тяжелой и…

Не дав ему закончить, одобрительно прерываю его.

— Все верно! Поэтому ты со своей агемой и всей персидской конницей встанешь здесь, за слонами. — Взяв несколько фигурок всадников, я также переставил их с левого фланга на правый.

Эвмен неодобрительно качнул головой, и я доставил к поставленным фигуркам еще одну коняшку.

— Ладно, добавим тебе еще и агемы других сатрапов!

Тут грек смягчился.

— Ну хорошо! Этими силами мы Пифона раздавим, но ведь так мы оголяем наш левый фланг.

Он взглянул на меня, словно бы спрашивая: «Что ты на это скажешь?» — и тогда я ткнул пальцем в то место, откуда я только что забрал все фигурки.

— Здесь встану я со своей конницей! — и, улыбнувшись, добавил: — Плюс бактрийцы и согды, что проспали вчера обход мидийцев. Их с правого фланга переместим ко мне на левый.

Эвмен с сомнением покачал головой.

— И ты думаешь, что сдержишь атаку слонов и лучшей конницы Антигона только со своей агемой?

— Не с одной, — тут же парировал я, — а вместе с бактрийско-согдианской конницей Филиппа и Стасанора.

Грек лишь развел руками.

— При всем уважении…! — Он глянул в сторону названных мною сатрапов. — Я никого не хочу обидеть, бактрийцы и согды — всадники отменные, но, давайте начистоту, стойкость в бою не их отличительная черта. Преследовать бегущего — это они завсегда, а лоб в лоб — нет, этого они не любят! Тут даже сомнений нет, развернутся еще до столкновения и разбегутся как тараканы!

Краем глаза вижу, как Стасанор попытался было возразить, но более умный Филипп попридержал его, мол, не лезь, интересно, как наш новоявленный царь вывернется.

Это был яркий пример того, что мне до сих пор не доверяют и лишь ждут момента, когда я оступлюсь. Уверен, в тот момент на совете все сатрапы сразу подумали: «Юный царь лопухнулся по незнанию, и сейчас, когда Эвмен ткнул его носом, он начнет отрабатывать назад». Только я им такого удовольствия не доставил.

Из своей прошлой жизни я знал о сильных и слабых сторонах противостоящих армий, и у меня уже давно созрел план на эту битву. Было очевидно, что Антигон не потерпел позавчера поражения только благодаря успешным действиям своей тяжелой конницы и бегству Певкеста в самом начале сражения. С сатрапом Персиды я уже разобрался, осталось — кавалерия. Как быть с ней, у меня было представление, но раскрывать свои планы прямо там, на совете, я не собирался. Кто его знает, насколько чуткие у Антигона уши!

После слов Эвмена я лишь глубокомысленно усмехнулся.

— Если мы знаем о тяге бактрийцев драпать при первом удобном случае, то это уже не наша слабость, а наше преимущество, надо только правильно свои знания использовать!

Фраза прозвучала впечатляюще и, хотя так ничего и не объяснила, зато дала всем повод подумать о том, что я знаю что-то такое, чего они все не знают. Сознаваться в своем непонимании желающих не нашлось, и дальше мне уже было легче настоять на своем видении.

Дольше всех сомневался Эвмен, но и его я уверил, что смогу сдержать натиск Антигоновской тяжелой конницы, а для победы этого будет достаточно, поскольку с предложенной мною расстановкой наш перевес на правом фланге и в центре был очевиден.

Тот совет закончился лишь глубокой ночью и вымотал меня окончательно. Вообще, вспоминая вчерашний день, могу сказать, что это был самый длинный, самый нервный и самый насыщенный событиями день в моей жизни. Как прошлой, так и настоящей!

Вспоминая сейчас, даже не верится, что я всё это выдержал! Ведь до этого вечернего совещания была бессонная ночь, до предела нервное утро и бесконечный, бесконечный день.

Успев до полудня принять присягу верности от каждого сатрапа, я приказал им построить войска к смотру. Приказал и сразу же столкнулся с тем, чего в армии, по моему мнению, быть не должно вовсе.

Сатрап Гиркании Эвтидем встретил мой приказ плохо скрытым бурчанием, мол, люди устали, чего их тревожить зазря, коли завтра снова в бой.

Он это брякнул на автомате, по прежней привычке оспаривать любое предложение Эвмена. Раньше это делалось им для того, чтобы показать свою значимость и независимость, но в тот момент его бурчание прозвучало как вызов лично мне, и все остальные сатрапы мгновенно навострили уши, ожидая мою реакцию.

В навалившейся тишине Эвтидем мгновенно осознал, что дал маху, и теперь придётся принимать на себя все риски первопроходца, тогда как другие, тихонечко посмеиваясь над его глупостью, посмотрят со стороны, чем всё закончится. Дать заднюю ему уже было не с руки, и он просто замер, уставившись мне в лицо хмурым взглядом.

Для меня спустить подобное означало получить в дальнейшем тот же саботаж, что имел Эвмен. Позволять такого нельзя было категорически, и отучить перечить царю следовало сразу и безоговорочно.

Глядя на Эвтидема в тот момент, я лихорадочно решал задачу, как это лучше сделать. Казней и смертей для одного дня было уже предостаточно, да и не настолько я кровожаден, чтобы казнить за одно только сомнение.

Пауза затягивалась, а я всё не мог решить, как мне поступить, пока мой взгляд не упёрся в стоящего рядом с Эвтидемом пожилого перса. В памяти услужливо всплыли слова Патрокла, когда он указывал на него: «Фратаферн, бывший сатрап Парфии!» После последнего раздела царства в Трипарадисе сытного места сатрапа ему уже не досталось, и сейчас он — гиппарх (командует конницей) у сатрапа Гиркании.

Этот миг помог мне найти ответ, и я перевёл взгляд с Эвтидема на перса. Глядя тому прямо в глаза, я произнёс негромко, но жёстко и безапелляционно.

— Раз Эвтидем устал и хочет отдохнуть, то я отстраняю его от командования. С сего дня ты, Фратаферн, командуешь всем войском Гиркании, а после битвы посмотрим… — Сделав многозначительную паузу, я добавил: — Может, у благородного Эвтидема нет сил и на управление сатрапией.

Должен сказать, что получилось неплохо: я вроде бы лишил Эвтидема должности, а вроде бы и нет! Командовать войском он уже не мог, но отличиться в бою и доказать свою преданность и полезность у него возможность осталась.

«Докажет, — подумал я тогда, — оставим его руководить сатрапией. А нет — тогда ау! Пусть вон Фратаферн подвизается!»

После такого поворота никто больше вопросов не задавал, и где-то к полудню всё тридцатитысячное войско выстроилось ровными прямоугольниками на равнине сразу у южного склона холма.

Кто-то может спросить, для чего мне потребовалось всеобщее построение? Отвечу, что целей у меня было несколько. Во-первых, я хотел показать войску себя, дабы каждый воин не только слышал о том, что у него теперь новый царь, но и знал меня в лицо. Если вы думаете, что это неважно, то заблуждаетесь!

Тут действует тот же принцип, что и на восточном рынке, где у вас в первую очередь спрашивают имя, откуда родом и прочее. Вы раздражаетесь — вот же торгаш-прилипала, — а на деле вы сталкиваетесь с выкованной тысячелетиями психологией! Сказав своё имя и прочее, вы как бы вступаете в диалог. Вы невольно, и совершенно вопреки своим желаниям, становитесь ближе с продавцом, и вам труднее ему отказать, ведь не чужой же человек! То же самое и с полководцем: если воины видели и знают его в лицо, то он словно бы роднее становится, и им уже труднее его подвести. Особенно если он им ещё и симпатичен! Вот эту симпатию я и намеревался завоевать.

Во-вторых, мне было недостаточно клятвы верности только сатрапов, и я собирался принять её у всего войска. Это было, если уж не нечто новое, то точно необычное. В верности царю клялись полководцы, покорённые властители, выборные послы, а вот чтобы войско целиком — я такого примера не припомню. Армия могла приветствовать своего царя, одобрять его действия или нет, но клятву верности от всего воинства получить было проблематично.

Сложность заключалась в самой процедуре. Ведь не будешь же вызывать каждого воина и ждать от него клятвы. Насколько это затянется⁈ Да и что за клятву он будет произносить, на каком языке, каких богов призывать в свидетели? Сложностей не перечесть! Можно, конечно, просто проехаться перед строем и потребовать клятвы от всех разом. Выкрикнуть громко и грозно:

— Клянётесь⁈

Войско недружно ответит — клянёмся! И что⁈ Будет это хоть что-нибудь значить⁈ Будут ли после этого воины сражаться за меня как за себя? Думаю, вряд ли!

Размышляя об этом вечерами у походного костра, я нащупал другое решение. С этой целью я неоднократно и дотошно выпытывал у Энея, чем живут греческие наёмники на службе у македонских сатрапов. О мечтах ветеранов-македонян я подолгу беседовал с Патроклом, как и о том, какими мыслями заняты головы простых крестьян, что насильно согнаны в македонское войско. С Экзармом же разговоры шли о желаниях степняков в македонской армии.

В общем, ко вчерашнему смотру я представлял себе самые востребованные пожелания почти всех подразделений своей армии и собирался этим воспользоваться.

Для этого, правда, пришлось подождать. Сатрапы сумели построить свои войска только после полудня. Длинный фронт пехоты и конницы вытянулся вдоль склона холма, когда солнце уже начало клониться к закату.

Ещё с час ушло на приём докладов о готовности от всех военачальников, и только после этого я тронул Атиллу вдоль строя. Сразу за мной двинулись два знаменосца: один — с золотым двухглавым орлом на позолоченном шесте, а другой — с красным знаменем, на котором также золотом был вышит орёл с двумя повёрнутыми в разные стороны головами. За ними, также по двое в ряд, поехали сатрапы — верхом на лучших своих скакунах и в сияющих парадных панцирях и шлемах. Замкнула этот парадный строй тетрархия катафрактов.

По моему замыслу, все эти орлы и закованные в броню всадники в начищенных доспехах должны были стать первым и самым доходчивым аргументом, убеждающим каждого воина в царской мощи и непобедимости.

Тут надо сказать, что красное знамя с вышитым орлом стоило мне таких денег, что даже вспоминать не хочется. Точно не дешевле золотого орла, так что позволить себе такие игрушки я мог только в единственном экземпляре.

Оба этих символа отлили и выткали ещё в Пергаме специально для этого случая. Я не знал тогда, воплотится мой замысел в реальность или нет, но понимал, что потом будет сделать нечто подобное невозможно, и постарался подготовиться заранее. Представляя себе этот день, я думал о нём так долго и так часто, что выстроил его в своих мыслях буквально по часам. Не всё вышло так, как я задумал, но в целом первоначальная цель была достигнута. Сатрапы приняли меня как царя.

«Что дальше, — как сказал бы Эней, — чего стоят их клятвы⁈» Тут я не строил и не строю иллюзий, а отдаю себе отчёт в том, что клятвы предаются этими людьми на раз. Стоит мне оступиться — и все разбегутся как мыши, а первая проверка уже завтра! Завтра меня ждёт битва с Антигоном, и она станет решающей! Одолею Антигона — значит, будет у меня будущее, а нет — тогда всё зря! Все мои усилия пойдут прахом, и чтобы этого не случилось, мне нужна верность не только полководцев, но и простых воинов. Мне надо, чтобы они поверили в меня. Поверили, что я не выскочка не на один день, а всерьёз и надолго!

Для этого я и берёг в обозе «красное пролетарское» знамя и золотого орла, ибо считал и считаю, что символы для воина значат очень много. Красное и золотое — кровь и золото! Эти два цвета будоражат воображение, будят грёзы и демонстрируют богатство и силу. Символы, слова, убеждённость и психологию — всё это я собирался бросить в бой в тот день, дабы заставить моё разношёрстное воинство поверить в себя.

И это была третья цель, ради которой я затеял тот смотр: убедить всех вместе и каждого воина в отдельности в том, что это не они нужны мне, а я им! Что только я способен дать им то, о чём они мечтают, и только со мной у них вообще есть будущее. Задача непростая, но я знал, что только в том случае, если мне удастся её решить, можно будет надеяться на верность этих людей.

Вчера, двигаясь вдоль строя, я ни о чём таком уже не думал; всё шло изнутри само, словно мои прошлые мысли настоялись на том диком адреналине, что кипел у меня в крови с самого утра. Я был настолько заряжен, что мне было всё равно, перед кем выступать; я был готов нести слово своё хоть войску, хоть бессловесному стаду.

Первыми по ходу стояли плотные шеренги греческих наёмников. Их было немного, не больше двух тысяч, но каждый из них стоил своих денег: хорошая броня, шлемы, щиты и опыт сражений с любым противником.

К ним я обратился на греческом:

— Братья-эллины! Я не буду говорить вам о вашей великой миссии спасти гибнущее царство, я лучше спрошу вас: хотите ли вы к зрелым годам иметь свой дом, рабов, жену и достаток?

Ответом мне послужило гробовое молчание, и я повысил голос:

— Так хотите или нет?

На это уже послышался нестройный, но положительный гул:

— Дааа! Кто ж не хочет!

Не давая этому гулу утихнуть, я бросаю прямо в плотные ряды гоплитов:

— Тогда вам надо держаться меня, потому что я могу вам это дать! Потому что я обещаю вам, что ни на один день ваше жалованье не будет задержано, и за каждого погибшего бойца вы будете получать как за живого!

Это было ново, и воины не сразу осмыслили то, что я им говорил, а я уже накидывал им ещё плюшек:

— А ещё, други мои, обещаю, что едва взойду на отцовский трон, как каждый из вас получит сверх договора ещё по пятьдесят драхм серебром!

Вот тогда эти слова, наложившись на дошедший наконец смысл предыдущих, вызвали у воинов настоящий рёв восторга.

— Алалала! — уже дружно загремело мне в ответ, и тогда я потребовал отдачи.

— Всё это будет, если завтра вы одержите победу! Клянётесь ли вы биться за меня так, как сражались за моего отца! Клянётесь ли богами Олимпа в верности своему царю Гераклу!

Тут грянуло дружно и оглушающе:

— Алалала! Клянёмся!

— И пусть Зевс-Громовержец станет свидетелем вашей клятвы! — Я потребовал поручительства, и строй гоплитов ответил полным согласием.

— Клянёмся! И пусть покарает нас Зевс-Вседержатель, ежели порушим слово своё!

Такой ответ меня удовлетворил, и я двинулся дальше вдоль строя.

Следующим стоял персидский таксис нового сатрапа Феспия. Это были воины, попавшие в армию в принудительном порядке. Племена кассеев и тапуров платили дань сатрапу Персиды воинами, и каждый год старейшины отправляли в армию своих соплеменников.

Этим я пообещал, что в первый же день, когда стану царём, отпущу домой всех, кто захочет уйти, и уйдут они не с пустыми руками.

— Добычи у каждого из вас будет столько, — кричал я в выпученные на меня глаза, — что даже дочери ваших вождей посчитают за честь выйти за вас замуж!

Дав им переварить эту мысль и представить себя возвращающимися с добычей в родное селение, я прокричал, задорно улыбаясь во всю ширь:

— А вы ещё выбирать будете, какая из них покрасивее!

Это совсем расслабило парней, и на моё требование клятвы весь строй дружно проорал:

— Клянёмся! Клянёмся!

За персами стояли уже знакомые мне аргираспиды. Эти помнили о ночной казни и встретили меня, мягко говоря, сдержанно. Они мрачно зыркали на меня исподлобья, пока я не пообещал то, о чём каждый из них мог только мечтать:

— В день, когда царский венец коснётся моей головы, я отпущу вас на покой и дам лучшим воинам мира по сто плетрон (около 10 гектар) пахотной земли в том месте Ойкумены, в каком они пожелают!

Чтобы каждый из ветеранов осознал стоимость подарка, я продублировал им ещё раз:

— Если выборные люди от вас придут и скажут, что серебряные щиты хотят землю в Элладе, — будет им в Элладе! Ежели во Фригии, — то будет во Фригии! Где пожелаете, там и будет вам земля!

Одобрительный гул встретил мои слова, и это было уже более чем достаточно. Эти бородатые мужи были скупы на эмоции.

Так, двигаясь вдоль строя, я обещал и обещал. Одним — одно, другим — другое. Дойдя до степняков и увидев, с какой завистью они смотрят на Атиллу, я посулил им столь славную добычу, что каждый из них сможет вернуться домой на таком же скакуне, как у меня.

В общем, в тот день я сорвал горло, обещая и требуя обещаний взамен, но к концу добился того, чего хотел. Каждый воин в том строю отчётливо осознал, что получить обещанное он сможет только с меня и только тогда, когда мой зад опустится на трон Македонии.

Смогу ли я выполнить свои обещания? Этот вопрос меня тогда мало заботил. Смогу — обязательно выполню, а нет — так увы! В любом случае, это когда ещё будет, и кто из стоявших в том строю доживёт до этого дня!