Бастард Александра 2

Глава 13

Сатрапия Персида, область Габиена, 16 марта 316 года до н. э.

Дав последнее напутствие, отпускаю Эвмена и, не трогаясь с места, дожидаюсь, пока его агема (личный кавалерийский отряд полководца) займет свое место позади плотных рядов конницы.

Здесь, на нашем правом фланге, под командой Эвмена сосредоточена большая часть всей конницы — около четырех тысяч! Из них почти тысяча — это легкая персидская кавалерия под началом только вчера назначенного сатрапа Персиды Феспия.

Термином «легкая» я означаю для себя то, что из защиты у них — лишь кожаные нагрудники, шлемы и круглые небольшие щиты. Вооружение — копья, дротики и короткие мечи, и лишь у немногих есть весьма посредственного качества луки! Бронзовая броня только у личной агемы сатрапа Феспия, а это не больше полутора сотен.

Лошади практически у всех невысокие и коренастые. Это основная местная порода, так называемая мидийская или нисейская. На ней сидит большая половина как нашей, так и Антигоновской конницы. Исключение составляют лишь фессалийские и тарентийские всадники. У них лошадки своей породы, но те уж совсем низкорослые и больше смахивают на пони, чем на нормальную лошадь.

У остальных сатрапов, что стоят здесь с Эвменом, качество конницы примерно такое же, как у Феспия, только числом поменьше. Их здесь еще четверо с отрядами от четырехсот до шестисот всадников. Все примерно так, как и было в прошедшей позавчера битве, только теперь Эвмен со своей агемой стоит позади всех, как заградотряд, дабы никому не пришло в голову повторить «подвиг» Певкеста. Это на всякий случай! Хотя не думаю, что хоть кто-то решится на подобное бегство, — участь Певкеста послужила всем хорошим уроком.

Здесь же, на правом фланге, сосредоточены и шестьдесят боевых слонов. Это почти две трети от общего количества. Остальные двадцать девять боевых единиц выстроены вдоль пехотного строя вперемешку с пешими лучниками. Мой левый фланг, как я и просил, оставили без элефантерии.

Эвмен занял свою позицию, и я тыкаю Аттилу пятками. Жеребец недовольно фыркает и идет шагом вдоль пехотного строя. По обе стороны и на лошадиный корпус позади следуют два знаменосца. Золотой орел грозно смотрит на выстроенные шеренги, а багряное знамя полощется на ветру, как призыв к битве.

Ровные квадраты синтагм встречают нас приветственным кличем.

— Алалалала! Слава царю Гераклу! — разносится над полем громкое эхо, и это тоже психологическое воздействие на противника — пусть знают, что они воюют против своего царя.

В пехоте у нас приличное преимущество над Антигоном. Против его восьми у нас десять таксисов, а также дополнительные отряды греческих гоплитов и гипаспистов на флангах.

За центр я спокоен. Агираспиды устроили позавчера кровавую баню пехоте Антигона, и сегодня их таксис стоит в середине фронта. Именно там, где у нашего противника самое слабое место.

Неспеша проезжаю на свой фланг и занимаю место во главе тетрархии катафрактов. Сегодня я сознательно уступил место главнокомандующего Эвмену, а сам встал во главе ударной конницы. Это не потому, что я не верю в свои таланты полководца, — скорее, дело не в этом! Я абсолютно убежден, что в своей первой битве мне надо показать всем, что бесстрашием и удачливостью я не уступаю своему «великому отцу»! Это не прихоть, не победа мальчишеского тела над моим холодным разумом — это необходимость! Такое уж время мне досталось: царь должен идти в атаку впереди всех и вести за собой своих воинов. По-другому тут нельзя, не поймут!

Мои защита и оружие ничем не отличаются от мною же заявленного стандарта для катафрактов. Льняная стеганая куртка, железная кольчуга с койфом и рукавами, сверху на это надет бригантный доспех. Шлем, кольчужные чулки, наплечники и прочее — как у всех; единственное отличие — это уже не секира, а тяжелая булава.

Почему я поменял секиру на булаву? Тут ответ простой: я не воин средневековья, и все знания у меня сугубо теоретические. Мой выбор — это опыт проб и ошибок! Пару раз на тренировке я заехал по мишени плашмя так, что секира, провернувшись, чуть не выскользнула из руки. После этого у меня появились первые сомнения, а когда топор застрял в щите и я не смог его вытащить на ходу, тут уж я твердо сказал себе:

«Э, нет! Так не пойдет!»

Получалось, для того чтобы быть абсолютно уверенным в правильности удара, секиру желательно было держать двумя руками, а для всадника это неприемлемо. Поэтому, поразмыслив, я пришел к простому выводу: ударному оружию лезвие не нужно вообще. Зачем, когда вся его мощь в силе удара и весе?

«Тогда надо попробовать что-то типа булавы! — решил я, покопавшись в памяти. — С ней все равно какой стороной бить. У шара все стороны равны!»

Тогда же по моей просьбе кузнец Евдор отлил мне железную рукоять длиной в четырнадцать палайст (это около метра) и насадил на нее шипастый шар весом в семь мин (примерно 3 кг). Я покрутил этой булавой и остался доволен, но Эней отнесся к моей инновации скептически, сказав, что этакой тяжелой железякой я много не намахаю. Поначалу я не поверил, но первая же тренировка показала, что грек прав. Пять-десять минут — и рука начинала отваливаться. Пришлось вновь идти к Евдору. Рукоять укоротили до двенадцати палайст, а вес навершия уменьшили до четырех с половиной мин (около двух килограммов). Такой размерчик подошел больше, и дальше все пошло уже по накатанной.

Сейчас, стоя впереди тетрархии катафрактов и сжимая в правой руке рукоять булавы, я готовлюсь к самой банальной лобовой атаке тяжелой конницы без всяких там хитростей и засад. Кто-то может спросить, как же так: столько лет готовился к одной тактике, а в первом же серьезном сражении выбрал совсем другую⁈ Почему вместо заманивания и обстрела, чему сам же и учил парней все эти годы, я бросаю их сходу в лобовую атаку?

На это у меня есть ответ. Проблема в том, что для безнаказанного обстрела пехоты, тактического отступления перед контратакой вражеской конницы и дальнейшего ее разгрома нужна одна мелочь — подавляющее преимущество в кавалерии. К сожалению, здесь и сейчас у нас не только его нет, но, даже наоборот, у Антигона чуть ли не на треть больше конницы. В таких условиях прежняя тактика невозможна, и надо подстраиваться к преобладающим обстоятельствам.

Отбрасываю лишние сейчас мысли и, поправив ремень шлема, окидываю взглядом выстроенные вокруг порядки. Впереди меня — тысяча бактрийских всадников Филиппа, а позади — пять с половиной сотен моей, так сказать, личной конницы. Чуть правее стоит еще конная тысяча — это согдийцы сатрапа Стасанора.

В резерве я оставил таксис своих наемников. Их мне не видно, но я знаю, что их плотные шеренги занимают позицию позади и чуть левее конницы.

Позавчера битву начал противник, но сегодня я решил не отдавать ему инициативу. Подаю знак, и протяжно-тревожный вой трубы застывает над полем битвы. Ему отвечают трубачи Антигона, но первые пять бактрийских сотен Филиппа уже пошли в атаку.

Задача у них проста и сложна одновременно. Они должны взять на себя слонов и увести их с поля боя. «Увести с поля боя» — это как раз простая часть, а сложная, в первую очередь для их полководца, заключается в том, чтобы после этого маневра его «отважные всадники» сохранили боеспособность, а не разбежались кто куда.

Вчера на совете Филипп заверил меня, что выполнит все, что ему поручат, и его бактрийцы не подведут. Сейчас, вспомнив об этом, я бормочу про себя: «Посмотрим», — а мой взгляд продолжает следить за рассыпавшейся кавалерийской лавой.

Слонов у Антигона намного меньше, чем у нас, и здесь, на нашем левом фланге, их всего девять штук. Опустив головы и грозно выставив бивни, они двинулись навстречу атакующей коннице, а вслед за ними пошло и прикрытие из легких фессалийских всадников.

Расстояние между нашими порядками и противником — тысяча-тысяча сто шагов, и уже с середины бактрийцы начали нахлестывать коней, разгоняя атаку на максимум. Слоны и кавалерия врага ответили им яростным ревом и тоже дали «полный ход»!

Где-то шагов за сто стало заметно, что бактрийцы начали притормаживать, явно опасаясь не успеть с маневром. Меньше всего им хотелось попасть под лобовой удар, и уже на пятидесяти шагах они полностью развернулись на сто восемьдесят градусов.

Своим парням за такой слишком очевидный и заблаговременный маневр я поставил бы «неуд», но бактрийцам прощаю. Главное, что они выдерживают поставленную задачу и, забирая все больше и больше влево, уводят за собой слонов и фессалийцев.

Внимательно наблюдаю за этим срежиссированным бегством и вижу, что бактрийские всадники полностью успокоились. Почувствовав, что преследователи не могут их настичь, они позволили им сократить дистанцию до двадцати-тридцати шагов. Такая работа бактрийцам привычна, и в игры с минимальным уровнем риска они готовы азартно играть.

Первый эшелон атаки уже отчетливо отвалился влево, и взмахом руки я отправляю в бой следующие пять сотен бактрийцев. С гиканьем и свистом они разворачиваются лавой и несутся на противника.

Слежу за противоположной стороной и вижу, что встречать эту атаку собрался уже Деметрий. Его агема в три сотни гетайров начинает неспешно разгоняться, а вслед за ней пристраиваются и остатки фессалийской конницы. Навскидку определяю, что вся эта конная масса потянет тысяч на полторы.

Сближение конницы идет на полных скоростях, и бактрийцы, как и в первый раз, с большим запасом разворачиваются в бегство. Так же, как и предыдущая волна, они сразу же начинают забирать влево, но вот преследовать их я уже не позволяю.

Взмахнув тяжелой булавой, ору во весь голос:

— За мнооой!

Аттила срывается с места в галоп, а сзади вместе с грохотом копыт накатывается грозный рев моих всадников:

— За царяяя! За Гераклааа! Алалалала!

Бактрийцы уже отвалили в сторону, и прямо передо мной — светло-желтая пустынная равнина и стремительно растущая в размерах конная лава противника. Вся видимость мгновенно сужается до прорези в шлеме, а в голове — лишь взрыв адреналина и рычание проснувшегося во мне дикого предка.

Полностью отпускаю контроль сознания, отдаваясь инстинктам и рефлексам, вбитым в меня учителями.

Дальше все полетело уже на сверхскоростях! Бах! Принимаю на щит смертоносное острие копья, а Аттила встречает вражеского жеребца грудь в грудь. Мелькают конские копыта, и лошади вздымаются на дыбы. Аттила выше и мощнее врага, и тот отваливается в сторону. Его всадник, с трудом удержавшись в седле, прикрывается щитом, и я со всей дури впечатываю в него свою булаву.

Удар настолько силен, что просто сметает противника с лошадиной спины. Я не смотрю, что там с ним дальше, а раскручиваю свое грозное оружие. Хрясь! Оно врубается в лошадиный череп, и замахнувшийся на меня македонянин пропадает вместе со своей рухнувшей лошадью.

С остервенением крушу направо и налево, не заботясь о защите. Ее обеспечивают три моих телохранителя и Зенон! Они принимают почти все летящие в меня удары, но кое-что все-таки достигает цели. Вот что-то грохнуло в щит! Еще раз, а следом острие копья чиркнуло по пластинам панциря, чуть не развернув меня на девяносто градусов. Уверен, без стремян и седла я точно бы не удержался, а так все удары оставляют на мне лишь синяки и кровоподтеки, но не приносят непоправимого ущерба.

Тетрархия катафрактов врубилась в строй гетайров и буквально развалила его пополам. Я вижу, что те, хоть и пытаются что-то сделать, но ужас уже начинает проникать в их сознание. Они гнали трусливо убегающего врага, а наткнулись на монстров, что крушат их направо и налево.

И это так! Лошади моих катафрактов прилично выше, чем у всадников Деметрия, плюс высокие седла, плюс стоящие в стременах воины в своей многослойной броне! Все это делает их похожими на огромных мифических титанов, которых невозможно убить ни копьем, ни мечом!

Вслед за катафрактами в пробитую брешь идут мои стрелки, расширяя прорыв и опрокидывая разрезанные фланги гетайров вместе с фессалийцами. Последние вообще не готовы к такой мясорубке; они, как и тарентийцы, горазды пострелять издалека, побросать дротики и свалить, а тут такое!

Те льняные и кожаные панцири, что одеты на них, могут защитить от скользящего удара копья или меча, но в плотной сече против рубящей тяжелой сабли они бессильны. Тем более что с высоты своих коней мои всадники рубят фессалийцев почти как пехоту — сверху вниз и с потягом. Даже бронзовые шлемы не спасают врага: после такой контузии они уже не способны усидеть на лошади и валятся на землю.

Рыча как дикая зверюга, Аттила рвется вперед, кусая и лягая стоящих перед ним лошадей, а я обрушиваю свою булаву, не глядя и не целясь. Куда бы она ни попадала, она все равно либо уносит чью-то жизнь, либо сбрасывает всадников под копыта коней.

Чувствую, что количество пропускаемых ударов возросло, а отбитая левая рука уже еле держит щит. Улучив момент в этом бешено-кровавом водовороте, бросаю взгляд вправо и вижу только Зенона. Поворачиваю голову влево — никого из своих!

— Чёрт! — чертыхаюсь в голос, понимая, что слишком увлекся.

Насколько далеко — неизвестно, ведь назад-то не обернешься! Враг впереди, слева и справа! Он хоть и шарахается от меня, но всё равно норовит ткнуть копьём издали.

«Раз сзади не бьют, значит, тыл всё же прикрыт! — успокаиваю себя, но всё же придерживаю Аттилу. — Коли оторвался не фатально, то надо просто притормозить и подождать своих!»

Мысль здравая и как раз вовремя, потому как вижу, что неприятеля прибыло. Это вступила в бой агема Антигона и весь резерв его конницы. Теперь врага стало почти в четыре раза больше, чем нас, и Антигон разумно решил взять мою конницу в клещи. Его тяжелая кавалерия пошла в лоб, дабы поддержать сына, а вся прочая, растянувшись по фронту, пытается охватить нас с флангов.

Всё это я предвидел, и именно для этой минуты остались в резерве пехотный таксис наёмников и согдийцы Стасанора.

Мысленно адресую свой посыл Патроклу и сатрапу Согдианы:

«Ну, давайте, парни, не подведите!»

Может, почувствовав мой призыв, а скорее, здраво анализируя обстановку на поле боя, и Стасанор, и мой одноглазый учитель двинули свои отряды на врага почти одновременно. Согдийская конница встретила охват моего правого фланга, а пехота Патрокла — левого.

Теперь соотношение сил практически выровнялось, и весь фронт на нашем левом фланге на мгновение замер. Зато вот центр и правый фланг, наоборот, только-только начали входить во вкус.

Если бы я мог взлететь как птица, то увидел бы, что, несмотря на то что у меня на фланге рубилово уже давно в полном разгаре, в центре пехота до сих пор топчется на месте. Обе фаланги все еще не вступили в бой, наблюдая за схваткой слонов и перестрелкой легкой пехоты и лучников.

На правом крыле дело обстоит получше: там наши шестьдесят слонов опрокинули сопротивление двенадцати слонов противника и вломились в ряды его конницы. Чтобы уменьшить потери, Пифон приказал своим всадникам рассредоточиться, чем не преминул воспользоваться Эвмен.

Сжатый кулак из пяти агем всех подчиненных ему сатрапов ударил в образовавшийся прорыв. Тяжелая конница прикрыла с тыла атаку элефантерии, и противостоять этому у Пифона было нечем. Его агему попросту смяли превосходящие силы, а растянувшиеся ряды мидийской конницы атаковала кавалерия персидского сатрапа Феспия.

Левый фланг Антигона затрещал по всем швам и срочно потребовал подкрепления, но помочь ему было некому. Сам Антигон в это момент рубился с моими катафрактами, а все его резервы были уже брошены в бой. Даже те слоны, что с частью фессалийской конницы так азартно преследовали бегущих бактрийцев, и то не могли им помочь. Потому что им самим ударила в спину вторая волна отступающих бактрийских всадников и неожиданно для себя из догоняющих они вдруг превратились в преследуемых.

Там, вдали от общего боя, образовался свой отдельный фронт, поскольку превосходящие по численности бактрийцы в ближний бой не лезли, но и выйти слонам и фессалийцам из внезапно образовавшейся ловушки не давали.

Всё это я мог бы увидеть, если бы вдруг превратился в птицу, но без крыльев у меня оставалась лишь возможность отчаянно махать булавой и верить, что всё идёт так, как задумано.

Подождав, пока ко мне и Зенону пробьётся подкрепление, я вновь бросаю Аттилу вперёд. Сил осталось немного, и надо потратить их с максимальной отдачей. Стоять на месте нельзя, поскольку таранный удар тетрархии катафрактов задаёт тон всему моему флангу. Таран идёт вперёд — и все остальные давят; таран останавливается — и весь фланг буксует.

Взятый в самом начале темп оказался слишком высок для меня, но это я чувствую только сейчас. Булава поднимается вверх всё труднее, а дыхание становится всё чаще и тяжелее. Частота моих ударов редеет с каждой минутой, а сердце в груди, наоборот, бухает всё сильнее и чаще.

Рыча и скаля зубы, я заставляю себя отвлечься от мыслей о парализующей усталости.

«Ну что, не просто быть героем⁈ — подначиваю самого себя. — А ты думал как! Не будь девчонкой, не сдавайся! Вспомни, у Жанны д'Арк секира была любимым оружием, и ничего, она не плакала и не скулила как ты!»

Злость помогает отвлечься, и я с новой силой кидаюсь в бой. Хрясь! Мой удар проломил чей-то череп, а щит принял атаку меча с другой стороны. Вражеский меч настырно бьёт снова и снова, норовя обойти щит, но Аттила, словно понимая логику боя, крутанулся как бес и подставил врага под удар моей правой руки.

Вновь взлетела булава и — хрясь! — впечатываясь в щит, снесла врага с лошади!

Сражение на моём фланге топчется на месте, но я знаю, что время работает на нас. Пока мы вяжем боем лучшую конницу Антигона, его центр и левый фланг отступают под натиском превосходящих сил. Уже вступили в бой аргираспиды и буквально разорвали середину вражеской фаланги, а Эвмен со слонами и тяжёлой конницей из агем сатрапов обратил в бегство кавалерию Пифона.

Я вижу самого Антигона и его сына, но прорваться к ним у меня уже нет сил. Я всё ещё на острие атаки, но почти не двигаюсь вперёд, а тетрархия катафрактов, сжавшись вокруг меня в плотный треугольник, рубится со всей антигоновской агемой.

К счастью, наш противник тоже не из железа. То, что творится у них на другом фланге и в центре, давит на психику, надрываясь в сознании оскаленным, кричащим ртом.

— Обходят! Обходят, гады!

Их полководец тоже понимает, что продолжение боя грозит ему полным окружением. Антигон видит, что битва уже проиграна, и сколько бы он ни рубился здесь, на своём фланге, центр и противоположное крыло уже не спасти.

Ещё несколько мгновений яростной сечи — и я слышу протяжный вой трубы. Это Антигон трубит отступление: он ещё хочет спасти своё войско, отойти и перегруппироваться.

На это я лишь рычу про себя:

«Ну нет! Я с тобой тут бесконечно возиться не собираюсь!»

Мне уже видно, что разорванная в центре фаланга противника отступает, а конница Пифона попросту бежит, оголяя тыл всего войска. Это победа, и сейчас, во что бы то ни стало, надо развить этот успех и не дать Антигону организованно отойти и закрепиться в лагере.

Взмахиваю булавой и ору во всё горло:

— За мной! Ураааа!

Аттила бросается вперед, как настоящий демон войны, и мой бронированный клин впивается в отступающего врага, обращая его в паническое бегство.