Бастард Александра 2

Глава 21

Сатрапия Сузиана, город Сузы, конец августа 316 года до н. э.

Палатки военного лагеря уже скрылись за холмом, а впереди показались стены и башни города Сузы. Аттила идет шагом, солнце неумолимо палит мне в затылок, и хочется побыстрее добраться хоть до какой-нибудь тени.

Сейчас бы хлопнуть Аттилу по крупу и пустить в галоп, так чтобы горячий ветер ударил в лицо! Хорошо бы, но гонять жеребца в такую жару — это безжалостная дикость!

«Пусть весь мир со своими неотложными делами идет к черту! — Улыбнувшись, похлопываю жеребца по выгнутой шее. — Ты мне дороже!»

Словно понимая, Аттила косится на меня своим карим глазом и благодарно всхрапывает. Усмехнувшись, расслабляюсь в седле, настраиваясь еще на час-полтора адского пекла.

Прикрыв глаза, пытаюсь отвлечь себя от жары, и почему-то первым приходит на ум недавний разговор с Барсиной о женитьбе. Хотя, кого я обманываю! О женитьбе, о женщинах и сексе вообще в последнее время я стал задумываться гораздо чаще, если не сказать большего! Юное, чужое тело, переполненное тестостероном и прочими гормонами, берет свое и буквально требует положенного.

Нащупав на щеке какую-то припухлость, я недовольно морщусь.

«Вон, даже прыщи появились! Как там у Высоцкого когда-то пелось: „Созрела, значит!“»

Не сказать, что я не думал о сексе и раньше! Думал, конечно, и неоднократно! Я же теперь царь, могу и не жениться, а просто взять в наложницы любую, какая понравится. По нынешним временам, родители и весь род девушки будут только рады, думаю, даже сама избранница будет счастлива, — престиж все же, да и физиономией я не дурен!

Тут другая проблема! Я считаю, что большинство династических кризисов и, как следствие, гражданских войн возникали, возникают и будут возникать именно из-за многоженства, гаремов и прочей царской неразборчивости в сексуальной жизни. Привить двум-трем сыновьям уважение к праву старшего на трон куда проще, чем двадцати-тридцати разновозрастным обалдуям. Если у царя десятки детей мужского пола от женщин разного и плохо понимаемого социального статуса, то как объяснить одному, что он хуже другого? Мать у него не такая, сам он не той национальности, мордой не вышел! Всё это не работает! Потому и история Востока — это сплошная гражданская война, подтачивающая даже самые мощные государства.

«Возможно, — иронично хмыкаю про себя, — если бы персидская верхушка не воевала между собой все триста лет своего существования, то и с греко-македонским нашествием бы справилась!»

У меня есть даже теория, что тот прогресс и преимущество, что к шестнадцатому веку Запад получил над Востоком, он обязан в первую очередь моногамии своих правителей. Христианство при всем своем ханжестве и невежестве сыграло в Европе свою защитную роль, обеспечив более четкую и понятную систему передачи высшей власти. Конечно, и в Европе в средние века шли династические войны, но они ни в какое сравнение не идут с тем, что творилось на Востоке. Мусульманство своим разрешением многоженства сыграло пагубную роль в истории Азии, по сути укрепив все негативные и разрушительные традиции языческого периода.

Кто-то может со мной не согласиться, это его право, я на истину в высшей инстанции не претендую. У меня есть такая теория, и в том государстве, рождение которого еще только-только забрезжило на горизонте, я хочу укоренить моногамию. Не потому, что я моралист или меня заботят права женщин, а исключительно ради защиты прав всех будущих наследников и безопасности государства в целом.

Как я это сделаю, пока не знаю, загадывать не буду, но одно очевидно: в культивировании моногамии нужно начинать с себя! Значит, никаких официальных наложниц, тем более побочных детей у меня быть не должно! Иначе толку не будет! Тут поговорка — «что положено Юпитеру, то не положено быку» — не подходит.

Если нельзя завести любовницу, а женщина нужна как физиологическая потребность, то, вроде бы, напрашивается простой вывод. Женись! Но тут тоже не все так просто! Женитьба царя совсем не про секс. Династический брак — это такой козырь, которым ради удовлетворения своих сексуальных потребностей разбрасываться не стоит. Для брака царь, если он настоящий государственник, ищет не женщину, а выгодный союз и возможность иметь здоровых наследников.

«Жениться можно будет тогда, — продолжаю свою мысль, — когда у меня будет твердая земля под ногами и такой вес на политической арене, что я смогу видеть, какой из союзов будет наиболее перспективен в долгую!»

Остановившись на этой мысли, я проехал еще минут пять и с недовольством вернулся к исходной точке.

«Так и что делать-то? Жениться нельзя, любовниц заводить нельзя! — вновь с раздражением дотрагиваюсь до прыща на щеке. — Так и запаршиветь недолго!»

Я человек взрослый и ханжеством не страдаю. Про публичные дома слышал, видел и в прошлой жизни, по молодости, даже посещал. Может быть, именно по этой причине идти этим путем мне бы не хотелось. Только вот, чем дольше я об этом думаю, тем очевиднее мне становится: мои собственные теории загоняют меня в такие рамки, из которых другого выхода нет.

«Если уж идти в бордель, — мысленно соглашаюсь с вынужденной необходимостью, — то надо хотя бы выбрать такой, где гарантированно не подцепишь гонорею или того хуже!»

На этом, скашиваю глаз на дремлющего в седле Экзарма. Я точно знаю, что массагет, как и положено урожденному степняку, живет в шатре у себя в лагере. Там у него нет ни жены, ни постоянной наложницы, но ни для кого не секрет, что Экзарм — большой любитель женщин, да и выпить-повеселиться тоже не дурак! Вывод отсюда только один.

«Уж ему-то все кабаки и бордели в городе должны быть известны!»

Почувствовав на себе мой взгляд, тот резко распахнул глаза.

— Что?!. — Экзарм разом взбодрился, а его рука рефлекторно легла на рукоять меча. — Случилось чего?

Не отвечая, задаю ему встречный вопрос.

— Скажи, ты в какой диктерион ходишь? — Вслух вопрос прозвучал еще более дурацки, чем созрел в моей голове.

Чувствую какую-то мальчишескую неловкость и, что еще хуже, не справляюсь с ней. С раздражением ощущаю, как мои щеки заливает стыдливый румянец.

«Твою ж мать!» — мысленно не сдерживаю ругательство, потому что понимаю: как бы нелепо это ни звучало, мне стыдно за то, что стыдно!

К счастью, Экзарм ничего не замечает и воспринимает мой вопрос с сугубо практической стороны.

— Зачем тебе? Ты только скажи, я тебе прямо во дворец приведу столько баб, сколько скажешь.

Объяснять свои теоретические выкладки Экзарму — дело глупое и неблагодарное, и я уже внутренне ругаю себя за то, что начал этот разговор.

«Надо было просто сказать Гурушу, и он бы навел справки без дурацких вопросов!» — мысленно тяжело вздохнув, отвечаю по-царски категорично.

— Давай без вопросов! Просто скажи, какой бордель в городе самый лучший.

Чем хорош Экзарм, так это тем, что такую манеру разговора он воспринимает как должное. Вежливость, заходы со стороны, всякие недомолвки — это не для него! Он и сам прямолинеен как чурбан, и от других не ждет вежливых экивоков.

Вот и сейчас Экзарм сразу же отбросил любопытство и стал предельно информативен.

— Самый дорогой, с лучшими и чистыми девушками — это «Сады Афродиты». Отдельный двор и дом на Вавилонской дороге. Содержит бывшая афинская гетера Гестия. Цены там заоблачные, — тут он весело скосился на меня, — но для царя, думаю, сделают скидку!

«Вот дерьмо! — с раздражением смотрю на скалящегося массагета. — Я еще и шагу не сделал, а он уже лыбится! Не сомневаюсь, стоит мне посетить сие заведение, как завтра об этом будет знать весь город!»

Не сдерживаясь, выплескиваю на Экзарма свое раздражение.

— Хватит ржать! Я с тобой о серьезном деле говорю.

Тот разом стер улыбку с лица и изобразил серьезное внимание. Мне уже не хочется продолжать этот разговор, но по инерции я все же спрашиваю.

— В этих «Садах Афродиты» наверное, половина клиентов знает меня в лицо, а мне нужен такой диктерион, где бы меня не узнали, но…

Задумавшись, замолкаю, и Экзарм тут же подхватывает.

— Так бы сразу и сказал! — Он изобразил заговорщицкое понимание. — Есть один такой! На окраине, с виду неброский, но товар там можно найти любой! Хочешь девственницу, хочешь мальчика…

— Тьфу ты! — не даю ему закончить. — Заткнись! Слушать тебя противно!

Экзарм затих в растерянном непонимании, а Аттила, словно почувствовав мое раздражение, перешел на рысь и вырвался вперед.

От стен из крупных, грубо обработанных камней тянет сыростью и холодом. Два факела чадят струйкой черного дыма, добавляя к стоящему вокруг зловонию еще и запах гари. Здесь, в зябком подземелье, трудно поверить, что где-то там, наверху, ярко светит солнце и стоит непереносимая жара. Тут хочется поплотнее укутаться в гиматий и подойти поближе к огню очага.

У раздетого догола человека нет такой возможности, но его колотит не от холода, а от страха и нервного напряжения. Его вздернутые вверх руки накрепко связаны в запястьях, а веревка закинута на торчащий из потолка крюк.

Взгляд пленника мечется от палача к следователю, что сидит на колченогом табурете, а те, словно бы не замечая ужаса жертвы, занимаются обычными для их повседневной жизни приготовлениями. Палач неторопливо раскладывает свой чудовищный инструмент, а следователь педантично расставляет на столе бронзовую чернильницу, лист бумаги и приличную стопку документов по делу.

Я стою в тени, у входа, и бегающий взгляд подследственного касается меня лишь изредка и вскользь.

Закончив, наконец, с рутинными делами, следователь поднял глаза на висящего пленника.

— Твое имя?

Тот сразу вспыхнул нервной горячностью.

— Ишкур Хаддад! Я глава торгового дома Гештиан в Сузах и не понимаю…

Обрывая на полуслове, следователь жестко перебил его.

— Отвечать только на мои вопросы!

Дальше пошли монотонные, изнурительные вопросы, смысл которых сводился лишь к одному: кто еще участвовал в преступной деятельности по уклонению от налогов и пошлин. Подследственный упорно эту деятельность отрицал, но ему это никак не помогало. При аресте и обыске в его доме у него изъяли почти пять с половиной мин необработанных индийских сапфиров, которые не проходили по отчетности торгового дома. Так что упорство во грехе сулило бедолаге лишь пытки и мучительную казнь.

По тому, как Хаддад отвечает, я вижу, что он прекрасно понимает, чем для него закончится допрос, но упорно стоит на своем.

«Впрочем, — делаю про себя неутешительный вывод, — может, и правильно делает! При нынешних методах следствия пытки ему все равно не избежать, сознается он или нет. Достоверность показаний тут проверяют исключительно каленым железом!»

Словно услышав мою последнюю мысль, палач вытащил из горящих углей железный прут и шагнул к пленнику.

Следователь поднял взгляд и повторил:

— Кто еще вместе с тобой…

Он еще говорит, а раскалённый металл уже в дюйме от обнажённого тела. Лицо пленника исказилось готовностью к нестерпимой боли, но пощады он не просит.

«Крепкий мужик!» — уважительно хмыкаю про себя, а вслух говорю негромко, но чётко:

— Хватит!

Выйдя из тени, подхожу к столу, и следователь тут же вскакивает на ноги. Даю знак снять подследственного с крюка, а сам сажусь на освободившийся табурет.

Через пару мгновений по-моему же приказу ему развязывают руки и приносят чистую рубаху. Бедняга пытается надеть её, но затекшие от долгого висения пальцы не слушаются, и рубаха падает на грязный пол.

Провожаю её падение взглядом, и следователь понимает меня без слов. Схватив рубаху, он торопливо натягивает её на грязное, худое тело пленника. Я терпеливо жду и, когда эта суета заканчивается, киваю на дверь:

— Оставьте нас!

— Мой царь, я не могу оставить вас одного! — превозмогая страх, попытался возразить следователь. — Это небезопасно!

Хочется рявкнуть на него, но понимание, что человек просто выполняет свой долг, сдерживает раздражение.

Чуть улыбнувшись, награждаю следователя благодарным взглядом.

— Не волнуйся, я справлюсь!

После этого тот, потянув за собой палача, направляется к выходу, и лишь когда стихает скрип закрывшейся двери, я обращаюсь к стоящему передо мной человеку.

— Ты знаешь, кто я?

Вместо ответа тот склонился в глубоком поклоне.

— Приветствую тебя, Великий царь! Извини, но не могу оказать тебе достойные твоего величия почести. — Он иронично растянул губы и развёл руками, показывая на тюремные стены.

«Если человек после того, что он только что пережил, способен на иронию, — на автомате отмечаю про себя, — то силе его духа можно только позавидовать!»

Вслух же, наоборот, добавляю в голос жесткости.

— Почести ты сможешь мне оказать, если выйдешь отсюда.

В ответ на эти слова в глазах пленника впервые за все время вспыхнул живой интерес.

— А такое возможно? — Его вопросительный взгляд упёрся в меня, и я отреагировал так же жёстко.

— Это будет зависеть от тебя!

Интерес в глазах пленника сразу угас, и я понимаю: он подумал, что я вновь буду выпытывать имена его хозяев и подельников.

«Не из болтливых!» — иронично усмехаюсь, но отмечаю это как плюс. Раз человек готов идти на пытки, но не сдаёт своих, значит, ему можно доверять секреты!

В наступившей тишине пленник смотрит на меня испытующим взглядом, ожидая продолжения, но я не тороплюсь и держу паузу, пока он не произносит то, что я хочу услышать.

— Что я, маленький человек, могу сделать для Великого царя?

«Вот это другое дело! — мысленно усмехнувшись, продолжаю держать на лице суровое выражение. — Не я предлагаю, а он должен просить об одолжении!»

Ничего не ответив на вопрос, жестом маню его подойти. Тот делает несколько шагов к столу, а я раскладываю на столе свернутый трубочкой свиток. Разворачиваю его к нему: мол, смотри.

Несколько мгновений Хаддад разглядывает нарисованную схему, а затем поднимает на меня вопросительный взгляд.

— Что это?

— Это то, что тебе предстоит сделать!

В глазах моего пленника по-прежнему стоит непонимание, и тогда я поясняю:

— Вот здесь, в горах Загрос, отмечены железный рудник и добыча угля. Видишь два синих кружочка? — Не ожидая ответа, продолжаю. — От них идут стрелочки в мастерские в Сузах, Персеполе и других городах. Они означают, что туда надо доставить руду и уголь. Оттуда стрелки тянутся в десятки кузниц по всей Сузиане, Персиде и Мидии.

Поднимаю взгляд на Хаддада:

— Понимаешь, что это означает?

Тот, к моему удовлетворению, схватывает на лету.

— Что туда надо доставить выплавленное железо? — в его голосе больше вопроса, чем утверждения, и я киваю.

— Верно мыслишь!

Сказав, веду свою мысль дальше:

— Черным здесь обозначены самые крупные рынки продажи шерсти, льна и хлопка. Отсюда черные стрелки указывают, куда надо доставлять каждый из этих продуктов. Красные же линии показывают движение кожи.

Закончив мысль, поднимаю на него взгляд и получаю ожидаемый ответ.

— Картинка очень интересная, наверное, чтобы ее составить, кто-то потратил много труда, но непонятно только одно. Великий царь, я-то тебе зачем?

Игнорирую его вопрос и продолжаю:

— Мне нужен человек, который организует весь этот процесс!

Краткая пауза, чтобы оценить реакцию собеседника, и вспыхнувший азарт в глазах пленника говорят мне, что я на верном пути. Тогда я открываю детали своего замысла:

— Вернее, мне нужен человек, который, получив от меня энную сумму в кредит, запустит этот процесс, а в результате я же и куплю у него готовые изделия вот по этому списку и по указанной здесь же цене.

Кладу на стол еще один исписанный лист бумаги и разворачиваю его так же, как и первый.

Склонившись над ним, Хаддад читает:

— Мягкий панцирь, усиленный железными пластинами (тип 1 приложения 1), — двадцать пять драхм. Махайра (тип 2 приложение 1) — десять драхм. Шлем кованый (тип 3 приложения 2) — пятнадцать драхм. Десяток стрел для лука — одна драхма.

Остановившись, он поднял на меня взгляд:

— Я не специалист по оружию, но сразу вижу, что цена сильно ниже рыночной.

На это я лишь усмехаюсь:

— Так ведь и риск высок!

Читаю на лице пленника стремительную работу мысли и добавляю:

— Мне требуется к концу будущей весны десять тысяч комплектов вооружения! Это я к тому, чтобы ты представлял себе сроки и количество требуемого оружия, а также те суммы, которыми придется оперировать, если, конечно, ты согласишься.

— А у меня есть выбор? — Губы Хаддада растянулись в ироничной усмешке, но я гашу её не менее циничной иронией.

— Конечно есть! Ты можешь остаться в этом чудесном месте и продолжить прерванный мною диалог, — тут я киваю в сторону двери, — вон с теми милейшими представителями правосудия.

Воспоминание о палаче и приставленном к телу раскалённом металле омрачило лицо пленника, но, справившись с собой, он вновь улыбнулся.

— Скажи мне, Великий царь, что заставляет тебя верить в то, что я попросту не сбегу с деньгами, как только вырвусь отсюда.

На миг задумываюсь — а действительно, что…? Конечно, за ним будет постоянная слежка, но такому плуту, как Хаддад, не составит труда обмануть свою стражу! Тогда что⁈

Отвечаю сразу и себе, и ему:

— Умный и деловой человек, каким я тебя считаю, умеет взвешивать все «за» и «против». Работа на меня сулит тебе огромную власть и богатство, а бегство… — тут я понимающе усмехаюсь. — Всю жизнь ведь не пробегаешь! Пока служишь мне, я — твоя лучшая защита, а сбежишь — и по твоему следу пойдут не только мои люди, но и наемные убийцы тех вавилонских банкиров, что уже никогда не получат свои сапфиры.