Бастард Александра 2

Глава 11

Сатрапия Персида, область Габиена, 15 марта 316 года до н. э.

Солнце уже поднялось над горизонтом, прогоняя вместе с ночной темнотой и кошмар недавней казни. Утренние лучи, словно бы призывая поскорее всё забыть, осветили место трагедии. В свете дня оно, и правда, выглядит уже по-другому. Темные ряды воинов не давят своей массой, а воздух не пропитан угрозой и страхом. Центральная площадь лагеря пуста: тела казненных уже убрали, а бурые пятна от впитавшейся крови засыпали свежим песком.

Я не спал всю прошедшую ночь, но, на удивление, сна ни в одном глазу. Стресс хоть и отступил, но в крови столько адреналина, что, даже будь у меня возможность кемарнуть часок, я все равно бы не заснул.

Мой взгляд реагирует на крики и перемещается к шатрам ветеранов, где царит радостная суета встречи. Большой караван из женщин, вьючных лошадей и повозок только что вошел в лагерь и был тут же захвачен счастливой круговертью. Объятия, поцелуи, снова объятия и поиск среди общей поклажи своих, уже казалось, потерянных вещей.

Глядя на все это, появляется ощущение, что ужас минувшей ночи был давным-давно или, вообще, не в этой жизни, а ведь аргираспиды распущены по палаткам всего час-полтора назад!

Конечно, если присмотреться, то можно найти и зареванные лица тех женщин, чьи мужья были казнены, но то ли они прячутся, то ли радость сама по себе более яркая, чем горе. Потому как, по ощущениям, в той какофонии звуков и человеческой суеты больше чего-то праздничного, чем пережитого ужаса и страданий.

«То ли психика нынешних людей куда более устойчива к стрессу, — мысленно пытаюсь объяснить себе эту картину, — то ли сама природа человечества такова! Живи, пока живется, и не думай ни о горе вчерашнего дня, ни о зыбкости завтрашнего! Только так ты можешь быть счастлив!»

Возвращаю свой взгляд обратно и натыкаюсь на усталые лица товарищей. Они ждут моих дальнейших указаний, и я легко читаю на лице Энея невысказанный вопрос — что дальше⁈ Зато в глазах Экзарм и Патрокла никаких вопросов, только острое желание пожрать и завалиться спать.

«Не выйдет, друзья мои!» — иронично хмыкаю про себя и нахожу взглядом Эвмена.

— Пошли всем сатрапам приказ, — произношу в четкой и безапелляционной форме, — немедленно прибыть сюда в лагерь для совета и обсуждения дальнейших действий.

На мое указание тот чуть замялся, и, заметив это, я бросаю на него вопросительный взгляд.

— В чем дело, Эвмен? Что-то не так?

В ответ на это на лице грека появляется выражение неловкости.

— Дело в том, мой царь, если я прикажу сатрапам явиться, — он сделал особое ударение на слове «прикажу», — то уверен, половина не придет из принципа. Каждый из них считает меня не вправе им приказывать.

Для меня эта ситуация не новость! Я знаю о ней из прошлой жизни, и именно поэтому хочу покончить с этой разлагающей неопределенностью как можно быстрее. Воевать с Антигоном, когда у тебя полководцы делают все, что взбредет им в голову, невозможно. Вчера сатрап Персиды Певкест просто взял и оставил свой фланг, отказавшись подчиняться приказам Эвмена, а сатрап Бактрии Филипп, по глупости или по нерадению, допустил обход мидийцев и захват имущества аргираспидов.

Еще планируя свое появление в лагере Эвмена, я четко представлял, что после мятежа «гвардейцев» вторая по уровню угрозы проблема — это своеволие сатрапов. И с этой угрозой необходимо разобраться не менее жестко и убедительно, чем с ветеранами.

Как это сделать, чтобы в результате разбора не остаться в одиночестве? Один в поле не воин, а вся сила короля в поддержке его баронов! Невозможно давить на людей, от которых ты напрямую зависишь! Они это знают и беззастенчиво пользуются!

Эвмен, явно, не нашел ответа на этот вопрос! Опасаясь, что недовольные сатрапы уведут свои войска, он пошел на навязанное ему коалиционное командование, которое в конце концов привело его к гибели. Если бы я не вмешался, конечно!

Прокрутив эту мысль в голове, я вдруг до боли отчетливо осознал: это конец эпохи! С того момента, как я не позволил убить Эвмена, той истории, которую я знал, больше не существует, а мой дар «предвидения будущего» как неоспоримое преимущество над противником утерян навсегда.

«Жаль, конечно, но не беда! — стараюсь подбодрить самого себя. — С этим козырем рано или поздно все равно пришлось бы расстаться! К счастью, это далеко не все, что у меня есть! Багаж из общих знаний человека двадцать первого века всегда со мной, и отнять его можно, разве что, вместе с головой!»

Немного подумав, я нашел еще один повод не зацикливаться на потере.

«Как бы история ни поменялась, люди-то здесь останутся прежними! — с удовлетворением отмечаю еще один плюс. — Значит, и та оценка главных действующих лиц, что дали им современники и последующие историки, останется верной. Я ее знаю, и это козырь, да еще какой! По сути, это равносильно тому, что в моем времени меня бы допустили к файлам личных дел всех командующих вражеской армии!»

Вижу, что Эвмен по-прежнему ждет реакции на свои слова, и, улыбнувшись своим мыслям, даю ему совет на все времена.

— Боишься, что не явятся по приказу, тогда попроси их вежливо, но так, чтобы ни у кого не было ни единого шанса отказаться!

В центре большого шатра Эвмена стоит некое подобие стола, на котором из песка сооружен макет этой части долины Габиены. Вокруг этой импровизированной карты столпился весь цвет нашего войска: ближе к столу — сами сатрапы, за ними — их ближники и телохранители. Все с оружием, открыто демонстрируя, что тут никто никому не доверяет.

Эвмен стоит у стола, скрестив руки на груди, я же держусь в тени. Мой наблюдательный пункт — в дальнем темном углу шатра, откуда мне прекрасно видны все участники совещания, а вот меня рассмотреть непросто. Тем не менее, я постоянно ловлю на себе заинтересованно-любопытствующие взгляды и уверен, что большинство присутствующих, хотя бы в общих чертах, но уже наслышаны о случившемся ночью.

«Они знают обо мне, но у них не было времени все обдумать, — мысленно оцениваю ситуацию, — и уж тем более прийти к какому-то коллективному решению!»

Именно поэтому я и собрал их здесь сразу же после казни аргираспидов. Можно сказать, поднял с постели, не дав возможности ни пообщаться друг с другом, ни обдумать все обстоятельно.

Внимательно вглядываясь в напряженные черты, перевожу взгляд с одного лица на другое.

«Пока они каждый за себя, у меня еще есть шанс превратить этот змеиный клубок в совет верноподданных и преданных полководцев! Задача номер один — не дать им сговориться, иначе не я буду диктовать условия, а они мне!»

Все сатрапы уже собрались, но Эвмен по-прежнему молчит, и общий гул голосов нарушает недовольный бас высокого бородача с мясистым носом.

— В чем дело, Эвмен? Мы все пришли сюда не для того, чтобы слушать твое молчание. Если тебе нечего нам сказать, то мы можем обойтись и без тебя. У каждого из нас гораздо больше прав на командование войском!

Склонившийся к моему уху Патрокл тут же прошептал:

— Певкест, сатрап Персиды!

Чуть киваю, подтверждая, что понял. Я сам просил Патрокла обозначить для меня, кто есть кто.

В это время Певкест бросил надменный взгляд на грека и, не давая тому ответить, добавил:

— Если тебе нечего сказать, то я предлагаю немедленно сняться с лагеря и начать отход на юг, в Персию! Там мы сможем добыть продовольствие и восполнить потери.

Его сразу же поддержал крепыш с большими залысинами, коего Патрокл назвал сатрапом Кармании Тлеполемом.

То, что Персида и Кармания находятся к югу от нашего сегодняшнего положения, дает мне право безмолвно позлословить:

«С этими все ясно: своя рубашка ближе к телу! Оба стремятся обезопасить себя и свои владения».

Этот нехитрый ход тотчас же раскусили и другие участники совета.

— На юг отходить нельзя! — громко возмутился квадратный коротышка. — Никакой поддержки мы там не найдем. Отступать надо на восток, на Бактрию и Дрангиану.

— Эвдам! — шепчет мне Патрокл. — Сатрап Индии! Ему отход на восток сулит куда большую выгоду.

Голос Эвдама немедленно поддержали властители названных им провинций, и мой одноглазый друг тычет в них пальцем. Бактрия — это Филипп, а Дрангианой правит Стасандр.

Новое направление тут же вызвало недовольство сатрапов севера Эвтидема и Стасанора. Эти двое, повышая градус накала, потребовали отхода в Гирканию и Согдиану.

Спор все разгорается и разгорается, и Патрокл продолжает называть мне каждого из сатрапов, едва тот открывает рот. Их так много, что я уже запутался, но это и неважно. Я уже давно определился, с чего и с кого мне следует начать. Осталось только дождаться подходящего момента.

Царящий в шатре гвалт не стихает, а только усиливается. Никто никого не слушает, а, наоборот, лишь старается перекричать друг друга. Я терпеливо жду, не вмешиваясь в перепалку, и только когда, наоравшись, сатрапы начинают затихать, выхожу вперед, прямо в яркое пятно света, бьющее из-под поднятого полога.

Теперь меня видно всем, и я жестко бросаю прямо в устремленные на меня взоры:

— Господа, пока вы еще не разбежались кто куда, как тараканы, позвольте вас спросить. Почему? — Делаю подчеркивающую паузу и продолжаю. — Почему вы так стремитесь избежать битвы? Давно ли македонцы стали трусами, боящимися сражений?

Вокруг меня сразу же загудело возмущение, негодование, а Певкест с вызовом вскинул на меня взгляд.

— Да кто ты такой, чтобы упрекать нас, мальчишка⁈

Это как раз то, чего я ждал, и отвечаю, глядя ему прямо в глаза:

— Я старший сын и наследник Великого Александра! Царь Македонии, Эллады и всей Азии!

На мои слова тот скривился, словно сжевал пол-лимона, и процедил сквозь зубы:

— Значит, все-таки правда! Антиген и Тевтам мертвы, а все эти глупые россказни про царя — не выдумка!

В наступившем затишье все просто пялятся на меня, не зная, как реагировать, и Певкест вновь находится первым.

Его рот кривится в презрительной усмешке.

— Кто дал тебе право, сын наложницы, называть себя царем? Насколько я помню, собрание достойнейших исключило тебя из числа наследников. Наши…

Не дав ему закончить, резко обрываю на полуслове:

— Не полководцам выбирать царя! Лишь боги дают это право! Меня назвал царем не ты, Певкест! И не вы…! — Повышая голос, обвожу взглядом собравшихся. — Меня назвал царем мой отец, Великий Александр, и Отец всех богов Зевс-Амон-Ра, Громовержец и Вседержатель!

— Много слов! — вновь кривится Певкест, обводя взглядом шатер. — Мы все были у смертного одра царя, но не слышали твоего имени, Геракл. Совет диадохов выбрал царей, и это Александр и Филипп Арридей!

Теперь уже я растягиваю губы в презрительной усмешке.

— И где же эти цари, Певкест⁈ Кто уважает этих царей? Может быть, Антигон, загнавший вас в эту пустыню? А может, Птолемей, примеривающий царскую корону у себя в Египте? Или Кассандр? Злобный сынок ополоумевшего к старости Антипатра!

На мои слова в шатре наступила тишина, нарушаемая лишь громким дыханием присутствующих. Пользуясь этим, я добиваю их еще одним козырем.

— Филипп Арридей уже мертв! Его, как вы наверняка знаете, убила моя бабка Олимпиада! Ей тоже уже воздалось по грехам ее! Кассандр, пусть никогда не будет ему покоя в царстве Аида, уже умертвил ее вместе с Роксаной и моим названым братом Александром.

Я знаю, что Роксана и ее сын еще живы, но нисколько не смущаюсь этого. Ведь это даже не ложь, а лишь маленькое преувеличение! Всего-то на семь лет! Ведь все равно это случится!

Здесь и сейчас уличить меня во лжи некому. Слухи о пленении Олимпиады и Роксаны с сыном уже дошли до войска Эвмена. Еще раньше пришла новость о смерти царя Арридея и его жены Эвридики. Так что мои слова ложатся в благодатную почву, ибо ни у кого здесь нет сомнений в том, как поступит Кассандр с плененной Олимпиадой и ее царственным внуком. Именно из-за этих новостей разброд и шатание в войске Эвмена достигли своего апогея, ведь те, за кого они воевали, уже проиграли! Так за кого им биться сейчас?

Все это я читаю в глазах сатрапов и даю им ответ на этот вопрос.

— Отчаявшаяся душа моего отца, глядя на эти преступления, взывает о мщении! Чудовищные злодеяния бывших друзей не позволили ей найти покой в царстве Аида. Дух Великого Александра явился ко мне и призвал под свои знамена! «Сядь на трон, мой сын, — приказал мне отец, — возьми бразды правления в свои руки, покарай виновных и воздай по заслугам верным соратникам моим!»

Теперь не слышно даже сопения набившихся в шатер людей. Все, замерев в ожидании, слушают меня, и я продолжаю:

— И тогда я сел на коня, призвал с собой самых верных друзей и примчался к вам, дабы спросить…! — Тут я впиваюсь гневным взглядом в Певкеста. — Спросить со всех, но в первую очередь с тебя, Певкест! Почему ты, доблестный когда-то воин, опозорил свое имя и сбежал вчера с поля боя?

Такой резкий переход от патетики к обвинению заставил Певкеста отшатнуться, и я пользуюсь этим.

— Тебе стыдно и страшно, Певкест, потому что ты поддался на уговоры Антигона! — Я не знаю этого точно, но уверен, что воин, не побоявшийся когда-то прыгнуть за стену города маллов, вряд ли бы испугался всадников Антигона.

Забегавший взгляд сатрапа Персиды лишь подтверждает мою догадку, и я уже открыто бросаю ему обвинение:

— За сколько ты продал своих товарищей, Певкест? Сколько заплатил тебе Антигон? — Тот ошарашенно не находит слов, и я не даю ему возможности оправдаться. — Или нет⁈ Он ничего тебе не заплатил, а лишь пообещал⁈ И ты, как слабоумный дурачок, поверил обещаниям прожженного обманщика Антигона⁈

Эти насмешливые предположения я вворачиваю специально, ибо еще неизвестно, что хуже для македонянина: предательство или глупая доверчивость.

Певкест, наконец-то, очухался, и его лицо побагровело от гнева.

— Да как ты смеешь, щенок, обвинять меня в таком…! — Он обвел глазами собравшихся, но не нашел среди них поддержки. Его вчерашнее бегство у многих вызвало вопросы.

Увидев это, он еще больше ополчился на меня.

— Такие обвинения смываются кровью! — Его рот искривился от ненависти, а я отвечаю ему ледяным спокойствием.

— Сдай свой меч, Певкест, и я обещаю тебе суд скорый, но правый!

Мои слова заставляют его злобно ощериться, а двух его телохранителей — шагнуть вперед.

— Меч тебе! — Вытащив из ножен ксифос, Певкест протянул его мне отточенным острием вперед. — На! Иди, попробуй возьми!

Я делаю шаг вперед, прямо навстречу блестящему лезвию, и… в этот момент выражение лица Певкеста вдруг меняется. Вместо злобного предвкушения на нем появляется удивленная растерянность. Из уголка его рта вытекает тоненький ручеек крови, и властитель Персиды медленно опускается на колени. Его руки уже не в силах удержать меч, но я не даю ему упасть. Перехватив его из рук умирающего, бросаю на Экзарма одобрительный взгляд.

За миг до этого, пока Певкест вместе с телохранителями пожирал меня глазами, массагет беззвучно подошел к ним со спины. Его выверенный удар пришелся точно в печень, а тонкий, как жало, клинок без труда прошел под боковым ремнем кожаного панциря.

Именно его след я вижу сейчас на распластавшемся мертвом теле, но отвлекаться нельзя. Промедление сейчас смерти подобно! Отрываю взгляд от расплывающейся лужи крови и вцепляюсь глазами в телохранителей.

Упустив момент покушения, те запоздало схватились за рукояти мечей, но на их руках тут же повисли мои воины. Ближайшие сатрапы и свита шарахнулись в стороны, а те, что стояли подальше, еще не поняли, что произошло.

В этой повисшей на миг тишине я перевожу взгляд на побелевшее лицо второго человека в армии Певкеста. Это Феспий, и за те без малого пять месяцев, что мы шли сюда, я пораспрашивал о нем. Все, что я услышал, характеризовало его как умного и бесстрашного человека. Грек на македонской службе, убежденный сторонник идеи Великого Александра о едином царстве без границ и расовых предрассудков. Самостоятельно выучил персидский язык и оказывал на Певкеста огромное влияние, склоняя сатрапа к примирению с местным персидским населением.

Перевернув меч рукоятью вперед, протягиваю его ему со словами:

— Теперь ты, Феспий, сатрап Персиды!

Моя рука на мгновение зависает в воздухе, и я повышаю голос, усиливая давление:

— Царь оказывает тебе доверие, Феспий! Прими его с благодарностью и покорностью!

Мы смотрим друг другу в глаза, и оба понимаем, что надо сделать. Мой обжигающий взгляд говорит ему: «Опустись на колени и прими меч! Это твой единственный шанс не только остаться в живых, но и продолжить все те преобразования, над которыми ты так упорно трудился в последние годы».

Я вижу, что он это понимает, но мучается дилеммой. Встать на колени, простить убийство сатрапа и друга, не позволяет ему дух эллина. Вот только он давно уже живет в Персии и насквозь пропитался нравами этой страны, которые шепчут ему на ухо: «Ничего страшного в этом нет! Зачем умирать? Ведь преклонить колени перед царем — не позор, а привилегия!»

Эти несколько мгновений мне кажутся вечностью, ведь сейчас — переломный момент. Уступит этот, в общем-то, малоизвестный грек — и все остальные сатрапы не пойдут на открытую конфронтацию, а нет…! Тогда уж, мама не горюй!

Я держу в уме самые разные варианты, но точно знаю одно: если я не добьюсь от всех сатрапов полного подчинения и признания царем, то выпускать их отсюда нельзя. Уж лучше иметь дело с обезглавленным и непонимающим, что происходит, войском, чем с осмысленным сопротивлением.

После сегодняшней ночи во мне многое изменилось, и понятно почему. Когда по твоему приказу и у тебя на глазах убивают почти двести человек, такое не проходит бесследно для человеческой психики. Думаю, это отражается во всем: во взгляде, в голосе и даже в мыслях. Как и то, что я все уже для себя решил: либо эти люди, что толпятся сейчас в шатре, признают меня царем, либо они перестанут существовать.

Эта решимость, по-видимому, так ясно читается в моих глазах, что смотрящий в них Феспий понимает — это не блеф! От него сейчас зависит, зальется этот шатер кровью или нет!

Давление на него так высоко, что он не выдерживает. Медленно, не отводя глаз, Феспий опускается на колени и протягивает ко мне руки.

— Благодарю тебя, царь Геракл, за милость и доверие! Клянусь служить тебе верой и правдой, да будет порукой тому Зевс-Громовержец!

Вкладываю в его руки меч и обвожу взглядом замерших сатрапов.

— Там, за холмом! — показываю рукой на запад. — Стоит армия узурпатора Антигона! Он — враг! Не только мой, но и каждого Аргиада! Он — ваш враг! Если вы сегодня уступите, то завтра потеряете все! Антигон заберет у вас ваши дома, ваших жен и ваши жизни! Я вижу это так же ясно, как видит будущее душа моего отца, Великого Александра!

Нахожу взглядом низкорослого сатрапа Индии и впиваюсь в него горящим взглядом провидца.

— Тебя, Эвдам, твой одноглазый приятель зажарит живьем! Ты ведь знаешь, как он тебя ненавидит!

— А вы…! — Поочередно перевожу взгляд с одного сатрапа на другого. — Сказать вам, что ждет каждого из вас в случае победы Антигона?

— Тебя, Стасандр! — тыкаю пальцем в сатрапа Дрангианы. — Одноглазый циклоп тоже казнит!

Мой пророческий голос заставляет того вздрогнуть, а я уже обращаюсь к другому.

— Тебя, Стасанор, он лишит сатрапии и всего имущества! Ты закончишь свой путь изгоем, куда беднее, чем начинал свой путь на Восток!

Не давая перевести дух ошарашенным слушателям, перехожу к сатрапу Гиркании.

— С тобой, Эвтидем, у Антигона давние счеты, а ты ведь знаешь — одноглазый ничего не забывает и не прощает!

Тут, словно озаренный внезапным видением, поворачиваюсь к сатрапу Кармании.

— А вот тебя, Тлеполем, Антигон пощадит и даже не лишит сатрапии! — Вперившись в того подозрительным взглядом, добиваю. — Не скажешь нам, почему? Может быть, ты уже сейчас договариваешься с одноглазым и сдаешь ему своих товарищей!

Честно говоря, я не помню участи никого из них, кроме Эвдама, но это и неважно. Выдаю на-гора все, что приходит в голову, и вижу, что добиваюсь желаемого. Мое пророчество произвело эффект разорвавшейся бомбы, и едва наметившийся единый фронт противодействия в один миг разметало на части. Нелегко стоять в одном строю тому, кто знает, что его ждет смерть, с тем, кому можно не беспокоиться о своем будущем.

Упреки сыпятся на Тлеполема со всех сторон, и каждый тычет ему прошлыми обидами и прегрешениями. Стасанор уже ругается с Эвдамом, вспоминая дела минувшие и кто из них больше насолил Антигону.

За пару мгновений еще недавно стоявшая гнетущая тишина сменяется на такой разноголосый гам, что мне становится ясно: я добился чего хотел! Певкеста никто не вспоминает, хотя его мертвое тело все еще лежит на земле в назидание остальным. Все озабочены лишь своей собственной судьбой, и я готов предложить им решение, способное их спасти.

Бросаю взгляд на Эвмена, и тот громогласно призывает к молчанию:

— Тихо, господа! Прошу тишины, друзья мои! — Его трубный бас пробился сквозь гул голосов, и продолжил уже в наступившей тишине: — Наш единственный и законный царь Геракл хочет обратиться к своим сатрапам!

Теперь уже десятки глаз нацелились на меня, и я начинаю говорить, держа всеобщее внимание:

— Я знаю, вы все умные люди и понимаете, что я — единственное ваше спасение! Я — последний шанс, коий даруют вам Олимпийские боги, и горе вам, ежели вы отринете этот дар! Великий Александр, обласканный отцом своим Зевсом-Вседержателем, послал меня спасти вас и Великое царство! Он прощает вам грехи ваши и все еще верит в то, что вы, непревзойденные воины Македонии и Эллады, остались его верными соратниками и друзьями! Докажите это! Докажите это прямо сейчас!

Закончив, перевожу взгляд на Эвмена — «мол, продолжай», — и тот подхватывает со всей торжественностью.

— Друзья мои! В этот тяжелый и трагичный для Великого царства момент я призываю вас последовать воле покойного царя нашего, Александра, и присягнуть на верность сыну его, Гераклу!

Сказав это, он, подавая пример, опустился на колени.

Вытащив меч, Эвмен протянул его мне:

— Царь Геракл! — произнес он, смотря мне прямо в глаза. — Прими от меня сей меч как символ нерушимой клятвы верности и преданности! Клянусь, не щадя жизни своей, служить тебе и призываю Великих богов в свидетели этой клятвы!

Принимаю из его рук оружие и, показав блестящий клинок всем собравшимся, возвращаю Эвмену:

— Принимаю твою клятву и в знак милости своей возвращаю тебе этот меч, дабы мог ты нести по земле слово мое и власть мою!

После этого Эвмен поднялся и встал рядом со мной. Вся эта сцена — не экспромт, я обсудил ее с Эвменом заранее, и коленопреклонение тоже. Грек сомневался в его необходимости, но я настоял. Мне было известно, что македоняне и греки относились к персидской привычке чуть что бухаться на колени с презрительным пренебрежением, но то было давно. Сейчас все эти стоящие передо мной македонские полководцы сами не чураются персидских традиций и требуют от своих подданных всего того, в чем упрекали когда-то чужих царей и сатрапов.

Мне нужно их полное признание моих прав карать и миловать каждого, и другого способа получить его я не вижу.

Эвмен уже несколько мгновений стоит возле меня, а никто до сих пор не последовал его примеру. Это нехорошо, и я слегка подстегиваю процесс.

Объект тоже уже выбран — это Стасандр! По словам Эвмена, он самый слабовольный из всех сатрапов, к тому же его сатрапия Дрангиана настолько бедна и малолюдна, что он смог привести с собой лишь несколько сотен плохо вооруженных воинов.

Выцепив глазами прячущееся лицо, я лишь жестко произношу его имя:

— Стасандр!

Все остальное делает мой требовательный тон и взгляд. Теперь, после того как его имя произнесено, он уже не один из многих — он в одиночестве. Ему даже кажется, что вокруг него образовалась пустота и все бросили его. В одиночку он не решается противостоять моему давлению, ведь все еще валяющийся труп Певкеста напоминает всем о бренности бытия.

Для пущего эффекта в этот момент, демонстративно гремя оружием, вокруг шатра смыкается кольцо гоплитов. И эта последняя капля решает все!

Сделав шаг вперед, Стасандр опускается на колени и протягивает мне свой меч. Я слушаю слова клятвы и в то же время слежу за остальными сатрапами. То, что я вижу, позволяет мне выдохнуть с облегчением. В глазах каждого из них я нахожу подтверждение тому, что все они уже согласились и признали меня своим царем!