Золото Стеньки

Глава 6 Удел всему голова

Юрий Петрович Трубецкой мне понравился. В Преображенский дворец он прибыл на неделю позже остальной моей свиты, но сейчас время было такое, неспешное. Он зимовал в вотчине, в усадьбе Гребнево, где-то за современным мне Щелково, насколько я понял по его рассказу. Пока царь продиктовал свою волю, пока писцы всё оформили, пока отправили послание, пока сам Юрий Петрович собрался, пока доехал до Преображенского — дней десять как корова языком слизнула[14].

Ему было всего двадцать пять лет, а Трубецкому-старшему он приходился внучатым племянником. В Смуту два брата оказались по разные стороны баррикад — Алексей Никитич поддержал законную власть, то есть помогал Минину и Пожарскому, потом присягнул избранному царю Михаилу Федоровичу, стал боярином, и, продравшись через недоверие окружающих, добрался до должности начальника приказа Большого дворца и вернул себе Трубецкое княжество. Кроме того, ему выделили бывшие годуновские палаты в самом Кремле — целый квартал между Никольской и Чудовской улицами, где обитало несколько сот дворовых слуг. Немалая сила в здешних условиях, если её применить по назначению. Но Трубецкому-старшему царь доверял, а тот платил ему буквально собачьей преданностью.

Второй брат Юрий Никитич оказался, как писал один поэт, не отцом, а сукою. Поддержал поляков, вместе с ними пережил московскую осаду и в 1612-м бежал в Польшу, где, в принципе, устроился неплохо, даже потомство оставил. Но один его сын умер бездетным; у второго родился сын, но этот сын очень быстро стал круглым сиротой, на владения которого начали разевать рот местные магнаты. Драться с ними за наследство вроде бы своей семьи русский Трубецкой не стал, внука двенадцати лет из Польши вывез и даже пристроил к делам в России. Юрий тогда был хоть и мал, но соображение уже имел — он быстро понял, какой ему выпал шанс, выучил русский язык, получил чин стольника, даже возглавлял первую сотню царских стольников на различных мероприятиях и уже вплотную подошел к тому, чтобы и самому стать боярином. Ещё он считался специалистом по Малороссии. Я был уверен, что его назначение ко мне — это такая проверка со стороны царя перед окончательным решением дальнейшей судьбы молодого князя.

Едва соскочив с коня и бросив поводья слуге, Юрий Петрович глубоко мне поклонился, а после полагающихся случаю приветствий, спросил:

— Царевич, для какой надобности меня отправили сюда?

Вопрос был закономерный. На месте Трубецкого я бы тоже хотел знать, почему царь выдернул меня из моего дома и заставил ехать ублажать одного из царевичей. Да, этот царевич вроде уже официально объявлен наследником, иногда сидит в Боярской думе, но для члена царской свиты это выглядело если не опалой, то очень близко к тому. Тем более что хоть местничество уже почти изжило себя, но на него ещё оглядывались. И я понимал, что если мой ответ князя не устроит, он может и взбрыкнуть — а Алексей Михайлович даром что Тишайший, но головы рубить умеет.

— Не откажешься ли прогуляться, Юрий Петрович? — я сделал приглашающий жест в сторону недалекой Яузы.

Преображенское мне тоже понравилось. Дворец стоял парадным фасадом к Стромынской дороге, на невысоком холме; рядом с ним золотился купол церкви Спаса Преображение, а на задах сейчас заканчивали строительство деревянной церкви Воскресения Христова, предназначенной для слуг. Вид был тоже замечательный — от самой дороги дворец отделялся остатками сосновой рощи, которая продолжалась к северу, в сторону Собакиной пустоши, а справа, на той стороне Яузы, далеко раскинулся низменный заливной луг, который заканчивался домами монастырской части села Черкизово. Насколько я помнил, в недалеком будущем этот луг застроят Солдатскими слободами, где будут жить солдаты Преображенского полка.

Построенный дворец был деревянный, крепко стоящий на каменном подклете Г-образной формы. По меркам этого времени он был весьма обширный — множество теремов, множество комнаток, большие подвалы, места для конюшни, карет и телег, запасы фуража в амбарах. И почти постоянный перестук топоров — дворец всё ещё достраивался, в нем что-то менялось и появлялось. Впрочем, та жилая часть, которую занял я со своей свитой, и та часть, что была отведена для женской половины, были готовы, а на топоры я перестал обращать внимание уже на второй день. Всё равно строители старались не попадаться царевичу на глаза, а я и не искал встреч с ними.

Здесь уже был зародыш будущего парка — высажены кусты, проложены несколько дорожек, одна из которых вела к пристани на Яузе. Именно на неё я и указывал Трубецкому.

Тот с сомнением посмотрел на речку, которая не внушала никакого уважения, на меня, который его, видимо, тоже не пугал, и всё же склонился с легком поклоне.

— Как прикажешь, царевич, — сказал он.

И пошел по этой дорожке так, что мне пришлось бы его догонять.

Разумеется, бежать за князем мне было невместно. Поэтому я остался стоять, где стоял, подождал, пока он не удалится шагов на пятнадцать — и крикнул:

— Юрий Петрович!

Трубецкой резко остановился, повернулся ко мне, и я заметил, что по его лицу пошли красные пятна — то ли от злости, то ли от смущения. Но он быстро сориентировался и вернулся обратно, снова склонив голову.

— Простите, царевич, задумался.

— Бог простит, и я прощаю, — я мысленно хмыкнул от этой формулы. — Юрий Петрович, когда я предложил прогуляться, я не имел в виду ничего иного — просто прогулка, неспешная ходьба под разговор. Посмотри, какие красивые здесь виды! Разве они располагают к тому, чтобы спешить?

— Пожалуй, нет, царевич.

— На том и порешим, — согласился я. — Пойдем, князь?

И на этот раз первым сделал шаг.

— Красиво здесь, — сказал я. — Довелось тут бывать?

— Да, пять лет тому сопровождал государя, — ответил Трубецкой и указал рукой: — Того крыла ещё не было, только строили.

— Да, тут быстро всё меняется, в прошлом году и дорожки этой не было, — отозвался я. — Мне здесь нравится, князь. Простор есть, которого нет в Кремле. Там всё стенами ограничено, вокруг слишком много всего, и народец в тесноте бегает. Теремной дворец сумели выстроить, но и в нем уже тесновато. А сюда тебя, Юрий Петрович, прислали за мной приглядывать, чтобы я не учудил чего. Это я отвечаю на твой вопрос, хотя мог бы и не делать этого.

В этом времени были простые нравы. Сделал одолжение — скажи об этом внятно. Я бы мог проигнорировать вопрос Трубецкого, но не стал. Мне хотелось, чтобы молодой князь не слишком тяготился порученным ему делом. К тому же если он станет более расположен ко мне — тем лучше, разумный соратник нужен всем. Правда, этот задел на будущее был нужен только в том случае, если мои усилия по излечению не окажутся тщетными.

— Понимаю, царевич… — он, кажется, всё же так смущался — снова покрылся красными пятнами. — Но почему Преображенское?

— Так сложилось, князь, не ищи здесь каких-то хитростей, — я немного подумал, и решил всё-таки частично открыться — в данном случае это будет к месту. — Дело в том, что в Кремле мне быть сейчас нельзя, государю я свои резоны изложил, и он счел их вескими. Преображенский же дворец находится ближе всего, и в нем можно жить. Сюда также приехала царевна Анна Михайловна, царевны Евдокия и Марфа позже приедут, но они присматривают за царевичем Симеоном, и вряд ли будут вмешиваться в здешние дела. От тебя, Юрий Петрович, я жду другого. Посмотри вон туда, — я указал на противоположный берег, и он послушно посмотрел в ту сторону. — Там сейчас луг, за ним село Черкизово. Чуть на юг будет Измайлово, там есть мануфактура по выделке льна и стекольный завод. Дальше на юг вдоль берегов Яузы ещё два села, сельцо и две деревни. Теперь эти земли — вместе с селами и деревнями, заводами и мануфактурами, а также со всем дорогами, лесами и полями составляют Преображенский удел, которым управляю я. Но посмотри на меня.

— Да, царевич?

Кажется, он уже понял, к чему я клоню, но не перебивал, слушал внимательно.

— Ты, князь, эту зиму жил в поместье своего деда. Одно село, несколько прудов, где ловят рыбу, рыбные промыслы, небольшая ткацкая фабрика, как говорят за границей, на деле — сарай, где собраны десяток мастериц. Сейчас тебе предложено взять на себя заботу обо всём уделе и всемерно помогать мне в делах его управления. Ты, конечно, волен отказаться и вернуться в своё Гребнево. Только учти, что я предложил государю создать для удела Преображенский приказ, указ об этом будет со дня на день… фактически, нужна только фамилия того, кто это приказ возглавит. Так что мне передать Алексею Михайловичу? Готов ли ты взять на себя такую ношу?

Я не смотрел на князя. Мой взгляд бродил по невеликой речке и по пустому берегу Яузы, где не было ни одного человека — им тут сейчас и делать нечего, трава ещё не выросла, а водопои для скота находятся чуть ниже по течению, за Стромынкой, где подход к воде не затруднен небольшим холмом.

Трубецкой молчал не очень долго, но мне понравилось, что он всё же обдумал предложение, а не согласился сразу.

— Почту за честь, царевич, — наконец сказал он и чуть склонил голову.

В принципе, это действительно была честь для него. Трубецкой-младший сейчас носил чин стольника — достаточно высокий в придворной иерархии, но вовсе не уникальный, хотя благодаря родственнику потихоньку продвигался вверх, поскольку царь его выделял среди прочих. Пару лет назад он был в числе тех, кто обживал Киев, перешедший к России по Андрусовскому миру — пусть временно, но я точно знал, что нет ничего более постоянного, чем временное. К тому же полякам вскоре станет не до возвращения одного из своих малых городов, пусть и такого важного, и они удовлетворяться небольшой суммой в серебре, потому что им нужно будет снаряжать армию против турецкого султана. В Киеве Трубецкой себя, похоже, проявил хорошо, а целый год в усадьбе Гребнево можно было считать чем-то вроде отпуска — пока государь не придумает ему новое дело.

Ну а приказ — это приказ, пусть и новый. Головами в них назначались обычно члены Боярской думы, но случались и исключения, но, как правило, это назначение означало, что стольника или обычного дворянина ждет скорое повышение, которое целиком зависит от того, как он справится с поставленной задачей. В данном случае Трубецкому явно светил боярский титул — и царь решил проверить, не был ли успех в Киеве делом случая, от самого молодого стольника не зависящего.

Собственно, поэтому я и не ждал от Трубецкого отказа — я уже понял, что здешние служивые люди хорошо разбирались в нюансах того или иного предложения, и если карьерные перспективы были направлены в нужную сторону — соглашались без особых раздумий.

— Честь оказывают достойным, — с легкой ноткой пафоса сказал я.

Сейчас такой подход ценился.

— Я докажу, что достоин, — он снова обозначил поклон. — И в управлении уделом и в сбережении тебя, царевич. Вот только…

— Вот только что?

— Большую ли сумму тебе выделил государь на ближайший год? — настороженно спросил князь.

— Весь доход с сёл удела, — ответил я, описав рукой широкую дугу примерно в нужном направлении. — Прошлый год они давали около десяти тысяч рублей серебром. Ещё немного у меня с собой в монетах — две тысячи рублей, если быть точным. Можно ещё в Кремле взять товаров на двадцать тысяч. Надеюсь, этого хватит на всё, но и бездумно тратить деньги я не намерен. Хотя некоторые задумки имеются.

Князь внезапно остановился, поднял глаза к небу и зашевелил губами, словно что-то подсчитывая — об этом говорили и его руки, князь периодически загибал то один, то другой палец, а то и несколько вместе. Я подумал, что смогу научить его более простому счету — и это будет платой за его услуги.

— Мне придется тебя огорчить, царевич, — с сожалением сказал он. — Прошлый год был неудачный везде, недоимки все забрали в марте, тогда же ещё по десятине взяли для малороссийских дел. Так что от этих сёл ты что-то серьезное увидишь только на будущий год, а в этом — слёзы одни. Товары из Кремля… Да, это может помочь, если что-то масштабное делать.

Я чуть улыбнулся и жестом пригласил Трубецкого идти дальше. Мы уже почти дошли до деревянных мостков.

— Посмотри вон туда, Юрий Петрович, — я указал рукой вниз по течению реки. — Сейчас там уже соорудили летние мостки — десяток лодок, деревянный настил шириной в одну телегу, никаких перил, а караваны в Москву и из неё едут по очереди. Я туда сходил третьего дня, очень познавательное зрелище — за какой-то час стал очевидцем трех драк за право проезда, ругань висит в воздухе постоянно, а все берега разбиты колесами в жидкую грязь, да так, что лошадям помогают всем миром. При мне одна повозка с этого, так сказать, моста, соскользнула, лошадь спасти смогли, вовремя разрезали постромки, а вот возница так и утоп, кажется, только в Покровском и выловили… Как думаешь, князь, сколько можно заработать, если поставить тут каменный мост и брать по копейке с лошади?

Тариф на проезд я назвал просто так, я его предварительно не прикидывал, но примерно посчитал, что за час лишь в одну сторону по тому подобию моста, который есть сейчас, пробирается около ста телег — и одноконных, и двуконных. Если они спокойно будут ехать в обе стороны, да ещё и перестанут тратить время на спуск и подъем к реке, то потенциальную прибыль я оценил рубля в три-четыре. И, видимо, промахнулся.

— За каменный мост, царевич, стоит брать не меньше двух алтын, а то и гривенник, — слегка покровительственно заметил Трубецкой, сразу увеличивая доходы с моста в десять раз. — Только каменный мост — это дорого… половину из того, что тебе выделил государь, придется выделить.

— Гривенник много для окрестных крестьян, — не согласился я. — Копейку будут платить без споров, а десять — уже попробуют обхитрить сторожей. Даже так за день получается около тридцати рублей, так что траты на мост вернутся за месяц… край — за два. А потом мы будем получать сплошную и чистую прибыль. Если, конечно, осилим строительство.

Я всё же посмотрел на Трубецкого. Он был весь в думах — я даже пошутил про себя, что князь пытается понять, что значит «чистая прибыль». Впрочем, я был уверен, что это понятие ему хорошо знакомо.

— Мост придется делать высоким, чтобы корабли смогли проходить, — сказал он. — Иначе государь не одобрит строительство.

— Ограничить высоту мачт, — я чуть повел плечами, — или пусть снимают их перед проходом. Всё равно тут под парусами никто не ходит, только на вёслах.

Корабли по Яузе шли не слишком часто, но встречались в виде небольших караванов. На время их прохода наплавной мост на Стромынке раздвигался, что в итоге приводило к большим заторам и ещё большей ругани, которая долетала от дороги даже до дворца. Собственно, это было одной из причин, по которой мне и хотелось устроить в своем уделе нечто, похожее на цивилизацию.

— Да, так возможно… — пробормотал Трубецкой.

— А ещё можно вдоль реки дорогу устроить, чтобы не на вёслах корабли шли, а быки их тянули, — докинул я предложение. — Сейчас на берегу эти быки только увязнуть смогут. И дорогу замостить, а то после дождя это не дорога, а одна сплошная грязь. Кстати, Юрий Петрович, ты же бывал в Немецкой слободе?

Конечно, я прикидывал свои расходы. Сам дворец оплачивали царские приказы — собственно, Алексей Михайлович потому и согласился на мой переезд, что за Преображенское в любом случае надо было платить, жил я там или не жил. И стрельцы в любом случае должны были отрабатывать свою зарплату — без меня они сидели бы в Кремле и понемногу спивались. Правда, мне придется оплачивать все расходы на мои желания, но денег вроде должно было хватить даже на мост и небольшой участок мощеной дороги. Ещё и осталось бы на полноценные учения со стрельбой моей стрелецкой сотни.

В общем, я смотрел в будущее с определенным оптимизмом, и даже сомнения Трубецкого в том, что я смогу получить со своего удела запланированный доход не слишком меня огорчили.

— Хочешь у немцев взять в долг, царевич? — князь заметно посмурнел. — Они интерес большой закладывают, и не отдать нельзя… хотя через год с этим, думаю, проблем не будет. Но уж больно много отдавать придется, сердце кровью обливается…

— Нет, зачем? — удивился я. — Никаких долгов, жить будем по средствам. В слободу я по другому поводу хочу попасть.

Вообще в Москве было несколько иноземных слобод — мест, так сказать, компактного проживания иностранцев. Кто-то приезжал на время — чаще по торговым делам, кто-то обитал постоянно. Были греки, поляки и татары в Замоскворечье, шотландцы на Воронцовом поле, был целый посольский двор на Тверской, да и мелкие общины россыпью там и сям. В 1652-м царю эта череполосица надоела, и он организовал на берегу Яузы рядом с Басманной слободой Немецкую слободу, которую назвали Новой — старая находилась за устьем Яузы на Болвановке и была полностью разрушена во время Смуты.

В этой слободе сейчас обитали не только жители германских государств, но и голландцы, и швейцарцы, и французы, и англичане со шведами — в общем, целый интернационал, который представлял собой кусочек Европы в центре дикой Московии. Во всяком случае, именно так Немецкая слобода подавалась в наших учебниках; упоминалось также, что москвичи ходили туда, как на экскурсии — посмотреть, как живут «настоящие иностранцы». В принципе, они уже не были такой уж и диковинкой, с Европой Россия торговала с давних времен, так что обе стороны успели присмотреться и составить определенное впечатление друг о друге. У россиян оно напоминало, пожалуй, любопытство посетителей зоопарка; «немцы» отвечали тем же, но по возвращении на родину, когда умеющие держать перо рассказывали своим соотечественникам о диких нравах московитов.

Меня в Немецкой слободе ничего конкретного не интересовало. Правда, мне хотелось посмотреть оружие, которое там продавалось — причем не сабли и прочие острые игрушки, они меня не привлекали. Я вообще надеялся никогда не попасть в ситуацию, когда мне потребуются навыки фехтования. А вот огнестрельное было мне интересно — образцы вооружения, имеющегося у моих стрельцов, привели меня в настоящий ужас. Ружья весом килограмм в восемь для пятнадцатилетнего подростка были тяжеловаты; стрелять я опасался, поскольку был уверен, что отдачей меня снесет метров на пять назад. Пистолеты только что были много легче, но сам процесс заряжания и выстрела у этих фитильных убожеств заранее наводил на меня тоску. Вот мне и хотелось посмотреть, что могут предложить торговцы в этой слободе — может, у них есть нечто более современное и не такое страшное. Ну и ещё я собирался посмотреть на Западную Европу в миниатюре своими глазами.

Ещё меня интересовали различные лекарственные средства, хотя и не надеялся на что-то прорывное — сейчас тут максимум можно было найти различные вытяжки из целебных трав. Ну и вообще хотелось ознакомиться с местными медицинскими достижениями. Я пока лечился по собственному разумению. Например, я точно знал, что для вывода ядов из организма нужно пить как можно больше жидкости и потеть. Именно этим мы с Симеоном и занимались — для нас постоянно варили компоты из сушеных фруктов, а раз в день я требовал горячих ванн.

Из-за этих процедур я выдержал однодневную войну с царевной, которая не поняла моей задумки и была уверена, что я решил уморить брата. Но когда я выяснил, что эти бабы с женской половины в нарушение моих инструкций просто растирают царевича мокрыми простынями, то натурально вышел из себя и орал на тётку, избегая только мата из будущего. Мне удалось её напугать — последующие внезапные проверки никаких отступлений от методики не выявили, так что я надеялся, что вмешался вовремя, и Симеон выживет. Сейчас он был забавным карапузом, и мне не хотелось, чтобы его жизнь внезапно прервалась; к тому же он не выглядел смертельно больным, хотя та самая «свинцовая кайма» у него присутствовала, но не ярко выраженная. У царевны этой каймы, кстати, вовсе не было, но разбираться в причинах мне было недосуг — то ли на женской половине не пили воду из-под кремлевских кранов, то ли ещё почему.

С этим царственным женским коллективом мне вообще хотелось разъехаться по разным концам Русского царства, чтобы не пересекаться даже в страшном сне. Были они склочные, сварливые, вечно чем-то недовольные, на окружающих смотрели свысока — в общем, эдакие жены новых русских из моего времени. Ко мне они, конечно, относились с пиететом, но явно вынуждено. И в какой-то момент я понял, что мою так и не написанную диссертацию нужно выбрасывать на помойку целиком — она и на десятую часть не отражала действительную обстановку на женской половине царского дворца. Но глубоко вникать в проблемы царевен мне было недосуг — и я был счастлив, что они как-то сами разбирались с трудностями своей жизни, не привлекая меня.

— Царевич… — как-то неуверенно ухмыльнулся Трубецкой. — Нешто решил там девку для утех найти? Во дворце мало молодых холопок?

Судя по всему, князь ходил туда исключительно для того, чтобы развлечься в борделях — непременных спутниках европейского шика.

Мне пока было не до плотских утех — слишком много всего свалилось на меня сразу после попадания в это время. У царевича некоторый опыт имелся, он пару раз занялся чем-то очень похожим на секс с сенными девушками, которых к нему явно подсылали специально; эти девушки были разными — и сразу после ночи, проведенной в покоях Алексея куда-то исчезали. У него не было особых предпочтений — да и откуда им взяться? А вот у меня они имелись, и ни одна из дворовых девиц в Преображенском под мои не слишком строгие требования не подходила. К счастью возраст царевича позволял пока не набрасываться на всё, что шевелится, так что я и не торопился.

— Одно другому не мешает, — парировал я. — Если время и монеты останутся, можно будет и к девкам прицениться. Но пока что меня интересует оружие и лекарства. Остальное… остальное тоже интересует, но не так сильно.

— Оружие? Где оружие там продается — знаю, надо в лавку купца Мейерса зайти, у него хороший выбор, — ухмылка сползла с его лица. — Про лекарства не знаю, надо спрашивать.

— Спросим, Юрий Петрович, — подтвердил я. — Думаю, стоит договориться так. Эту неделю обживаемся, а потом съездим и к немцам, посмотрим, чем они смогут меня удивить.