Золото Стеньки

Глава 15 План битвы

Будущий Камышин стоял на высоком волжском берегу, чуть ниже устья реки Камышинки. «Орлу» пришлось сделать небольшой крюк — с его осадкой надо было держаться самых глубоких мест русла, — чтобы причалить к пристаням, которые располагались не на самой Волге, а как раз в этой небольшой речке. Небольшой, но очень важной — если подняться по этой Камышинке вверх, то до Иловли, которая впадает в Дон, будет рукой подать, несколько километров, где давным-давно устроен переволок. Этот переволок не менее давно использовался поселившимися на Дону казаками, а до них и татарами, чтобы быстро попадать на Волгу и заниматься тут разбоем. Но у Русского царства руки до этих мест дошли только сейчас — крепость была основана меньше года назад и ещё строилась. Но строилась она как-то неправильно.

Я не был специалистом по средневековой фортификации. В моей памяти имелась мешанина из реконструкций казачьих острогов в Сибири, рисунки близких к этому времени крепостей-звезд, которые начали строить в России с приходом Петра. Камишин я бы описал как деревенский двор — два сарая и две башни, соединенные тыном, за которым прятались несколько срубов жилых домов и хозяйственных построек. Причем башни смотрели на север, откуда вроде бы никаких нападений не ожидалось, а вот сторона с сараями была обращена в сторону Камышинки, которую эта крепость по идее должна была контролировать.

Справедливости ради — полковник из Шотландии Томас Байль задумал выстроить тут как раз крепость-звезду. Зародыши земляной куртины уже существовали, но, как сказали бы в моем времени, не были заполнены войсками и артиллерией. На будущих бастионах и равелинах даже никаких укреплений не имелось — лишь на одном были навалены бревна и возилась небольшая бригада крестьян и стрельцов. Но автор проекта показывал мне намеченные укрепления так, словно они были полностью построены и готовы к обороне. Городской воевода Григорий Панов был более скептичен в отношении вверенного ему хозяйства, но обещал, что уже на следующий год ни одна сволочь не проскользнет из Дона на Волгу или обратно без его, воеводы, ведома.

Я смутно помнил, что воевода либо заблуждается, либо сознательно обманывает сына царя и его полномочного министра в лице Трубецкого. Кажется, Разин никаких проблем тут не имел — его казаки переоделись в трофейную форму стрельцов и притворились подкреплением, Панов открыл им ворота — и закономерно был зарезан. Байля казаки поймали в Астрахани, куда он ездил по какой-то нужде, и тоже убили, ну а саму крепость сожгли — зачем им был нужен этот сторожевой пост? Восстанавливали укрепления уже после подавления восстания, ну а всерьез за этот городок взялся Петр — он сделал его базой для прокладки первой версии канала Волга-Дон, который должен был соединить Камышинку и Иловлю.

Но сейчас мне и не нужны были защитные функции местной крепости, не нужен был и канал на Дон — он бы даже мешал моим планам. Камышин я выбрал в качестве базы, на которой можно немного передохнуть на твердой земле. А ещё мне нужно было провести военный совет и узнать мнение моего войска относительно перспектив грядущей битвы.

— Вот такая диспозиция, господа. Прошу высказываться в порядке увеличения старшинства… по флотскому обычаю, раз уж мы находимся на боевом корабле. Кузьма Петрович, вам слово, — я сел на свой стул, ещё раз посмотрев на огромную карту будущих боевых действий.

Картой я имел полное право гордиться. На неё ушло девять склеенных вместе клеем моей выделки бумажных листов и три дня работы — причем именно моей, больше никого я привлечь не мог при всём желании. Наверное, что-то могли голландцы Давид Бутлер и Ян Стрейс, возможно, с черчением мог управиться и Трубецкой. Но все остальные… всех остальных надо было сначала учить, потом ещё раз учить, а потом — заставлять не раз и не два переделывать. Но я справился без помощников — разве что Еремку привлекал для всяких мелочей. И я не мог использовать те карты, которые имелись у меня — они были очень условные, больше напоминавшие схемы. Не мог брать за основу и волжские росписи, которыми в Москве снабдили Бутлера — это был простой перечень находившихся на реке крепостей. Впрочем, нашему капитану этого вполне хватало — всё равно с Волги никуда свернуть было невозможно, у него был один путь — вниз по течению.

Изогнутая линия Волги, от Дмитриевска до Астрахани с переломом у Царицына. Неровное пятно Каспийского моря и волжская дельта с протоками, которые поднимались до Царицына. Извилистая линия Дона, которая тоже переламывалась в районе Царицына и шла к Азовскому морю. Единственный приток Дона, который я нарисовал, был рекой Иловлей и заканчивался он чуть вышел Дмитриевска. В море чуть ниже Астрахани имелись условные кораблики с парусами — так я обозначил ватагу Разина, точного местонахождения которой не знал; Мой флот в виде трехмачтового парусника стоял у Дмитриевска. Что-то типа мостов соединяли Волгу и Дон в районе двух переволок — с Камышинки и Царицы.

Ничего лишнего, ничего ненужного и отвлекающего внимание. Мы не ожидали казачьих подкреплений, Разину их негде было взять — с Дона никто малым числом не пройдет. При этом моя армия могла рассчитывать на гарнизоны Царицына и Астрахани, где и пушки имелись, и стрельцы. Причем под рукой астраханских воевод было как бы не четыре целых приказа — грозная сила для здешних мест, которой они на следующий год распорядятся на редкость бездарно.

Силы Разина я оценивал по верхней планке исследований моего времени — двадцать с лишним стругов, половина больших, морских, и на каждом — по фальконету. У казаков должны были иметься и более грозные пушки, захваченные на кораблях незадачливого персидского флотоводца Мамед-хана, но использовать их на воде с тех же стругов было невозможно, а устанавливать на земле — долго. По численности этой банды у историков имелись серьезные расхождения — два года назад Разин отплыл с Дона с двумя тысячами казаков, потом к нему подходили новые охотники до чужого добра, но и потерял он прилично, особенно в битве у Свиного острова. В общем, я закладывался тысячи на полторы казаков — боевых, умеющих драться и не желающих расставаться с богатой добычей. Правда, после осторожных расспросов я урезал осетра до тысячи или тысячи двухсот, но и это было на пределе грузоподъемности даже больших стругов, при которой они становились очень и очень неповоротливыми и медленными, особенно если будут плыть против течения[31].

Моя армия при этом выглядела гораздо скромнее. Четыре с половиной сотни стрельцов — плюс ещё полсотни на «Орле» и сопровождающих его шлюпах. Не все были строевыми, примерно сотня относилась к обслуге пушек, поэтому принимать пеший бой в чистом поле для меня было откровенным безумием. Да и в целом не стоило давать Разину и его людям высадиться на берег — это могло плохо кончиться для нас всех.

Я предлагал устроить что-то вроде засады рядом с Царицыным — пушки простреливали Царицу насквозь, а если грамотно расположиться и добавить фальконетов на стругах, то любая попытка высадиться и выбить нас с позиций должна закончится для казаков кровавой баней. При этом им нельзя стоять на месте, а нужно двигаться к переволоке, чтобы попасть на Дон — а мы можем стрелять по ним, пока у нас не закончится пороховое зелье и ядра. Ну и нельзя забывать фактор «Орла» — он легко мог перекрыть весь фарватер, повернувшись бортом, и раз в три минуты посылать по одиннадцать снарядов в нужную сторону. Эдакая плавучая батарея, в условиях Волги — ультимативное оружие, которому казаки ничего не смогут противопоставить, особенно если прикрыть эту батарею стругами и стрельцами.

Двух сотников я знал ещё плохо — Кузьма Петрович Козлов присоединился к нам в Нижнем с полусотней своих стрельцов, а Фёдор Иванович Ермолаев был из Казани — именно он позже и должен был остаться на поселение в Камышине. Вели они себя не слишком шумно, в основном занимались своими подчиненными, но раз им тоже придется участвовать в нашем общем деле, то в состав военного совета мы их с Трубецким включили. Также в кают-компанию «Орла» позвали обоих голландцев, управлявшихся с фрегатом, и пушечного дьяка Елагина.

Козлов чуть помялся, но потом встал, привычно стянул шапку и чуть склонился.

— Царевич, план твой выглядит разумным, — помявшись, сказал он. — Только когда этого разбойника на Царице-то ждать? И не пойдет ли он через Камышинку, прознав про то, что его на Царице ждут? О том, что вниз по Волге идет могучий флот, все караванщики волжские знают, наверное, уже и до Астрахани весть донесли.

Он снова помялся, натянул шапку и сел. Видно, что ему было непривычно в такой компании и по такому поводу — воеводы обычно приказы отдавали, а не мнения спрашивали. Но опасения он высказал верные.

У «Орла» имелась одна неприятная особенность, которую я осознал не сразу. Чисто парусные суда, которым и был голландский пинас, очень плохо ходили против течения — особенно когда речь шла о такой могучей реке, какой была Волга. В теории «Орел» мог подняться вверх, но только при попутном и сильном ветре, ждать который можно неделями, но так и не дождаться. Поэтому у меня брезжила мысль оставить его у Камышинской крепости, чтобы в случае нужды, обнаружив вход казаков в Царицу, послать берегом гонца — и уже через сутки корабль снова будет в строю, причем в неплохой диспозиции, предупредив выход в Волгу и возможный побег казацких стругов. Но это означало, что нам придется выдержать первый удар без поддержки его пушек — что тоже было плохо, с какой стороны на это ни посмотри.

Решить этот ребус на пару с Трубецким у нас не получилось, именно поэтому вопрос выбора места битвы и тактику и был вынесен на общее обсуждение. Но что-то отвечать Козлову было нужно, и я ушел в начальственный стиль, которым в совершенстве владел мой завкафедрой.

— Всё верно говоришь, Кузьма Петрович, надеюсь, мы сможем разрешить и это затруднение, — сказал я и оглядел остальных: — А вы тоже подумайте, когда ваша очередь речь держать будет. Фёдор Иванович, продолжай.

Тот примерно повторил все движения своего коллеги, только шапку сразу вернул на голову.

— Царевич, боярин, — короткий поклон в нашу с Трубецким сторону. — Мыслю я так — если уж решили брать этого разбойника, то нужно это делать под Астраханей. Они после перехода будут, устамшие, а это в нашу пользу сыграет. И кораблю этому простор будет, ему ветер нужен, а здесь на мель сесть — плевое дело.

— Благодарю, Фёдор Иванович, — кивнул я вернувшемуся на место сотнику.

Его предложение тоже было очевидным — но у меня были сомнения, что нам стоит ввязываться в полноценный морской бой с казаками. И дело даже не в том, что мы серьезно проигрывали в численности войска — по стругам у нас имелся некий паритет, хотя наши суденышки были речными, а, значит, поменьше. Но «Орёл» и в самом деле мог просто передавить вражеский флот, если ветер будет нам благоприятствовать.

Вот только в этом случае получится Пиррова победа — победить-то мы победим, но все награбленные Разиным персидские ценности окажутся вместе с его стругами на дне Каспийского моря. И если со дна Царицы утонувшее добро ещё можно было поднять — немного напрягшись, но без особых проблем, — то на Каспии я даже браться за это не буду. Конечно, мне было жалко, что часть добычи разинцы распродадут в Астрахани, но, во-первых, далеко не всю, а во-вторых — у них вместо не слишком интересных мне тканей появится компактное серебро.

Елагин высказался кратко и в тактику со стратегией не лез — мол, скажите, где будет ворог, а уж мы не подведем, и батарею артиллерийскую сообразим, и ударим из всех стволов. Голландцы оба заявили, что как мы решим, так они и будут действовать. Коптев тоже удивил — но уже в хорошем смысле.

— Царевич, боярин, — шапку он не ломал, цену себе знал и опыта у него имелось — на зависть всяким голландским игроманам. — Слышал я про такую военную хитрость — надо оповестить неприятеля о своих замыслах, и пусть он думает, что обманул нас. Сейчас мы почти ничего не знаем — когда казаки выйдут в Волгу, каким путем пойдут обратно на Дон. Но что если мы сообщим в Астрахань, что наше войско идет к городу, чтобы перехватить там ватагу? Воеводы не удержат такое в остроге, особенно если им помочь. И как только ворог приплывет, он тут же узнает, что к Астрахани подплывает большой флот, на котором и пушки есть, и опытные пушкари, и стрельцы повоевавшие. И все они плывут по душу Разина. Повод найти нетрудно — отомстить за разорение Яицкого городка. После такого предупреждения казаки сами своих старшин пинками дальше погонят, чтобы успеть проскочить мимо нас и юркнуть в Царицу. До Камышинки они уже не пойдут — далеко, тяжко… особенно если в тех наветах будет разговор, что мы как раз у того переволока ждем подмоги из Пензы и Тамбова.

— Из Тамбова и Пензы? — с легким недоверием переспросил Трубецкой. Поверят ли они в такое?

— Оттуда наезженные дороги до Вороны и Хопра, Юрий Петрович, — с достоинством ответил Коптев. — А там уже и Дон под рукой, и переволок в Камышинку. Поверят, куда они денутся.

Он усмехнулся, огладил бороду и уселся на скамью.

Мы с Трубецким обменялись взглядами, и он кивнул — мол, я готов. Я благодарно улыбнулся. Обсуждение зашло в такие дебри, что я не стал рисковать выносить хоть какое-то суждение, хотя мысль Коптева показалась мне очень здравой. Наверное, что-то такое можно было найти в китайском трактате «Искусство войны», но я читал его давно и уже не помнил все приведенные там максимы.

Князь поднялся, оглядел собравшихся.

— По старшине мне выпало подводить итог, — веско сказал он. — Фёдор Иванович, в море мы воевать пока не готовы, хотя, мыслю, господин Бутлер был бы рад опробовать корабль в настоящем сражении. Кузьма Петрович, на твой справедливый вопрос дал ответ Андрей Семенович — нужно заставить ворога делать, что нам нужно. Для этого будем действовать так…

Потом мы уже вдвоем с Трубецким и Поповым уточнили детали этого плана, который полностью зависел от того, поверит Разин в наши слухи или же проявит осторожность. Трубецкой был убежден, что казакам некуда будет деваться — богатая добыча затмевает разум, они желают как можно быстрее оказаться в безопасном месте, а в Астрахани у них, выражаясь фигурально, начнут подгорать задницы. Попов тоже не сомневался, что его люди смогут сработать правильно.

В принципе, я тоже склонялся к этому — это перед астраханскими воеводами Разин мог гнуть пальцы, а вот в условиях, когда по его душу плывет целый царевич с войском и большим кораблем с пушками, подобное поведение становилось форменным самоубийством. Ватага его поедом съест, если он не снимется с места как можно скорее, чтобы проскочить на Дон до прихода страшного «Орла». Но полной уверенности у меня не было.

Разин сейчас — успешный атаман, сумевший разгромить грозных персов и разграбить с десяток прибрежных городов и сел. За ним немалая сила — даже тысяча с лишним казаков при стругах и с пушками могут навести хорошего шороху по всей Волге вплоть до Казани. На следующий год разросшуюся ватагу смогли остановить только под Синбирском, до которого царское войско успело добраться раньше. Но кураж Разин уже поймал и мог решить, что ему и черт не брат, а царевич — не противник. К тому же на караванах, которые потом поплывут мимо нас, могли находиться его тайные поклонники, ведь взбунтовавшись, он смог многих привлечь на свою сторону одними посулами богатой добычи…

В этот момент я вспомнил один эпизод из истории восстания, который хорошенько подзабыл — и замер, уставившись в слюдяное окошко кают-компании, которую сейчас занимали мы с Трубецким.

— Что с тобой, царевич? — обеспокоенно спросил князь. — Не хворь приключилась?

С трудом оторвавшись от мутного вида берега, я посмотрел на него.

— Нет, Юрий Петрович, всё хорошо, просто задумался — как лучше распространить наши слухи, чтобы в них точно все поверили.

На самом деле мне действительно было плохо. Дело в том, что при Разине находился некий неизвестный, которого он представлял как спасшегося от злых бояр царевича Алексея, чудом избежавшего мученической смерти. Вроде бы после поражения восстания этого самозванца разоблачили, но сам факт говорил о том, что сидевший на Дону Разин каким-то образом был в курсе многих деталей того, что творилось в московском Кремле. Даже, наверное, этого неизвестного подобрал так, чтобы он худо-бедно был похож на умершего царевича — иначе и до разоблачения недалеко.

Над этим следовало обстоятельно подумать, а ещё лучше — не менее обстоятельно расспросить самого Разина, чтобы узнать источники его информированности.

— Это просто, — почти отмахнулся Трубецкой, не обращая внимания на мою задумчивость. — Стремянные передадут князю Прозоровскому твоё письмо, где всё и будет сказано — об ожидании у Камышинской крепости подкреплений, о намерении примерно наказать Разина за разорение Яицкого городка и за замученных стрельцов, за ограбленных купцов. Только надо так подгадать, чтобы эти гонцы появились в Астрахани незадолго до Разина, тогда лучше получится.

Я наконец смог стряхнуть с себя морок и смог мыслить относительно нормально.

— Можно послать сначала стрельцов в обычном платье… выдать их за купцов. А как станет известно, что казаки на подходе — пусть на струге заберут стременных с лагеря и привезут в город. И, думаю, Разин сразу в город не пойдет, сначала договориться попробует, а для этого ему подальше нужно быть, чтобы астраханское войско до него не добралось.

— Обычно на Четырех Буграх ждут, — сказал Трубецкой. — Это остров на море, рядом с рекой Бахтемиркой.

Я кивнул — сам вспомнил этот момент обмена послами между казаьчим атаманом и царскими воеводами Астрахани.

— Вот пусть как его послы доберутся до Астрахани, сразу же и узнают, что мы идем. Туда от Камышина плыть дней пять-шесть… накинем неделю на ожидание подкрепления — думаю, тогда у казаков будет повод поторопиться. Но и нам нужно знать о том, что они пришли и что нам поверили. Как думаешь, князь, сможем мы устроить заставы по пути от Царицына до Астрахани? Там и пригодятся татары наши.

— Царевич, ты сам начертил эту карту?

Густав Дорманн пришел ко мне вскоре после совещания с Трубецким и Поповым и сразу взял быка за рога — его очень заинтересовала нарисованная мною карта. Причем за прошедшие почти три месяца он уже сносно научился говорить на русском, и даже переводчика с собой иногда не брал — как сейчас. Я его понимал с трудом, но он произносил слова медленно, так что можно было догадаться, что именно он имел в виду.

— Да, герр Дорманн, это моя работа.

— Очень необычная сетка, — голландец ткнул в лист, который сейчас был сверху — с Камышином и Царицыным на нижнем срезе. — Я такой ещё не встречал. Слышал, что подобные методы применял француз Декарт, а господин Лейбниц из Майнца рекомендовал использовать так называемые координаты Декарта и для географических карт. Но пока к их советам не прислушались, а все карты привязаны к водным путям.

Я не был математиком, у меня даже элементарные арифметические задачи вызывали серьезные затруднения, а все расчеты мне приходилось проверять не один раз. Но некоторые вещи я просто знал — да и сложно их было не знать, обучаясь в советской школе.

Например, я знал, что если соединить на карте прямыми Москву и Казань и Казань и Астрахань, то получится прямой угол — девяносто градусов. Всё потому, что первые два города имели почти одинаковую широту — на этой же прямой лежали ещё и Владимир с Нижним Новгородом, — а вторые — очень близкую долготу.

Волга же от Казани шла почти точно на юг, но после Самарской луки отклонялась на юго-запад, и Царицын-Волгоград оказывался на долготе Нижнего. После Царицына река поворачивала на юго-восток, чтобы попасть в Каспийское море.

Расстояния тоже не были для меня секретом. От Москвы до Нижнего по прямой было около четырехсот километров, от Нижнего до Казани примерно столько же. От Казани до Астрахани по прямой — около тысячи километров, но если по Волге, то это расстояние увеличивается примерно на четверть.

Ну и длину одного градуса широты или долготы я знал — 111 километров. Правда, я уже почти привык употреблять вместо несуществующих пока французских километров русские посконные версты — они были очень близки, а разницей можно было и пренебречь[32].

Вот исходя из этих вводных я и нарисовал свой чертеж Нижней Волги. Камышин стоял на 50-м градусе северной широты, у Астрахани было 46, вся моя карта охватывала поле примерно пятьсот на пятьсот километров. Дорманна, судя по всему, восхитила именно координатная сетка — она, конечно, была у меня весьма условной, но по сравнению с выданными мне в Разрядном приказе схемами отличалась очень высокой точностью.

— Это предлагали ещё древние греки и римляне, — улыбнувшись, ответил я. — Но потом про эти предложения забыли, как и про самих древних. Лишь недавно те сочинения снова вошли в моду, так что господа Декарт и Лейбниц свои советы основывали явно не на пустом месте. Думаю, уже через несколько лет мы увидим подобные карты буквально везде. Мне кажется, они элементарно удобнее, чем вот такие.

Я бросил на стол карту Яна Блау. Дорманн посмотрел на неё и чуть слышно хмыкнул.

— Она не точна, царевич.

— Это ты верно заметил — неточна, — ответил я и ткнул в территорию «парсов»: — Сейчас мы вот тут. Ты видишь на берегу хоть одного парса или персиянина? Одни русские стрельцы и пушкари и сотня татарских всадников с голландскими моряками. И так будет до самой Астрахани, которая уже век находится под рукой русского царя. Даже вот здесь, — я провел по Дону, — живут казаки, которые признают власть царя в Москве. Так что будем пользоваться моей картой, а то зайдем не туда, куда нужно. Ты об этом хотел поговорить?

— Не только, царевич, — Дорманн почтительно склонился. — Хотел просить твоего разрешения, чтобы вместе с господином Поповым отплыть в Астрахань. Думаю, я смогу там пригодиться.

Я внимательно посмотрел на голландского вояку и понимал, что, в принципе, он действительно мог там пригодиться.