Золото Стеньки

Глава 4 Водопровод против династии

— Я предлагаю Звенигород. Восстановим удел, там только государственные земли, дума согласится. Там и покажет царевич свои умения.

Боярин Ордин-Нащокин стукнул посохом по полу и сел на лавку, чуть толкнув своего соседа — боярина Алексея Никитича Трубецкого. Тот покосился на обидчика, но промолчал, хотя и нахмурился. Я подумал, что лет сто назад такой толчок мог легко закончиться поножовщиной, но сейчас боярство уже не то, нет в них прежней злости, самых буйных ещё в Смуту всех вывели.

Заседание ближней думы шло уже четвертый час, и мне было до безумия скучно. Уехать из Кремля быстро не удалось, хотя видит Бог — я стремился к этому изо всех сил. Но царь внезапно решил сделать всё, как положено — то есть официально выделить в моё управление удел, в который я и мог бы отъехать с каким-то подобием двора. В этот двор можно было включить и Симеона, и сестер, и тетку царевича, так что такой поезд ни у кого вопросов не вызовет. Да и сотня стрельцов придется к месту — должна же быть у удельного правителя хоть какая-то дружина, пусть и выделенная отцом?

Проблема была в том, что никаких удельных княжеств на Руси не имелось уже лет восемьдесят. Последнее, в Угличе, было выделено царем Федором Иоанновичем его единокровному брату Димитрию — что и привело к преждевременной смерти юного царевича и стало поводом для последующей Смуты, в пламени которой Угличское удельное княжество и сгорело без следа.

Царь никаких удельных княжеств восстанавливать не хотел. Для меня он создавал Преображенский удел, который даже в самых смелых фантазиях с княжеством сравниться не мог. В него входило лишь несколько сел на правом берегу Яузы, вдоль её притока Хапиловки и Стромынской дороги — знакомые мне Черкизово и Измайлово, мелкое сельцо Богородицкое, деревушка Меленки, а также села Введенское и Покровское. Последние два, насколько я смог разобрать, находились примерно там, где в будущем появятся казармы Семеновского полка и одноименное село. В общем, это был эдакий квадрат со сторонами примерно километров по пять — от Яузы на восток, до современных мне станций метро Щелковская и Первомайская. Дворца в Измайлово ещё не было, а Преображенский дворец находился на правом берегу реки, ломая идеальную геометрическую фигуру своим уродским выступом.

Я с предложением царя согласился — мне главное было вырваться из Кремля. Но бояре решили обдумать это предложение со всех сторон, причем это был не полный состав думы, а некий ближний круг, в который входили только доверенные советники царя. Предложение Алексея Михайловича в целом никаких возражений не вызвало — хочет испытать сына, так и пусть. Но размер удела показался им маловатым — негде, мол, развернуться, как говорила героиня одного фильма. Поэтому они предлагали выделить мне дополнительно ещё несколько деревенек, разбросанных там и сям по русским землям. Я заранее был в ужасе от необходимости мотаться по разным концам государства в попытках как-то управиться с этим хозяйством, а потому делал Алексею Михайловичу страшные глаза, на что он лишь понимающе кивал.

Ордин-Нащокин высказался, пожалуй, самым радикальным образом, но я хорошо понимал его мотивы. Он был старым карьеристом, который свою жизнь связал с Тишайшим, но лишь два года назад царь удостоил его боярским титулом — за подписание с поляками Андрусовского договора. Сейчас он был одновременно министром иностранных дел, наместником нескольких областей и хранителем «царственной большой печати». Насколько я помнил, у него было несколько проектов, которые здорово опережали своё время — вроде учреждения банка, который ссужал бы торговцев, или создания свободной экономической зоны во вверенном его заботам Пскове. Даже «Орёл» появился именно его трудами — и благодаря ему был доведен до ума. В общем, государев человек до мозга костей, интуитивно понимающий, что России жизненно необходимы перемены.

Но всё упиралось в характер царя. Алексей Михайлович от Нащокина устал — у царя это случалось, периодически он отдалял одних и приближал других. Новый фаворит был известен всем, в том числе и Афанасию Лаврентьевичу — это был Артамон Сергеевич Матвеев, который был лет на двадцать моложе предшественника. Что удивительно — оба слыли западниками, оба имели примерно одинаковые взгляды на будущее, так что смысл замены этого шила на это мыло я не понимал. Матвееву, кстати, это возвышение впрок не пойдет — после смерти Алексея Михайловича он оказался в опале, вернут его к двору только в 1682 году, но приедет он как раз к стрелецкому бунту и станет одной из первых его жертв. Но свою воспитанницу Наталью Нарышкину он царю подсунуть успеет.

В целом мне нравились оба эти деятеля, но предложение Ордин-Нащокина я собирался отвергнуть. Звенигород сейчас — захолустный городишко, в котором все подходящие царевичу жилые хоромы уже пришли в негодность. А заниматься ещё и возрождением провинции мне не хотелось категорически.

Матвеев ничего не говорил, лишь усмехался задумчиво в бороду и косился на царя. Если чужая память меня не обманывала, сейчас он всеми мыслями был не здесь, а на Украине, где князь Ромодановский уже утвердил Глуховские статьи, на долю Матвеева выпала борьба с волнениям среди левобережных казаков. Работы Матвееву хватит до конца года — разобраться с различными гетманами в круговерти интересов крымского хана, османского султана и польского короля будет весьма непросто. Но он справится — и после возвращения займет место Ордин-Нащокина.

Молчал и Федор Михайлович Ртищев, который был дядькой царевича — но он сразу поддержал царя и больше ничего говорить, видимо, не желал, наблюдая, как я выкручусь из этой ситуации. Возможно, он просто верил в мои способности.

— Не стоит делить царство, Афанасий Лаврентьевич, — мягко сказал царь. — Да и Алексей не готов на цельное княжество. Поэтому и выделяем ему четыре села, пусть управляется, а мы посмотрим, что из этого выйдет. Через год снова соберемся и подведем итог его правления.

Бояре заулыбались — им нравилось, что их мнение учитывается, и что царь не просто продавливает своё ценное мнение, но и выслушивает их слова.

— И всё-таки, государь, может, послушаем, что царевич скажет? Вдруг ему по нраву придется? — Ордин-Нащокин снова приподнялся, но в центр Грановитой палаты выходить не стал — и сразу после своей недлинной речи снова бухнулся на скамью, опять задев Трубецкого.

Царь чуть наклонил голову, посмотрел на меня — и сказал:

— А действительно. Решаем его судьбу, а самого Алексея даже не спросили. Что думаешь, сын?

Насколько я понимал, всё будет, как хочет Алексей Михайлович, но формулу «царь указал и бояре приговорили» соблюдут неукоснительно. Но он прав. Я должен сказать своё не веское слово, чтобы бояре убедились в моей полной никчемности и разошлись в полном удовлетворении. Ведь всегда приятно знать, что твой начальник, пусть и будущий — настоящий дурак.

Я мысленно вздохнул, вышел в центр палаты, развернулся, поклонился царю, потом направо, налево — тут тоже были свои процедуры, как в Государственной думе моего времени. Правда, никакого ограничения по времени для выступлений не было — я, например, мог говорить хоть неделю, и эти взрослые мужи должны сидеть тут и слушать любую ахинею, которую мне угодно будет нести. Правда, я был уверен, что в этом случае в происходящее вмешается царь — превращать заседания думы в цирковое представление вовсе не в его интересах.

— Государь, — ещё один поклон. — Бояре. Спасибо, что решили выслушать меня, — и снова поклон, на этот раз общий. — Есть такой способ, чтобы научить человека плавать — бросить его на глубокое место. Выплывет — значит, так тому и быть. Не выплывет — не судьба.

Царь улыбнулся, да и бояре повеселели, Трубецкой даже что-то сказал Матвееву, что сидел рядом.

— Интересная мысль, — кивнул Алексей Михайлович и поощрил: — Продолжай.

— У государей тоже такое случается, — сказал я. — Французский Луи стал королем в пять неполных годов. Сам бы он ни за что не смог управлять всем государством — благо, нашлись добрые советчики, которые и Луи наставили на верный путь, и Фронду прижали.

Снов одобрительные шепотки — король-солнце как раз сиял во всю мощь своего великолепия, а его противостояние с оппозицией было хорошо известно на Руси, спасибо приезжим немцам.

— Мой дед Михаил Федорович венчался на царство в семнадцать лет. Мой отец, Алексей Михайлович, — очередной поклон в сторону итальянского трона, — начал править в шестнадцать. Но это были обстоятельства чрезвычайные, и если есть возможность их избежать, то лучше до такого не доводить. Но наследник, — я скромно приложил руку к сердцу, — должен быть готов в любой момент. У меня великолепные учителя, — благодарный взгляд в сторону Симеона Полоцкого, который тоже сидит здесь, среди бояр и князей. — Вот уже два года я внимательно слушаю, что говорят умные люди на думе. В конце концов, передо мною пример государя нашего, Алексея Михайловича, который был лишь на год старше меня, когда на него возложили ответственность за всю Россию. Но сейчас я должен попробовать сам — не страной управлять, а хотя бы несколькими селами. Это и есть то глубокое место, куда государь решил меня бросить — по моей личной просьбе. Выплыву — значит, я готов быть наследником. Утону — значит, мне нужно учиться усерднее и слушать бояр и государя внимательнее. Но чтобы я мог потом учиться и слушать, место не должно быть слишком глубоким, иначе государю придется искать нового наследника. Поэтому, Афанасий Лаврентьевич, я не могу принять удельное княжение — для Алексея Алексеевича этого много, а для наследника царя Русского — мало. А небольшой удел будет самое подходящее место, чтобы я мог опробовать разные приемы управления и не наломать слишком много дров. Да и Преображенский удел ближе к Москве, чем Звенигород, будет с кем посоветоваться в случае нужды. И ещё…

Я замолчал и обвел взглядом всех собравшихся, причем сознательно пропустил царя. Лишь с Ртищевым мы переглядывались чуть дольше, чем с другими, но он в конце лишь одобрительно кивнул.

— И ещё — всего два века назад удельные князья Звенигородские принесли кровь на наши земли. Помните Шемяку?

И снова посмотрел на всех, поняв: они помнили и, кажется, слишком хорошо — для событий, которые для этого времени были настоящей седой стариной.

— Не стоит поднимать мертвых и бередить старые раны.

У меня тоже был посох, которым я с удовольствием и стукнул по полу, давая понять, что закончил дозволенные речи. И вернулся на свое место по правую руку царя.

Как я мог подготовиться к нынешнему заседанию, если понятия не имел, как оно будет происходить? Да очень просто, примерно так, как я готовился к защите диссертации — то есть прикидывал, какие могут всплыть вопросы и заготовить на них достойные ответы. Самым очевидным было предложение возродить систему удельных княжеств — я не знал, кто первым это скажет, но раз уж слово «удел» прозвучало, добавить к нему «княжество» было просто-напросто логично. Ну а самым разумным ответом я посчитал исторические экскурсы и ссылки на свою несостоятельность в качестве правителя. С экскурсами в прошлое проблем у меня не было — всё же я пять лет учил всё это, и даже в датах путался не слишком сильно. Но недостающее я без зазрения совести добывал из памяти царевича.

Лишь упоминание Дмитрия Шемяки — единственного великого князя московского, который не был похоронен в Архангельском соборе — вызывало у меня сомнения, но и оно прошло без проблем. Кажется, бояре припомнили, как их предки тогда «переметывались» от одного участника междоусобицы к другому и не могли выбрать правильную сторону до самого победного финала, в результате которой трон сохранил Василий Васильевич царь Темный.

Но эффект смазал тот же Ордин-Нащокин. Стоило мне лишь вернуться на свое место, как он выскочил на середину палаты и громогласно заявил, что снимает своё предложение, как поданное без подобающих случаю размышлений. Старый опытный лис вовремя понял, в какую сторону начал дуть ветер — но я не был уверен, что это как-то изменит его судьбу.

Честно говоря, я бы переманил его к себе, этот человек мог пригодиться и в моем «малом» дворе, и при моём правлении. Вот только в отставку Алексей Михайлович отправит его не прямо сейчас, а только через два года, никакого «малого» двора мне не полагается по статусу, да и вообще — чтобы загадывать так далеко, мне нужно сделать одно очень важное дело. Да, правильно — выжить.

Заседание малой думы закончилось закономерно — той самой формулой про указания царя и приговор бояр. Собирать большой состав Боярской думы ради такого никчемного дела никто не собирался, но всё происходило в рамках нынешних процедур. Да и кто мог оспорить решение Алексея Михайловича и самых влиятельных бояр? Разве что какой-либо самоубийца, но на таковых и внимания можно не обращать.

Теперь у меня имелось бумажное свидетельство моего нового статуса — с царской подписью и печатью. Грозный документ по нынешним временам, которым старосты сёл ничего противопоставить не смогут. Я стоял в палате, рассматривая его, а рядом тёрся Симеон Полоцкий, который явно не знал, как вступить в разговор.

— Что-то беспокоит тебя, отче? — спросил я, заканчивая разглядывать подлинную печать царя Тишайшего и сворачивая указ в трубку.

— Нет-нет, что ты, царевич! — воскликнул он. — Просто подумал… ты уже третий день не приходишь на занятия, а после отъезда твоя учёба остановится совсем… Вот и задумался, как быть?

Я тоже задумался, но ненадолго — память царевича всё ещё была к моим услугам, и нужную аналогию я нашел быстро.

— А ты, отче, считай, что я на богомолье отъехал, — я с трудом подавил усмешку. — Прошлый год мы с государем в лавру ездили, три месяца я без обучения был.

— Да-да, было дело, — мелко закивал Симеон бородой. — Но после я проверял, у тебя всё в памяти осталось.

— Верно, — важно кивнул я. — Это оттого, что я не только о пустяках в поездке думал, но и о том, как и с чем к тебе вернусь. Ты лучше подбери мне книжек правильных, чтобы было что в Преображенском почитать. Вряд ли там огромная библиотека, дворец-то новый, необжитой…

— Алексей дело говорит, — вмешался в наш разговор царь. — Иди, Симеон, займись этим делом.

Алексей Михайлович подождал, пока учитель не покинул палату, и внимательно посмотрел на меня.

— Ну что, сын, всё по-твоему сделано?

— По правильному, государь, — поправил я — такая вольность тут допускалась. — Этот удел — хорошее место, чтобы попробовать всякое… Но, как ты понимаешь, больше всего меня сейчас заботит другое.

Я заметил, как навострили уши стоявшие поодаль Нащокин и Матвеев, и всё же усмехнулся.

— Понимаю, Алексей, всё так, меня это тоже заботит… Но на это всё божья воля, патриарху я уже просьбу передал и по монастырям разослал весть. Пусть молятся божьи люди, может, поможет.

— Может, государь, — я перекрестился и поклонился. — Могу я идти? Хотелось бы завтра поутру и отправиться.

— Торопишься? Молодой Трубецкой только через неделю будет, — чуть улыбнулся царь. — Не боишься один?

— Этого не боюсь, — вернул я улыбку. — Мы эти дни на обустройство потратим — сам же знаешь Анну Михайловну.

Со мной поначалу отправлялась только тётка и маленький Симеон — ну и мой ближний круг. Всем остальным требовалось время, чтобы собраться — то ли с мыслями, то ли с имуществом.

— О да, знаю-знаю, — улыбнулся царь. — Ладно, так тому и быть. Стрельцов дам кремлевских, да ещё десяток из Стремянного приказа, и командиром к ним Григория Ивановича Попова. Раз уж опасения есть — лучше них никто не справится.

— Попова? — я покопался в памяти, но там ничего не было, хотя царь почему-то считал, что я должен его знать. — Кто это и чем известен?

— Тебе, наверное, ничем, — царь потрепал меня по голове. — А вот остальные его хорошо знают. На польской войне его десяток прямо чудеса творил, если нужно знать, где неприятель и что он злоумышляет — надо Попова и его людей посылать, они всё сделают. Я посмотрел-посмотрел, да и забрал их к себе поближе. Он уже навыки свои передал кое-кому, а сам от безделья мается в слободе. Вот и пусть немного развлечется. Но предупреждаю — если он мне понадобится, уедет от тебя по первому моему слову, а тебе я замену дам. Поговори с ним, как в Преображенский доберетесь, он плохого не посоветует.

В принципе, уже кремлевские стрельцы были царским подарком. Как и прочие стрелецкие приказы, кремлевские получали довольствие из Стрелецкого приказа, но в приоритетном порядке, а ещё им сверху кое-что докидывал царь. По сути это была его личная гвардия — что-то вроде мушкетеров короля из романов Дюма. Полк — вернее, приказ, полками стрельцы начнут считаться чуть позже — был большой, в нем состояло около двадцати отдельных сотен, вооружен и устроен по образцу западных военных компаний, так что его огневая мощь могла смести любого супостата, которому не посчастливится встретить этих бойцов в чистом поле.

Ну а стремянные стрельцы — это личная и персональная охрана, а также, если я правильно понял слова царя, много ещё кто. Круглосуточно, правда, они охранять мою тушку не смогут, но поговорить с этим Поповым, наверное, стоит — хотя бы для того, чтобы выходить к народу безбоязненно.

— Благодарю, государь.

Я низко поклонился, и развернулся на выход.

Видя, что царь освободился, к нему подскочил Трубецкой с ворохом бумаг — видимо, какой-то подьячий ждал под дверью палаты, пока заседание не закончится. Мне было не очень интересно, чем именно собирался озадачить царя глава Дворцового приказа — я полагал, что такое хозяйство требует неусыпного внимания.

— Государь, не откажи роспись свой поставить, вот тут и вот тут…

Подьячий крутился тут же, а потом расторопно подставил спину, на которую этот ворох и лёг. Ну да, царя надо ловить тепленьким, ведь наверняка речь идет о деньгах.

— Это на что такая сумма потребна? — услышал я недовольный вопрос Алексея Михайловича и невольно сбавил шаг.

— Так трубы, государь, — объяснил Трубецкой, — свинцовые трубы. Опять водовод прохудился, не в нижние фонтаны вода поступает, а под стену льется. Менять надобно.

— Дорого… — пробормотал царь.

Я оглянулся — он всё-таки ставил свой вензель на нужных бумагах, которые, судя по всему, были требованиями к казне о выдаче денег. Ну да, водопровод дело нужное и современное, но денег на его содержание уходит прорва. Вот только…

Мне что-то не давало покоя, и лишь на самом пороге палаты я осознал, что именно.

Свинцовые трубы.

Я едва не кинулся назад, чтобы расспросить Трубецкого об этом звере, но память мне всё подсказала и без урона чести царевича. Кажется, я нашел ещё одну причину срочно покинуть Кремль и оказаться как можно дальше от него на неопределенный срок.

Наверное, только шоком из-за попадания в тело царевича Алексея можно было объяснить то, что я забыл про свинцовые трубы кремлевского водопровода. Лет сорок назад, в тридцатых годах этого века, Михаил Федорович позвал в нашу страшную Московию какого-то шотландца-инженера. Тот, разумеется, приехал, получил причитающийся ему гонорар — и построил в Кремле диво дивное и чудо чудное. Конечно, это были не те краны в ванной комнате и на кухне, к которым я привык в своем времени, всё было значительно проще. Теперь в бывшей Свибловой башне имелся иностранный механизм, который с помощью старой клячи заполнял водонапорный бак, а уже из него по системе труб вода подавалась в различные хозяйственные постройки Кремля, а также в несколько разбросанных тут и там фонтанов. В принципе, ничего плохого в этом изобретении не было — я даже был готов смириться с тем, что башня, названная в честь бояр из рода Свибло, теперь чаще упоминалась как Водовзводная. В конце концов, эти бояре дали название целой подмосковной деревушке — и хватит с них, тем более что они исчезли два века назад[8].

Вот только шотландец по современной ему моде использовал трубы и емкости из свинца — самого простого в обработке металла, который сейчас был ещё и самым доступным. То есть все обитатели Кремля вот уже четыре десятилетия пили воду со свинцом, о вреде которого знал даже я, человек от химии максимально далекий. Причем там было превышение предельно допустимой концентрации этого элемента в сто, кажется, раз.

Правда, я ничего не слышал о том, что при обследовании царственных остатков находили признаки свинцового отравления, но я и не искал специально, а в общем доступе такие сведения не попадались. Вот про ртуть писали — якобы от этого ещё царь Грозный помер. А про свинец — молчок. Но я не решился рисковать и ещё больше уверился, что мне надо пожить некоторое время подальше от Кремля и его свинцовых труб.

Я даже нашел у своего тела «свинцовую кайму» — слава Богу, это был один из ранних симптомов отравления, так что до наглядного проявления беды в виде безвременной кончины ещё оставалось время. Симеона я пока не видел, как и остальных своих братьев и сестер, но предполагал, что и у них может быть что-то подобное, царь, насколько я смог заметить, не залезая ему в рот грязными пальцами, этой участи избежал — но было непонятно, надолго ли. До смерти Алексея Михайловича оставалось всего семь лет — а он был ещё относительно молод.

В пользу моей теории о том, что за ранние смерти царевичей и царевен отвечала именно кремлевская вода, говорило и то, что Анна, например, скончалась в четыре года, да и Симеона конец ждал именно в этот срок — а это и был один из кризисных возрастов. Отмеченные современниками умственные расстройства Федора и Ивана тоже можно списать на свинец — впрочем, тут надо делать поправку на то, что все мемуаристы были в восторге от Петра, а его предшественников принижали, как могли. Во всяком случае, Симеон Полоцкий на ум и сообразительность юного Федора не жаловался.

Сам Петр мог избежать свинцовой опасности лишь потому, что с детства чаще жил как раз в Преображенском дворце, а не в Кремле — насколько я помнил, первые Потешные войска у него появились в четыре года. Да и потом, после переезда династии в Петербург, неожиданные смерти царских детей прекратились сами собой — их казнили, они умирали от оспы или чего-то подобного, но эти болезни были понятными и вопросов не вызывали. Конечно, к тому времени и медицина добилась определенного прогресса, но всё равно не дело, когда из тринадцати царских детей четверо мрут детьми, а ещё двое считаются идиотами.

Кстати, заметить голубоватый налет на деснах было нелегко. Местные зеркала искажали картинку, и если с показом целого тела они худо-бедно справлялись, то заглянуть за губу мне не удавалось довольно долго — пока всё тот же Ерёмка не притащил откуда-то ручное зеркало в массивной раме.

В общем, я посчитал, что если нас с Симеоном вывести из-под удара токсичного металла, то это может помочь — хотя в случае с братом я сомневался, что ещё не поздно. Впрочем, свежий воздух и деревенская природа не помешают и ему.

И мне было немного жаль, что я не могу объявить о вреде свинца на всю Ивановскую — мне как минимум никто не поверит, а могут ещё и высмеять, что для царского сына подобно смерти. Так что я решил пока что спасти себя — и Симеона, если получится, — ну а потом уже внедрять гигиенические стандарты XX века в этом отсталом времени.