Золото Стеньки

Глава 10 Пушки вместе с маслом

Кажется, Трубецкому удалось переспорить Дорманна, и в Кремль отправилась именно его версия расписания нашего похода — хотя и немного скорректированная с учетом предложений голландца. Я же от себя отписал царю письмо, в котором очень подробно излагал причины не пускать Разина обратно на Дон и отнять у него добытые у персов «зипуны». Конечно, ничего нового я там не написал — всё это Алексей Михайлович, скорее всего, знал и без сопливых аспирантов из будущего, — но посчитал, что не лишним будет напомнить и очевидные вещи.

Основной упор я делал как раз на богатую добычу Разина. С её помощью он и сможет набрать то войско, которое в следующем году отправится баламутить волжские берега, но писать про будущий мятеж я поостерегся — царевичу было неоткуда взять подобные знания. Поэтому в моем послании Разин с большим войском снова отправлялся к персам, причем самим персам было нечего противопоставить огромной ватаге в десяток тысяч голов с пушками. Эти ребята и в наземном сражении себя проявить смогут, что наверняка не понравится шаху. Я особо вспоминал казачью посольскую станицу — раз у казаков была одна попытка договориться с Персией, ничто им не мешает попробовать ещё раз, причем с позиции силы, и тогда персы будут вынуждены прислушаться к их, а не нашим словам.

Важность устойчивой торговли с Персией, думаю, царь и сам понимал хорошо. Алексей Михайлович рулил Россией уже двадцать с лишним лет, так что он все проблемы, что одолевали страну, знал гораздо лучше меня, который лишь в учебниках об этом читал. Скорее всего, он легко мог рассказать, куда пойдут деньги, которые российские купцы получат от перепродажи персидского шелка. Но для этого надо как-то отбить у казаков охоту ходить за зипунами на Каспийское море. Да и с самим морем справиться.

Ещё я напоминал царю о своем «видении» — это было нужно, чтобы как-то обосновать моё присутствие в этом походе. Я очень надеялся, что Алексей Михайлович ещё не потерял веру в моё предсказание, и вести из дворца это в общих чертах подтверждали. Я знал, что он постоянно поминает меня в своих молитвах, а сестры Алексея рассказывали, что отец царевича теперь регулярно ходит молиться в Вознесенский собор, чего за ним раньше не наблюдалось — он предпочитал церкви, к которым можно было пройти прямо из Теремного дворца. Причем в этих молениях к нему присоединяется и патриарх — и в Кремле шептались, что Никон с Аввакумом опять задумали недоброе, от чего царь хочет защитить Русь с помощью святой молитвы. Впрочем, слухи в народе ходили постоянно, и этот был ещё добрым — я даже не исключал, что его распространяли по приказу самого государя. Ну а способ справиться с будущим я уже предложил — оказаться как можно дальше от Кремля. Так что таким нехитрым способом царь как бы помогал мне избежать исполнения смертельного пророчества.

Добыча, кстати, играла двойную роль. Первая была очевидна — лишить Разина финансирования будущих авантюр и показать всем, что это атаман не так удачлив, как о нем говорят. Но смена собственника персидских «зипунов» могла помочь тощему российскому бюджету справиться с различными угрозами, которые понятны уже сейчас. Ну а наличие в отряде царевича с Трубецким будет некой гарантией того, что добытое Разиным в Персии злато не расползется по загребущим рукам бояр и воевод на местах и пополнит казну государства, а не Донского войска.

Я не знал точной ценности награбленного казаками имущества — кажется, этот вопрос у нас никто и никогда не изучал, так что и никаких научных изысканий не проводил. В отдельных компиляциях я видел лишь какие-то частности — мол, у простых казаков из карманов драгоценные каменья вываливались, а на струге самого атамана канаты были шелковые, а паруса — камчатные. Но я очень надеялся, что персы, которых грабил Разин, были людьми небедными, а, значит, что-то и мне достанется.

Царю я внушил надежду на то же самое, и был уверен, что это его привлечет — России очень были нужны золото и серебро, нужны были давно и прочно, поскольку с самого начала правления Алексея Михайловича страна просто задыхалась без наличных денег. Отсюда произрастали все многочисленные бунты — Соляной, Медный и несколько безымянных; царь и его бояре пытались хоть как-то наполнить казну, но получалось всё хуже и хуже. Даже большой проект с ефимками служил тому же — но закончился примерно так, как и должен.

Своих месторождений драгоценных металлов у России не было, всё покупали в Европе. Да, в Нерчинске казаки уже утвердились, но Серебряную гору там найдут только лет через восемь. К тому же на те края всё ещё облизывался Китай, и нужны были две героические осады Албазина в середине 1680-х, чтобы заключенный как раз в Нерчинске договор хоть как-то закреплял забайкальские земли за Русью. Но до тех времен оставалось ещё почти двадцать лет, и я даже думал о том, что нужно уже сейчас посылать туда отряд за отрядом, чтобы на два века раньше провести границу не по горам, а хотя бы по Амуру, а ещё лучше — прихватить ещё и немного маньчжурских земель. Ещё серебро точно было на Алтае, но он сейчас даже близко не российский — там находится весьма мощное Джунгарское ханство, с которым Россия будет воевать всю первую половину восемнадцатого века, да и сейчас вассальники хана, енисейские киргизы, постоянно пробуют на прочность свежепостроенные крепости Кузнецк, Томск и Красноярск. А ведь у меня были идеи и про золото на притоках Лены или в районе будущего Магадана, но это было очень далеко — даже если сейчас послать туда старателей, они доберутся до места года через три, а когда найдут Колыму, которая, кажется, сейчас даже названия не имеет — и вовсе Бог весть.

Я помнил про два рассыпных месторождения на Урале, мне о них рассказывал мой приятель с геологического — он собирал команду, чтобы порыться на местных ручейках и при удаче натурально озолотиться. Его затея тогда не удалась, но описания у меня в памяти остались. Одно месторождение было на притоке Пышмы чуть ли не в границах Свердловска, а другое — на притоке Миасса рядом с Челябинском. Проблема была в том, что сейчас не существовало ни Свердловска — и даже Екатеринбурга не было, — ни Челябинска. Оба эти города основаны только в восемнадцатом веке, хотя место, наверное, найти можно — на карте из Разрядного приказа, копию с которой по моей просьбе сделал личный порученец царя дьяк Дементий Минич Башмаков, имелась река Чусовая. Правда, Миасса не было вовсе, да и в целом карта заканчивалась Уральскими горами, а что было дальше — неизвестно. Пустошь, злые земли, и люди с пёсьими головами нападают на неосторожных путников.

Но карта была древней, её нарисовали лет сорок назад, сибирские поселки на неё пока не нанесли, как и плавания Дежнева, Хабарова и других первопроходцев. Лучше всего был прорисован юг и запад — но это в целом понятно, поскольку именно с тех краев исходила прямая и явная угроза государству. Мне эта карта показалась не слишком привычной — пропорции были сильно нарушены, — но в целом ею можно было пользоваться, в том числе и для планирования похода на Разина. Ещё Башмаков от щедрот выдал мне разноцветную карту голландца Яна Блау — причем с легкой иронией посоветовал относиться к ней без почтения. В принципе, старый дьяк знал, о чем говорил — на этой карте Россия заканчивалась в Казани, а ниже по Волге находились тартары и парсы, то есть персы. Они же держали весь Кавказ вплоть до Таманского полуострова[22].

Но на все изыскания возможных месторождений нужны были деньги, причем в очень больших количествах. И не факт, что эти изыскания быстро дадут эффект — пример освоения Нерчинска говорил, скорее, об обратном. То есть если начать сейчас — лет через двадцать-тридцать всё будет. Но не у Алексея Михайловича и не у меня, а у всё того же Петра, который потратит свалившееся на него богатство на редкость бездарно — например, на Персидский поход или на основание Петербурга.

Нынешний царь, кажется, вообще пока в сторону Сибири не смотрел — у него вызывали беспокойство поляки и казаки в Малороссии, бедовые турки и крымские татары. Ещё шведы регулярно оружием бряцали, пусть в данный момент и на дальних подступах к границам России, но и войны в Западной Европе аукались в Москве очень сильно — уменьшением торговли и, как следствие, снижением поступлений в казну.

При этом России нужен мир — и на западных, и на южных рубежах, чтобы хоть немного разобраться с последствиями польской войны и Раскола, что продолжал разделять народ страны, который совсем недавно был единым и ни о каком разделении по религиозному признаку не помышлял. Я был уверен, что надо дать всем этим реформаторам по шапке и разогнать по дальним монастырям — хотя бы для того, чтобы у них мысли в нужное русло вошли. Объявить — не свободу вероисповедания, конечно, таких новшеств тут никто не потерпит — равенство двух подходов к богослужению и заставить этого упёртого барана Аввакума как-то сблизить позиции с теми, кто проявляет больше гибкости. Или найти среди раскольников тех, кто тоже понимает необходимость компромиссов — правда, я сомневался, что это выполнимо. Судя по дальнейшим событиями, с боярыней Морозовой и самосжиганиями в срубах, на той стороне религии действуют конченые фанатики. Но всё равно не дело, когда часть населения занимается тем, что скрывает, сколько перстов складывает в крестное знамение. На этом фоне придуманный Петром Синод выглядит вполне подходящим решением.

Впрочем, даже Петр не справился — с нерчинским серебром и китайским золотом, полным доступом к государственной казне и с построенной по ранжиру страной. Неподъемное это для него дело оказалось, да и не только для него — проблему староверов даже при советской власти решить не смогли.

Но это дела далекого будущего, как я надеялся. В ближайшей перспективе мне оставалось только плыть по воле течения и ждать вестей из Кремля — царь сразу не согласился на наш поход, но и не отказал.

Я потратил отведенную нам неделю с пользой. Учил польский язык с Трубецким — самым простым методом, просто разговаривая на разные темы. Впрочем, польский семнадцатого века оказался не сильно сложным, гораздо сложнее было зарубить себе на носу, что никаких бобров местные поляки не знают.

В изучении латинского языка мне помогал местный священник отец Иоанн. Что-то я достал из памяти, что-то изучил по книгам — и вскоре, похоже, достиг уровня настоящего Алексея, потому что внезапно нагрянувший с инспекцией Симеон Полоцкий более чем удовлетворился моими знаниями. Я даже арифметику подтянул — хотя что её было подтягивать, сейчас даже «два плюс два равно четыре» считалось высшей математикой, а дроби были на уровне настоящего волшебства.

Правда, я так и не смог определить, болен ли был царевич — моё самочувствие было прекрасным, на свежем воздухе Преображенского я вообще почти что возродился из пепла, в который рассыпался сразу после попадания в это время. В теле ничего не болело и ничего не предвещало каких-то проблем в будущем. Я всё ещё занимался назначенными себе процедурами, но уже не на ежедневной основе; мелкого Симеона вообще парили в бане лишь раз в неделю — я посчитал, что организм четырехлетнего ребенка плохо приспособлен к ежедневной прожарке мокрым паром. Но ответить на главный вопрос, который меня мучил, могло, видимо, только время.

А ещё мне внезапно понравилось общаться с Густавом Дорманном, который терпеливо ждал решения своей судьбы и охотно шел на контакт. Он рассказывал случаи из своей военной практики, я вспоминал соответствующие этим войнам строки из своих учебников — и мне, в принципе, было очень интересно понимать порядок движения солдатских масс в войнах этого времени, когда всё происходило неспешно, но иногда случалось вдруг. Да и какое-то понимание современной политики европейских стран я получал — Полоцкий мне этого дать не мог, а в думе о делах заграничных было очень условное представление.

А ещё мне наконец-то удалось пострелять и провести некий смотр своего невеликого войска.

— Ба-бах!

Я поморщился. Пищали стреляли громко, в воздухе стоял кисловатый запах сгоревшего пороха, и лишь небольшой ветер сносил белесые облачка в сторону, так что мне было хорошо видно, что попасть из этих чудовищ в цель можно было только случайно. Целью были вкопанные поодаль столбы с пучками соломы, от которых иногда отлетали целые клочья — если пули в них всё же попадали. Целиться стрельцы могли очень условно, потому что стреляли, зажмурившись, что, разумеется, сказывалось на точности самым печальным образом. К тому же не могли они и делать четыре-пять залпов в минуту, как ни старались — у них на вооружении стояли фитильные ружья, которые требовали серьезной подготовки перед выстрелом.

Кремниевые мушкеты из лавки купца Мейерса показали себя гораздо лучшим оружием — у них и скорострельность, и точность были на уровне. В какой-то момент я даже пожалел, что не купил дополнительных экземпляров, польстившись на удвоенное число пистолетов. Но Трубецкой быстро опустил меня с небес на землю — порох в России выделывали заметно хуже качеством, чем за границей, так что стрельбы с иноземным огненным припасом так и останутся на недосягаемом уровне.

Пистолеты, кстати, меня порадовали. Стреляли они, конечно, недалеко — шагов на тридцать против сотни у мушкетов, — но хотя бы иногда попадали точно в цель. Правда, при некоторых условиях; нужно было твёрдо стоять на ногах и, желательно, обеспечить себе хоть какой-нибудь упор. Эдакое оружие последнего шанса, когда враг уже почти добежал до твоего строя. Как из них должны были стрелять всадники — я не понимал, а Трубецкой толком объяснить не мог, хотя в детстве видел подобные чудеса в Польше.

В России, правда, были рейтарские — сиречь конные — полки, и служившие в них мелкопоместные дворяне имели на вооружении как раз пистолеты. Но я никогда не читал в учебниках, что эти полки палили из своего оружия на полном скаку, да и память царевича на этот счет молчала. Наверное, русская армия, как обычно, шла каким-то своим собственным путем, который отличался от пути иностранцев.

Впрочем, конницы у меня не было, одна голимая пехота. Зато имелся настоящий фальконет — пушечка с тонким стволом. Из этой пушечки мы тоже постреляли — и она тоже меня не впечатлила. Полукилограммовое ядро, конечно, улетало далеко — навскидку я оценил дальность стрельбы в четыреста шагов, но на таком расстоянии оно разве что синяк могло оставить. В реальности фальконет стрелял на те же сто шагов, а заряжала его целая футбольная команда минуты три.

В общем, я уже был не так оптимистично настроен, как раньше. Мне вообще начало казаться, что мы зря нацелились бить ватагу Разина — как бы она нас не побила. Даже после всех персидских приключений численное преимущество было на стороне казаков, а не регулярных войск русского государства.

Пушечка нам перепала щедростью Ордина-Нащокина — после беседы с Трубецким тот отчего-то решил увеличить огневую мощь моей стрелецкой сотни и выдал с Пушечного приказа этот фальконет — вместо нормальной трехфунтовой пищали, которая могла заменить знаменитые шведские полковые орудия. Но эту пушечку перевозила всего лишь четверка лошадей, так что я посчитал замену вполне адекватной и использовал фальконет для тренировки личного состава.

Мои стрельцы были из кремлевских — это те самые, чьи красные кафтаны так полюбили кинематографисты в моем будущем. В этот полк брали, пожалуй, лучших из лучших, их, наверное, даже можно назвать мушкетерами короля — гвардейцы, которые должны хранить тело монарха и тех, на кого этот монарх укажет. Шпаг у них, правда, не было, на перевязи они носили сабли «польского типа» — с эфесом, который закрывал пальцы и жестко крепился к обуху. Смысла в этих саблях я не видел — чтобы использовать их в бою, стрелец должен куда-то подевать и пищаль, и бердыш, который был достаточно грозным оружием в рукопашной схватке. Чем такому неудачнику поможет короткая сабелька с узким лезвием — я решительно не понимал, но в экипировку бойцов благоразумно не влезал.

В стрелецких приказах вообще многое было построено на традициях — в них служили поколениями, а пришлых, которым удалось доказать свою нужность и полезность, первым делом вводили в свой круг, выдавая за них своих дочерей или сестер. В общем, это была закрытая каста, мало чем уступающая турецким янычарам и также любящая побунтовать, чтобы получить дополнительные привилегии.

К кремлевским стрельцам это относилось в меньшей степени, хотя без их участия вряд ли были возможны трагедии бунтов начала царствования Алексея Михайловича. Да и потом с этим сословием всё было не слава богу — одна Хованщина чего стоит, а ведь до неё не так и много осталось, меньше полутора десятка лет. В целом я смотрел на этих здоровых мужиков самого разного возраста — от безусых юношей до седых стариков — с определенной опаской и с постоянной мыслью добиться от них если не любви, то хотя бы уважения. Но они боялись только своего сотника Андрея Семёновича Коптева и немного опасались его заместителя, полусотника Артемия Шершавина.

Коптев для них был как капитан на корабле, первый после бога, и они слушались его беспрекословно. Он же знал цену себе и своим людям, знал, что от них стоит ожидать, а чего требовать не стоит ни в коем случае. Знал их возможности, в том числе и боевые — и оценивал их очень высоко. Мой план по отъему у Разина неправедно нажитых богатств Коптев принял с определенными оговорками, но операцию признал возможной — если к его сотне добавят ещё несколько и выделят «Орел» в качестве поддержки.

В принципе, такой отряд мог разогнать любых разбойников на Волге — особенно если не лениться высылать разведку и вообще смотреть, что делается в окрестностях. От внезапного нападения не защитит даже пара стрелецких приказов — тот же Разин в самом начале своего восстания спокойно разбил стрелецкий полк, который против него отправили из Астрахани берегом.

Ну а пока Коптев спокойно гонял свой молодняк — они под руководством седобородого стрельца учились ставить укрепления гуляй-города и готовиться к стрельбе, — обучал опытных стрельцов работе с артиллерией и набирал по округе провизию и припасы, которые должны помочь нам без проблем преодолеть всю великую русскую реку и вернуться обратно с победой.

Царь прибыл к нам ровно через неделю после визита Трубецкого к Ордин-Нащокину. Меня он в Кремль, видимо, вызывать опасался, помня о моём «видении», так что организовал «малый» выезд в Преображенский дворец. То есть его сопровождали всего лишь два приказа стрельцов, но без лишней мишуры вроде дудок, барабанов, развевающихся знамен и бросания цветов под колеса кареты. Впрочем, слуги где-то нашли достаточно длинный красный ковер, по которому Алексей Михайлович шествовал от этой кареты до входа в палаты. Всё это происходило очень медленно — мне даже захотелось чуть подтолкнуть царя, чтобы он двигался побыстрее.

Была уже середина мая. Половодье давно уже спало, так что мы могли выступать в любой удобный нам момент. «Орёл», насколько я знал, уже ушёл с верфей в Дединово вниз по Оке с намерением добраться до Нижнего Новгорода за три недели, на что князь лишь покачал головой — в скорость парусного фрегата он нисколько не верил, считая, что его команда будет долго осваивать это чудо заморской техники. В целом я был с ним солидарен, но хотел надеяться на лучшее[23].

Я не знал решения, которое примет Алексей Михайлович, и что я буду делать в случае отказа. Других явных источников пополнения казны моего удела у меня на примете не имелось — разве что взять тот же струг, десяток стрельцов и поискать клады по берегам Клязьмы. В будущем их там много найдут — ничего ценного, конечно, с точки зрения бюджета хоть и небольшого, но государства, но даже гривенки времен Ивана Третьего легко пойдут в дело — серебро можно сдать в Монетный двор по весу и получить нормальную плату. Но на выкуп голландца этого, разумеется, не хватит. Впрочем, Густав и его судьба меня не особо волновала — сам дурак, что так подставился в чужой стране, пить меньше надо.

К тому же и проявить себя действительно хотелось — до моего появления здесь Алексей Алексеевич не сделал буквально ничего, чтобы хоть немного выделиться на общем фоне. Царь его, конечно, берег, но надо и свою голову на плечах иметь — попросить у отца тот же удел, попробовать себя в управлении людьми и землями, внедрить что-то новое, заморское, что сейчас с трудом пробивало дорогу в России. Я вспомнил, как читал историю постройки этого «Орла» — сколько там было разворовано денег! Хватило бы ещё на пару фрегатов и осталось бы на их оснащение. А ведь корабль, даже речной — это не только плавучая коробка из дерева, это и паруса, и такелаж, и вооружение, которого так не хватает в сухопутной армии. И пусть Россия прямо сейчас ни с кем не воюет, угроза с юга и запада никуда не делась. Татары постоянно пробуют на прочность белгородскую засеку, пытаясь пробить брешь на прежних вольных шляхах, поляки спят и видят, как отвоевывают Смоленск и левобережье украинских земель. Да и шведы — до их очередного взлета осталось не так уж и много времени.

Алексей Михайлович принял нас всех в своем кабинете — вместе со мной и Трубецким на совет пришли и Дорманн, и Коптев. С его стороны из бояр был один Ордин-Нащокин, но ещё с десяток разных дьяков, видимо, обладающих знаниями по возможным вопросам. Боярин был хмур и невесел, но что именно означает это его настроение — я не понимал, а память пасовала. Царевич всё же не слишком часто общался с этим сановником.

— Алексей, расскажи Афанасию Лаврентьевичу о своем замысле, — приказал царь. — Я уже обсуждал с ним, но мог упустить какие-то детали.

— Как пожелаешь, государь, — я склонил голову. — Афанасий Лаврентьевич, замысел простой. Я собираюсь не позволить атаману Разину уйти на Дон с добычей, которую он собрал в Персидском царстве. У меня нет цели убивать самого атамана, если добром отдаст добычу, пусть плывет дальше, вместе со своими казаками. Но если не отдаст… Тогда пусть заговорят пищали.

Ордин-Нащокин внимательно выслушал каждое моё слово и надолго замолчал. Бояре вообще любили обдумать, что и как будут говорить, только в пылу яростного спора эта привычка куда-то девалась, и за недостатком аргументов они могли и посохи свои в ход пустить, и ножи из-за голенища достать. Нащокину сейчас было за шестьдесят, но он был достаточно крепок, чтобы оттаскать оппонента за бороду.

Мы терпеливо ждали — царь, видимо, привык к такому поведению своего ближайшего советника, а нам с Трубецким ничего другого и не оставалось. Князь вообще чувствовал себя не в своей тарелке — боярином был его дядя, а не он сам, он всего лишь носил придворный чин стольника, пусть и считался в этом сословии первым среди равных. Ну а мои слова про главу приказа Преображенского дворца пока что можно было считать шуткой юмора — хотя чуть позже я собирался вернуться к этой идее более плотно. Но это зависело от успеха моей миссии по экспроприации экспроприаторов, которая, похоже, в свою очередь зависела от мнения главы Посольского приказа и хранителя царских ключей.

— Государь, царевич, стольник, — два поклона и легкое движение головы Нащокина обозначили его отношение к присутствующим. — Из-за действий Разина у нас очень сильно испортились отношения с шахом Персии, который теперь нам не доверяет. Разин не только грабил прибрежные города — на это двор шаха мог закрыть глаза, налеты разбойников там не редкость, пусть чаще это, так сказать, свои разбойники, то есть персидские бояре, решившие поправить дела за счет слабых соседей. Но он и на службу к шаху просился, а это уже совсем другое дело. Эти переговоры не состоялись, но тот факт, что шах со своими визирями рассудил, что договариваться о мире нужно не с нами, а с самим пришлым атаманом — уже дурной знак. Поэтому по правде нужно этого Разина примерно наказать.

У меня немного отлегло от сердца — Ордин-Нащокин вроде был на моей стороне.

— А что скажет казачья старшина на Дону, если мы перехватим струги Разина? — вдруг спросил царь.

— Это главная проблема, государь, — тем же спокойным тоном продолжил Нащокин. — Стенька Разин — казак на Дону известный, у него крестным отцом — Корнила Яковлев, которого другие старшины слушаются крепко. Но Корнила крутит и вертит, когда два года назад Разин уходил на Волгу и на Каспий, он давал слово, что задержит, не пустит — но не задержал и пустил. Что дальше — известно, разорение Яицкого городка, две сотни душ убитых годовальщиков и богатая добыча, взятая Разиным на персидском побережье. Доносят, что шах отправляет против него флот генерала Мамеда, и у казаков против этого флота нет ни малейших шансов — сорок больших кораблей, полсотни орудий.

Я начал понимать, к чему ведет этот скользкий дипломат. Если персы сами справятся с проблемой Разина, нет никакого смысла посылать сильный отряд под командованием самого царевича навстречу разбойному атаману — остатки ватаги способны перехватить, например, воеводы в Астрахани.

— Это может сработать, Афанасий Лаврентьевич, — я слегка улыбнулся, — если Разин примет этот неравный бой. У его казаков и у него самого уже сейчас имеется добыча, которой им хватит на много лет вперед, он может и не пойти на риск потерять всё, да и сами казаки на круге могут решить возвращаться на Дон.

— Возможно и такое, царевич, вижу, ты много думал об этом, — величаво кивнул Нащокин.

— Думал, боярин, — снова улыбнулся я. — И я понимаю, что сейчас главный вопрос в том, какая будет реакция у казачьей старшины в Черкасском, если мы всё же не пустим Разина на Дон с добычей.

Нащокин опять не торопился отвечать, хотя царь посмотрел на него с любопытством.

— Плохая будет реакция, царевич, — наконец сказал он. — Корнила, конечно, по-всякому показывает, что лоялен нам, но при этом внимательно смотрит на Крым и на правый берег. Два года назад он не пустил Разина на Азов, побоялся, что татары потом спросят. А на Волгу — пустил, не побоялся, хотя Разин зиму простоял в Паншином городке, и весь Дон знал, где его искать. Я уверен, что если мы побьем Разина, Яковлев в тот же день начнет писать крымскому хану и предлагать свои услуги. Тайно, разумеется, но в этих делах тайное всегда становится явным. А потом нам придется усмирять весь Дон, со всеми посадами голутвенных казаков на Северском Донце, Хопре и Медведице. Придется армию посылать.

— А если Разин привезет на Дон свою персидскую добычу? — вкрадчиво спросил я. — Что тогда сделают казаки? Не захотят ли присоединиться к удачливому атаману? В том году с ним пошло две тысячи, а после такого успеха он и пять, и десять легко соберет. И куда он пойдет — на разоренный персидский берег, где его ждет флот с пушками, или же попробует подняться по Волге к нашим городам? И сможем ли мы в этом случае выставить армию или же так и будем бояться, что скажет старшина и кому она напишет письма?

Алексей Михайлович внезапно рассмеялся. Мы трое вежливо улыбнулись на этот приступ веселья у государя, но смеяться вслед за ним не рискнули. Смеялся он долго, а потом подошел к Нащокину и панибратски хлопнул его по плечу так сильно, что боярин поморщился.

— Что, Афанасий, уделал он тебя? — сказал царь. — А ведь Алёшка прав — сколько мы будем осторожничать и бояться, что скажут казаки, которые должны не Руси угрожать, а оберегать её пределы от внешних врагов? Они сами, раз уж не смогли уговорить этого Разина от похода на Персию, должны были послать за ним погоню и силой оружия принудить вернуться на Дон. А если не сделали — кто же им судья? Отправь к Корниле этому послов, пусть напомнят, о чем мы с ним договор составляли, и расскажут, к чему привело самоуправство Разина. О пограбленных и убитых послах шахских пусть расскажут тоже, о ладьях патриарших и зарубленных чернецах. А потом посмотрим, будет ли он защищать своего крестника или же отдаст его на наш суд.

— Слушаюсь, государь, — Нащокин низко склонился, признавая своё поражение.

— Хорошо, с этим разобрались, — царь широкими шагами вернулся к столу, схватил какой-то листок и повернулся к нам с Трубецким: — Теперь о вашей затее. Я отписал Патрику в Севск, и вчера получил его ответ. Он считает, что даже при «Орле» четыре сотни стрельцов с ватагой Разина не справится. Нужно ещё две сотни и артиллерийский наряд, не меньше, чем на десять пушек. У него и другие соображения есть, вот, — царь отдал мне листок, — потом ознакомишься. Слушайте мою волю.

Мы низко склонили головы.

— Воеводой похода будет Юрий Петрович. Жалую тебя князь, боярином, — Трубецкой буквально переломился в низком поклоне. — На тебе вся военная справа и организация. Стрелецкому и Пушечному приказам повеления мои даны — всё потребное будет выделено за счет казны. Ещё две сотни стрельцов возьми из московских, в приказе выберут тех, кто опыт подходящий имеет. Также дарую право забрать стрельцов с городков по Волге, там выбор невелик, но есть, грамота к воеводам будет. Припасами тоже они обеспечат и запасных гребцов выделят и тягловых. Алексей, тебе быть при боярине Трубецком, смотреть и учиться, он хорошо показал себя в Киеве, надеюсь, покажет себя и против Разина, — мы с Трубецким снова склонились. — Добычу, если бог даст, поделим поровну — половину отдадите в казну, остальное пойдет в твой удел. Согласен?

— Конечно, государь, — попробовал бы я протестовать.

Чего-то подобного я и ожидал, когда говорил царю о возможной богатой добыче. Ну и Патрик был мне известен — сейчас шотландец Патрик Гордон служил полковником на Белгородской черте, но Алексей Михайлович считал его лучшим военным экспертом по самым разным вопросам. Задержка с нашим вызовом, похоже, и была связана с затеянной царем перепиской, которая повернулась в нашу сторону. Ну а Нащокин был нужен, чтобы задать мне правильные вопросы — и посмотреть, как я на эти каверзы отреагирую. Кажется, этот тест я прошел.

— Это ты Густав Дорманн из голландской армии? — царь вдруг повернулся к моему гостю.

— Это так, государь, — тот учтиво поклонился.

— Что же ты через переводчика общаешься? — недовольно пробурчал Алексей Михайлович. — Если уж решил на службу русскую поступать, будь добр и язык выучить.

— Непременно выучу, государь, — Дорманн снова поклонился. — Не было возможности заняться обучением.

— Наслышан я о твоих затруднениях, — кивнул царь. — Пока решим так — быть тебе в этом походе с половинным окладом. А по возвращении посмотрим — и на проявленные тобой умения, и на то, как язык знаешь. Согласен?

Дорманн покосился на меня, я понял его взгляд правильно и кивнул — наши договоренности от воли царя не зависят.

— Согласен, государь! — он снвоа склонился и неожиданно сказал по-русски, хоть и с сильным акцентов: — Это есть честь для меня!

Царь рассмеялся.

— Вижу, вижу, что уже стараешься. Значит, так тому и быть. Алексей, останься.

Из кабинета вышли все — в том числе и дьяки. Алексей Михайлович встал с трона, подошел ко мне и тихо спросил:

— Сын, других видений не было?

— Нет, батюшка, — кротко ответил я. — Ни разу с тех пор, как в Преображенском поселились. Симеон выглядит здоровым, да и я, признаться, чувствую себя лучше, чем в Кремле. Возможно, чем дальше я окажусь от Вознесенского собора, тем лучше, но брата везти в такой поход… я не рискну.

— И правильно, сын, не рискуй, — покладисто согласился царь. — За Симеоном приглядят, я лично дам поручение продолжать предложенные тобой процедуры.

Я поначалу задумался, кто из обитателей Преображенского дворца подрабатывает доносчиком, но потом плюнул — кандидатов, а особенно — кандидаток, было слишком много.