Золото Стеньки

Глава 12 Пороховой заговор

Нижний Новгород встретил нас дикой суетой на воде и какой-то посконной тишиной на высоком холме, на котором стоял Кремль. Я когда-то бывал в этом городе — он тогда ещё назывался Горьким, — но с такого ракурса мне его видеть не доводилось. Что-то похожее на мои воспоминания было, конечно — кирпичные стены, спускавшиеся к самой воде, два заметных съезда, по которым вверх и вниз тянулись вереницы телег. Вот только в самом Кремле, кажется, был застроен каждый квадратный метр — с обрыва холма смотрели бревенчатые дома и одинокий скромный дворец, который, видимо, был домом местного воеводы, князя Максима Ивановича Нащокина, какого-то дальнего родственника Ордин-Нащокина. Я об этом не подумал, а вот Трубецкой озаботился — и взял у главы Посольского приказа письмецо к местному представителю его рода.

Суета у берега стояла знатная — там вроде даже была очередь на загрузку и погрузку, все торопились, мы проплыли мимо пары громких скандалов с посыланием оппонентов по какой-то матери и хватанием друг друга за бороды, а ещё в одном месте группа товарищей сосредоточенно кого-то лупила. Поднятый местными обитателями крик сливался в один неясный шум, разобрать в котором отдельные слова было невозможно.

Для нас было выделена отдельная стоянка чуть дальше, примерно в том месте, где в будущем будет построена грандиозная Чкаловская лестница, а сейчас имелся лишь покрытый свежей травой крутой склон. Там же стоял и Орёл' — он сумел преодолеть все сложности плавания по Оке и прибыл за несколько дней до нас, хотя несколько раз садился на мель и потерял свой единственный якорь. Мы же дошли более удачно — даже мели счастливо избежали; я благодарил Провидение и лоцмана, которого где-то откопал Трубецкой — глубокого старичка, который рулил передовым стругом, а на попытку завязать разговор лишь низко кланялся, называл меня боярином и соглашался со всем, что я скажу. Его хитрость я раскусил всего лишь с третьего раза, после чего оставил этого лиходея в покое — кажется, к облегчению князя, который не знал, что я пытался выспросить. Я же всего лишь думал ещё и о Навигацкой школе, а также об учителях, которые будут учить будущих учеников. Но этот старичок явно не подходил на роль учителя, хотя на практике мог серьезно поднатаскать будущих гардемаринов.

Он и ушел также, называя меня боярином и благодаря за выплаченные в виде премии пятьдесят копеек. От путешествия по Волге этот дедок ещё в Мытищах отказался наотрез — реки, мол, не знаю, — и от помощи в возвращении обратно тоже. Так что он просто спустился на берег и как-то споро затерялся в толпе. Трубецкой предположил, что он простой наймется на какой-нибудь караван, которые постоянно шли в сторону Москвы — такие специалисты были очень востребованы.

А «Орёл» мне понравился. Изначально это был, если я правильно помнил, голландский пинас — достаточно мощное судно, способное и в линии постоять при случае, вооружение это позволяло. Конечно, русский вариант был чуть скромнее, но у него палуба четко делилась на четыре части, причем в третьей четверти можно было установить дополнительные пушки, увеличивая и без того избыточный для Волги и Каспия вес бортового залпа. Штурвала, правда, не было — на кормовой надстройке имелся длинный рычаг румпеля; я не стал это комментировать — возможно, для речных судов это нормально. Хотя более вероятным был тот вариант, что голландцы отдали «диким московитам» устаревший, но более простой и надежный проект, который было сложно сломать, а починить, наоборот — легко.

Но больше всего меня порадовал флаг, который гордо развевался на передней мачте «Орла» и на его корме — три полосы белого, синего и красного цветов с вышитым в середине золотым орлом. Я вспомнил споры, свидетелем которых был ещё студентом — многие в один голос утверждали, что новый российский флаг, сменивший красный кумач над московским Кремлем — давняя традиция нашего государства. Другие считали, что это всего лишь торговый флаг, который не стоит делать государственным. Правда, с доказательствами у обеих сторон было так себе — одни предположения, но я склонялся к тому, что какие-то исторические свидетельства существования российского триколора всё же имеются. И вот сейчас я воочию убедился, что оказался на правильной стороне того спора[24].

Меня это почему-то необычайно взбодрило, и на борт «Орла» я взбирался с неким странным чувством причастности к чему-то великому. И даже растрогался, когда увидел выстроенную команду — отдельно голландских моряков, отдельно — стрельцов — и бравого капитана Давида Бутлера, который, кажется, очень гордился тем, что его корабль выглядит больше любого другого корабля на рейде Нижнего Новгорода.

Я не выдержал — и отдал честь, приложив руку к своей шапке с богатой отделкой. И мне было плевать, что этого жеста в это время ещё не было.

— Господин капитан говорит, что запасы на судне позволяют хоть сейчас отправляться в путь, только с пороховым зельем сложности…

Бутлеру было на вид лет тридцать с небольшим, был он бородат, но без усов, округл и выглядел слегка чванливым. Именно он по договору набирал команду для корабля в Голландии, а в Россию попал где-то за пару месяцев до первого плавания «Орла», так что с русским у него был полных швах, он успел выучить только матерные слова, да и те произносил с неизбежным акцентом. Поэтому ему от щедрот Посольского приказа выдали персонального переводчика, который в целом обеспечивал коммуникации между голландской и русской частями команды фрегата.

Зато с Густавом Дорманном они быстро нашли общий язык и долго беседовали на своем голландском, пока я кашлем не привлек их внимание к царственной особе, которая дожидается в непосредственной близости. Они даже изобразили смущение и раскаяние, но не слишком ярко выраженное. Впрочем, я не стал как-то это отмечать, а предложил перейти к делу — тогда-то и прозвучал краткий отчет о состоянии «Орла» и его готовности к дальнейшему походу.

Мы беседовали на высокой корме, в стороне от толстого рычага руля, сейчас плотно привязанного к палубе. Кроме меня, Трубецкого, переводчика и собственно Бутлера компанию нам составил его первый помощник Ян Стрёйс, которого представили как специалиста по парусному хозяйству. Насколько я разобрался — этот Стрейс заодно был и кем-то вроде боцмана, да и вообще занимался обширным хозяйством «Орла». Он как раз русский знал относительно хорошо — жил в Дединово последний, самый сложный год строительства, и сумел как-то освоиться в сложных отношениях нищих подьячих и попавших в их руки казённых денег. Собственно, именно благодаря ему корабль не утонул сразу после выхода со стапелей, а своим ходом прошел по Оке, добрался до Нижнего Новгорода и был готов двигаться дальше. Меня даже его короткая биография заинтересовала — он бывал в таких местах, от одних названий которых у местных обывателей должно было сносить крышу. Но субординация есть субординация, поэтому сейчас говорил в основном капитан, а Стрейс отделывался небольшими уточняющими комментариями и поправлял переводчика в каких-то узкоспециальных терминах, которые мне важными не казались[25].

Но порохового зелья это не касалось — я был уверен, что стрелять «Орлу» придется, так что запас у нас должен быть хороший. Для себя я выбил столько, сколько смог — а мог я много, поскольку имел за плечами поддержку царя и Ордын-Нащокина. Но если придётся делиться с фрегатом, то всем достанется понемногу, а меня это не устраивало.

— А что воевода? — уточнил я. — Неужели отказывает?

— О, Максим Иванович очень дружелюбный человек, он и сам приезжал на корабль, очень восхищался, меня принимал в своей крепости, — ответил через переводчика Бутлер. — Он даже кушанья и напитки присылает ежедневно и в изобилии, так что в еде мы не нуждаемся. Но как только речь заходит о порохе — он тут же уверяет, что у него лишнего нет, что он ничего нам выдать не может, хоть режь его.

Последние слова Бутлер от чувств даже произнес по-русски — видимо, это выражение он уже освоил и понял его значение.

— Резать? — задумчиво сказал Трубецкой. — Можем и порезать, государь нам такое разрешение выдал. А сколько нужно зелья?

— Пудов с тысячу ещё, сейчас на три залпа полных есть, а так и на более долгий бой хватит, — вмешался Стрейс. — Я же прав — мы собираемся воевать?

Я задумчиво кивнул.

— Так точно, господин Стрейс, мы собираемся воевать. Поэтому порох у вас будет, в потребном количестве. Думаю, потом мы что-то добудем и у воевод в Казани или Царицыне. Но на Царицын надежды мало — сама крепость невелика, так что запаса там большого может и не быть. Но у вас будет, чем стрелять. И я найду, по кому.

Моя речь их обоих впечатлила.

— Рад служить вашему высочеству, — сумел выговорить Бутлер и спросил почти по-русски: — Вы есть взять «Орл» как флагман?

Я не сразу понял, о чем речь и вопросительно посмотрел на остальных участников разговора.

— Капитан спрашивает, вы дальше поплывете на «Орле»? — уточнил Стрейс.

Думать мне не пришлось. Ещё при виде корабля, горделиво стоящего на рейде Нижнего, я решил обосноваться именно на нем. Ну а потом оказалось, что и каюты там имелись в нужном количестве, и каждая из них размерами превышала тот сарай, в котором я размещался на струге. А плыть нам оставалось почти месяц, причем в отрыве от цивилизации, так что я очень хотел, чтобы моё путешествие прошло в относительно комфортных условиях — кажется, я слишком избаловался за месяц проживания в настоящем дворце.

— Да, конечно, — ответил я. — Было бы логично сделать флагманом нашего флота самый крупный корабль.

Бутлер выслушал перевод, кивнул, а потом разразился длинной речью на голландском.

— Господин капитан спрашивает, какой флаг необходимо вывесить в знак пребывания на борту сына государя, — это переводчик.

Я когда-то знал, что на флоте было очень много традиций, как бы не больше, чем у стрельцов, причем некоторые из них логичным объяснениям не поддавались. Но про флаг полностью забыл, хотя читал в книжках о море. Это как раз была одна из традиций — например, если какой-нибудь адмирал выбирал корабль для своего пребывания, то на мачте поднимался соответствующий флаг. Правда, кажется, в этом случае обходились без персонализации — не всякий адмирал оказывался удостоен собственного герба и прочих подобных регалий. Но в случае представителя царской семьи… Черт, я понял, что понятия не имею, как поступали в этом случае. Вроде бы для императора поднимали императорский штандарт, а вот как было, если на борту находился член обширной императорской фамилии? Или наследник трона?

Правда, сейчас с флагами вообще было туго — для «Орла» Алексей Михайлович придумал вот этот триколор, который пережил своё время и стал в отдаленном будущем флагом всего государства. У царя были какие-то штандарты, но про царевича никто не подумал — да и то, этих царевичей сейчас четыре штуки, каждому свой флаг изобретать непродуктивно. Так что я решил импровизировать.

Я посмотрел на голландцев, которые с нетерпением ждали, что я отвечу.

— Господа, каких-то указов про такую ситуацию не существует, — сказал я. — У нас и флота достойного до настоящего времени не существовало, так что мы вольны поступать по нашему разумению. Посему пусть будет так: белое полотнище, на нем от угла до угла косой андреевский крест синего цвета. Поднимать на… — я вопросительно посмотрел на моряков.

— Фок-мачта? — первым догадался Стрейс.

— Да, именно, простите, господа, но я плохо разбираюсь в морских терминах, — чуть улыбнулся я. — Поднимать оный флаг на фок-мачте, ниже морского флага, когда на борту находится представитель царской династии, — я немного подумал и добавил: — Если государь почтит «Орел» или другие корабли своим присутствием, то он сам и распорядится, каким штандартом об этом сообщать. Понятно?

Разумеется, мне потребовалось нарисовать эскиз флага, чтобы не было разночтений, что такое «косой андреевский крест от угла до угла». Хлопчатобумажной материи — или киндяков на местном — «черчатых, белых и лазоревых» цветов на «Орле» имелось с запасом, ну а шить матросы умели хорошо. Раз с парусами управлялись, то с каким-то флагом точно управятся. Они, вон, даже двуглавого орла изобразить сумели, пусть и страшненького.

Сразу попасть в город не получилось — надо было отправить гонца к воеводе, дождаться, пока на берегу всё подготовят к моему прибытию, а потом трястись на неуклюжем возке наверх, к кремлю, причем не просто так, а в сопровождении городовых стрельцов, которые разгоняли торговые телеги и любопытных горожан. Так мы и оказались на главной площади местного Кремля — небольшом пятачке, зажатом между Архангельским собором и дворцом воеводы. Я выбрался из возка, поклонился в сторону собору, широко перекрестился — такие жесты в этом времени ценились, хотя всё моё естество от них переворачивалось. Всё же даже двух месяцев, проведенном в этом богомольном времени, оказалось мало, чтобы превратить меня в набожного человека. Но внешне я старался всё соблюдать, как полагается.

Воевода со своими сотрудниками встречал меня у крыльца собственного дворца. Это были относительно скромные по сравнению с московскими двухэтажные палаты из красного кирпича, которые по здешней моде выкрасили белой краской. Я собирался задержаться здесь на пару дней, не больше — переживал, что что-то нас остановит на непредсказуемой Волге, и мы упустим Разина. Конечно, потом его можно найти и на Дону — наверняка он снова встанет лагерем у Паншина городка, но этот вариант я даже всерьез не рассматривал. Поссориться с казачьей старшиной в случае открытых боевых действий на Дону было легче легкого, и никакой Ордин-Нащокин ситуацию исправить не сможет.

Но проблема с порохом требовала разрешения.

Мы с местным Нащокиным раскланялись, он представил мне своего второго воеводу — то есть заместителя — Ивана Борисовича Чернеева. Про Чернеева мне вкратце рассказал Трубецкой, который был в курсе судьбы этого худородного дворянина. Младший сын небогатого помещика ничего не получил в наследство от отца, сложившего голову на Смоленской войне, но как вошел в возраст и стал новиком — его сделали подьячим и объезжим головой в Москве. Должность выглядела крутой — по меркам конца двадцатого века этот человек руководил одновременно районным отделом милиции и районной же пожарной частью. Правда, работал Чернеев не в центре, а на окраине — он следил за порядком в районе Сретенки, где сейчас обитали стрельцы, печатники и пушкари. На этой должности он особо себя не проявил, но и не воровал безбожно, всё делая в меру, поэтому спустя двадцать лет его и отправили в провинцию, заместителем к знатному боярину — кто-то должен и настоящее дело делать, а не только пузо надувать. В истории, кажется, этот Чернеев, который уже стал дьяком, не сохранился — разве что в истории Нижнего Новгорода, но я её слишком подробно никогда не изучал. Они с Нащокиным, кстати, были чем-то похожи — оба высокие, дородные, бородатые, а издалека их отличить можно было только по шапкам — горлатную боярскую ни с чем другим не перепутать.

— Добро пожаловать в моё скромное жилище, — Нащокин изобразил поклон. — Откушай, чем Бог послал!

Я представил, что нас ждет пир на несколько часов, и содрогнулся. Что такое местное гостеприимство, я уже представлял слишком хорошо — с такими пирами никакие отравители не нужны, человек сам помирает от постоянного переедания.

— Погоди, Максим Иванович, — я двумя руками взял боярина за плечи, хотя в моем исполнении это смотрелось, скорее, смешно. — Сначала о делах. Был я сейчас на «Орле», капитан жаловался, что порохового зелья ты ему в достатке не отсыпал. Как же так? Неужели государева грамота тебя миновала?

Нащокин чуть пошел пятнами.

— Так ведь, царевич, нету того зелья, совсем нету, вот те крест! — он трижды мелко перекрестился. — В мае, как вода спала, пришли воровские казаки с Ветлуги, караван торговый разграбили, всё начисто вынесли, а купцов и их слуг побили смертным боем. Вот мы и отправили стрельцов, чтобы попугать их…

— И как, попугали? — спросил я, уже примерно зная ответ.

— Да разве их найдешь?! — всплеснул руками воевода. — Они же не дурни какие, чтобы возле реки сидеть, в лесах у них деревенька, они станицей её называют, струги туда затащат — и ищи их да свищи. Один отряд сумели поймать — бой был целый, да и со стен обстреливали, вот и ждем, когда в приказе новое зелье сделают.

В общем, палили в белый свет, как в копеечку, ни в кого не попали, но в отчетах всё будет красиво — столько-то пороху сожгли, износ пищалей такой-то, посмотри, царь-батюшка, как мы за жизни православные радеем, подкинь нам ещё монет, а то изнищали вконец.

Воровали в этом времени все, через кого проходили государственные деньги. Воровали весело, почти без выдумки и беззаботно — просто присваивали присланные копейки себе, а дело оставалось невыполненным. Этих казнокрадов ловили, даже вешали иногда, но Алексей Михайлович явно не собирался создавать некую программу по борьбе с коррупцией — так и без дьяков с подьячими остаться можно, не говоря о том, что в воровстве и бояре замешаны, которых трогать сейчас нельзя ни под каким соусом, только отослать в дальнее поместье, лишив должностей.

Это наследие долго разгребали следующие Романовы, но так до конца и не разгребли, казнокрадство сопровождало всю династию до самого её бесславного конца. И я лично не представлял, как с этим бороться на государственном уровне. Но вот прямо сейчас — знал.

— Максим Иванович, а сколько пудов пороха лежит сейчас в городском арсенале? — вкрадчиво спросил я.

Он растерялся — я был уверен, что Нащокину до таких мелочей и дела не было. Скорее всего, он и сам не знал, были ли в реальности стычки стрельцов с речными пиратами, но советчики донесли, что зелья пожжено уйма, и надо бы у царя запросить ещё денег на восполнение. Думаю, они уже и распланировали всё, и даже решили, мешочек какого размера удовлетворит боярина, чтобы он не лез, куда не надо.

— Иван Борисович, может, вы подскажете? — я всем телом повернулся к Чернееву.

Тот стушевался, покосился на Нащокина и нехотя выдавил:

— Тысяч двадцать пудов есть, царевич… По наряду это на артиллерию на стенах и на стрелецкие пищали потребно, меньше нельзя.

Нижний Новгород когда-то находился на самой передовой линии в непрекращающейся много лет войне с Казанским и Астраханским ханствами. Но как Иван Четвертый по прозвищу Грозный подчинил эти ханства, Нижний оказался как бы в тылу. Город нашел себя в торговле — та же Казань так и не стала большой перевалочной базой для товаров из Каспийского моря или из Сибири, а вот Нижний — смог. В XIX веке ещё и железная дорога вмешалась, она долгое время заканчивалась именно здесь, на слиянии Волги и Оки, что дало такой импульс местной торговле, что она даже с московской могла соперничать.

Ну а защищаться сейчас было не от кого — разве что от тех самых воровских казаков, сиречь обычных разбойников, которые грабили всех подряд, на кого хватало сил. Насколько я знал из памяти царевича, эти разбойники не раз обсуждались на Боярской думе, места их обитания были в первом приближении известны, но с лесами Нащокин как раз не врал. Найти этих варнаков в чаще было тяжело, а победить — практически невозможно, нужна настоящая армейская операция, на которую у России в последние двадцать лет ресурсов не было. Чуть позже за дело возьмутся сами купцы, которые получат послабление от государства за такую помощь, но пока они лишь платили кровавый налог, не зная, чем закончится их плавание — большой прибылью или смертью.

Пушки, стоявшие на стенах нижегородского кремля, помочь в этом деле, конечно же, не могли — они для этого и не предназначены. Но государева роспись — это документ, пусть он и составлен чуть ли не при том же Грозном. А в этом документе четко сказано, сколько должно быть пушек, сколько при них ядер и картечи, и на сколько залпов припасено порохового зелья. И попробуй воевода нарушить хоть один пункт этих писанных при царе Горохе инструкций — накажут, даже на сан боярина не посмотрят. Может, не его самого — но дьяку Чернееву точно не отвертеться.

— Мне нужна тысяча пудов, — сказал я безо всякого выражения. — Вот грамота от государя, которая велит вам оказывать мне всяческое содействие. Сейчас пройдем в ваши палаты, Максим Иванович, и там я напишу собственный указ, по которому вы и выделите мне потребное. Возражать не советую.

Я посмотрел боярину прямо в глаза, и некоторое время мы играли в самые натуральные гляделки. Но потом рядом со мной как-то незаметно материзовался Попов с парой своих подчиненных, и Нащокин явно его узнал — по его лицу было видно, что он в курсе возможностей этих ребят и их полномочий. Так что воевода отвел взгляд и мрачно кивнул. Наверное, мне стоило торжествовать, поскольку я победил. Но это была старнная победа, от которой мне хотелось удалиться на тот же «Орёл» и отдать приказ на выдвижение. Правда, сделать этого я не мог — мой флот, только сегодня прибывший в город, нуждался в пополнении припасов, да и опытного кормчего нам нужно было найти. А будут ли мне помогать в этом местные чиновники после того, как я их в буквально смысле прогнул — бог весть, а я не знал.