Золото Стеньки

Глава 20 Дон наш

Болел я долго и, кажется, разными болезнями. Одну неделю лежал лежнем на кровати, весь горячий-горячий, и бредил. Трубецкой потом рассказывал, что в минуты просветления я требовал гнать всех немцев подальше — да так рьяно, что заехавший в Преображенский Алексей Михайлович принял это за чистую монету и едва не отправил войско разгонять Немецкие слободы. Еле убедили его, что это я так от докторов иноземных отбивался.

Меня старались лечить по моей методике — то есть обильно поить, давать малиновый компот, а также кислую капусту, где, по моим воспоминаниям, было много витамина «цэ». Правда, сестры царевича с теткой не удержались — позвали из Измайлово бабку-травницу, которая в целом принимаемые мною препараты одобрила, но дала и что-то из своего. Уже после я выяснил, что и там ничего страшного не было — обычные травяные сборы, от которых хуже не будет, но может стать лучше.

Горячка прошла, но вслед за ней я начал маяться животом. Опасался худшего — воспаления аппендицита, — но этого, к счастью, не случилось. Боли в животе были, наверное, самыми неприятными — я не мог нормально есть или пить, а хуже всего была неизвестность. Но и это вскоре прошло.

На ноги я встал незадолго до Нового года — вернее, до конца декабря, который по нынешнему календарю ничем не выделялся, кроме приближающегося Рождества Христова. Новый год здесь наступил ещё первого сентября, но мы тогда готовились к битве у Царицы, засиделись допоздна и немного выпили местной браги — мои советники просто так, а я за праздник. Сейчас шел уже 7179-й год от Сотворения мира.

От рождественской службы меня наш придворный священник освободил — увидел, в каком состоянии я добрался до его церкви и решил, что труп царевича ему у алтаря не нужен. Я не возражал, пообещав помолиться в своих покоях, где имелся небольшой иконостас как раз для такого случая.

Ну а больше у меня ни на что сил не хватало — только на выслушивание монологов Трубецкого, которому до моего выздоровления было не с кем поделиться нашим успехом.

Мы так и не оценили, сколько добычи попало к нам в руки с казачьих стругов. Но в Кремле всё очень скрупулезно взвесили, пересчитали, привели к средним ценам — и оказалось, что Разин со товарищи смогли украсть в Персии ни много ни мало, а целых полтора бюджета Российского царства — два с лишним миллиона рублей. Конечно, что-то предстояло продать, что-то ляжет тяжелым грузом в государевы палаты — Оружейную и Алмазную. Что-то вообще невозможно было исчислить в денежном выражении — вроде промокших тряпок с пробитых ядрами и картечью стругов; князь был уверен, что их отправят по монастырям по цене нормальной одежды, но нам покажут как убыток. Да и струги с пушками тоже в зачет добычи пошли, пусть и стоили они не так дорого.

В мой удел предполагалось отдать около семисот тысяч рублей — монетой, товарами и услугами кремлевских кладовых. Трубецкой советовал согласиться, чтобы не раздражать государя. Но я хотел сначала поговорить с царем, а уже потом принимать решение, хотя князь был прав — мой удел не вместит столько денег и товаров и есть большой шанс, что всё выделенное нам просто пропадет, поскольку его некуда будет потратить. Мы ещё толком с кредитом на двадцать тысяч товаром не разобрались, хотя часть его ушла во время подготовки к походу.

Царь приехал к нам в начале января — сразу после окончания всех рождественских богослужений. Я встречал его внизу крыльца, привалившись к столбу и опершись на посох. Ещё меня с двух сторон поддерживали Иваны — Одоевский уже оправился от раны и вернулся к своим обязанностям, так что получалось даже хорошо. Алексей Михайлович осмотрел нашу художественную композицию, перевел взгляд на Трубецкого, на стоявших за ним подьячих Преображенского приказа, на стоящего чуть в стороне Попова во главе с его десятком… Дорманн всё ещё ездил каждый день в слободу, чтобы закончить все свои дела. Кажется, он даже жениха нашел для Марты, но я пока не успел узнать, кто это мог быть.

— Прошу во дворец, государь, — сумел вытолкнуть я приветственную речь. — Если не возражаешь, мне бы хотелось, чтобы при нашем разговоре присутствовали и мои советники.

Царь и сам приехал, разумеется, не один — с ним были и стрельцы в красных камзолах, и несколько дьяков и подьячих, которые работали чем-то вроде передвижной канцелярии. Ну и бояре тоже имелись — Ордин-Нащокин, старший Трубецкой и Ртищев.

Царь снова осмотрел встречающих и медленно кивнул.

— Если считаешь нужным, сын, — он подошел поближе и внимательно посмотрел на меня. — Выглядишь не слишком хорошо.

— Время лечит, государь, — улыбнулся я. — К Масленице, думаю, окончательно в силу войду.

Мне не хотелось говорить при всех, что сам я в этом вовсе не был уверен. Болезнь напомнила мне, что любой человек в этом времени внезапно смертен — высокая температура, например, убивает организм со стопроцентной эффективностью, а нормальных жаропонижающих я и в Немецкой слободе найти не смог. Думаю, их не было не только там, но и вообще в мире. Ну а полагаться исключительно на малиновое варенье можно, но и гарантии выздоровления никто не даст.

Еще и сестры с теткой Алексея утаили от меня болезнь Симеона, и это очень раздражало и, наверное, мешало выздороветь окончательно. Мелкий также мучился от высокой температуры, но его не только отпаивали малиновым компотом, но и заворачивали в мокрые простыни, хоть на это их мозгов хватило. Я смутно помнил, что надо было ещё и спиртом растирать или водкой, но чего не было сделано — того не было. Ну и с животом у него было всё в порядке.

В общем, царь явно убедился, то «призыв царицы» существует, а заодно выяснил, что и с ним можно бороться. Правда, мне не хотелось, чтобы он отослал меня куда подальше — ведь всё наше плавание я был жив и здоров, а свалился от хвори только после возвращения, словно из-за того, что оказался в опасной близости от Кремля. Впрочем, на это у меня сейчас было что ответить.

— Юрий Петрович, Григорий Иванович… ваше присутствие необходимо, — сказал я.

И с помощью Иванов поковылял по крыльцу наверх, в горницу, где стараниями царевен был накрыт неплохой стол — в том числе с некоторыми блюдами, которые стали возможны благодаря нашей захваченной в походе добыче.

— Боярин Одоевский считает, что на эту сумму Разин смог бы поднять весь Дон, а также подкупить вождей калмыков и ногаев, больших и малых, — сказал царь. — Поэтому велика ваша заслуга перед Русью. Боярин, жалую тебя шубой с моего плеча. Десятник, тебе даю деревню Бояркино…

— Государь, но это владение бояр Черкасских, как бы такой подарок не обернулся… — встрял Трубецкой-младший.

— Цыц! — его старший родственник только что посохом внучатого племянника не ударил. — Яков Куденетович отписал деревеньку эту в казну за долги, а Михаил Алегукович пока не боярин. Так что владей, Григорий Иванович.

Старший Трубецкой достал из рукава свиток с печатью и протянул Попову. Тот склонился.

— Благодарю, государь, боярин…

— Выпрямись, Григорий, — произнес царь. — Не просто так, а за службу верную и дело большое.

Не знаю, как они в своей думе распределяли награды, но мне показалось, что шуба — пусть она трижды с царского плеча — будет пожиже целой деревни с неким прожиточным минимумом на неопределенное количество лет. Да и деревенька эта была не самой захудалой — кажется, это будущий московский район Марьина роща. Память услужливо подсказала, что совсем рядом стрелецкая Бутырская слобода и деревня Останкино, которая тоже принадлежала Черкасским. В общем, не самое плохое приобретение для обычного десятника, а если с юридическими тонкостями всё хорошо — так и вовсе замечательное, особенно учитывая, что с востока деревушка граничила с царским селом Алексеевым. К нему и добираться сейчас от Преображенского удобно — вверх по Яузе, потом по Копытовке, летом на лодке, а зимой на санях по руслам. В общем, никакого сравнения с шубой.

— Теперь о том, что плохо…

Ну да, царскому сыну никакие шубейки и деревеньки не положены, у него и так всё есть.

— Рассыпное золото в черкасских землях надобно забирать под себя, но сделать это быстро невозможно. Алексей, можешь показать свой чертеж низовых земель?

И об этом царю доложили. Я доковылял до двери, распахнул её, обнаружил Ерёмку и велел принести составленную ещё под Камышином карту. Я её хранил не слишком тайно — обычный тубус в ряду таких же, с картами, которые я добыл ещё в кремлевских приказах. Да и не разобрался бы никто в тех отметках, что мы с Трубецким и Поповым делали по записке казака Кривого и его схеме.

Карту перед царем разворачивал тоже Ерёмка, которого затем снова выдворили вон, охранять большой секретный совет.

— Покажи! — велел царь.

Я взял карандаш и начал водить им над своей схемой.

— Это Царицын городок, здесь переволок на Дон, в Карповку, а это — воровской городок, на деле — кое-как укрепленная крепость с двумя пушками. Боярину Прозоровскому я советовал составить план похода в ту сторону, там примерно пятьдесят верст, хотя степь безводная, тяжело отряду туда дойти будет. Но если взять этот городок, можно надежно запереть Дон, чтобы старшина всегда помнила, от кого она зависит. Или пойти от Камышина, но сейчас там некем организовать такую экспедицию, слишком малая крепостца, малый гарнизон, пока полковник Байль не завершит строительство, этой заставы, можно сказать, нет.

— Поссоримся с казаками, — мрачно сказал Ордин-Нащокин.

— Если они до сих пор не отреагировали на разгром отряда Разина и плен атамана, то проглотят и это, — жестко сказал я. — Было что-то? Я пропустил несколько событий…

— Жильца Герасима Евдокимова побили до смерти, — проговорил он. — Успел Корниле письмецо передать, а потом прямо во дворе корниловом и побила его толпа. Он отписал, что не смог сдержать казаков, мстили за своих… много у Разина домовитых было, у кого братья, у кого сыновья. Вот и выместили на Евдокимове свою злость. И Корнила потом помер, многие думают — от потравы, помог кто-то. Больше бузы в Черкасском не было.

Я кивнул.

— Чего-то такого и следовало ожидать. Думаю, укрепившись в воровском городке, стоит в Черкасск сразу армию отправлять… для охраны посольства. Но это дело не быстрое… года три-четыре потребуется, если других забот не прибавится, — я вспомнил про Чигиринские походы и подумал — прибавится обязательно. — Ну а после этого надо татар из Азова выгнать, и лишь затем идти вот сюда.

Я указал на точку, которую поставил на место современного мне города Шахты, а потом решительно сдвинул карандаш на десяток сантиметров вправо — в самый центр излучины Дона, где сейчас не было ничего, кроме ручья с золотыми самородками. Да и то — по словам давно умерших казаков. Горилку Попов даже до Синбирска не довез.

— Или и тогда рано будет, — Ртищев встал и подошел к схеме поближе. — Такой промысел удержать в тайне будет невозможно, татары быстро узнают и разорят.

— Правильно говоришь, Федор Михайлович, — подтвердил я. — Пока на той земле твердо не встанем, это золото копать смысла нет. Просочится отряд через заставы — и разорит прииск, сколько стрельцов для охраны не оставляй. А если большую охрану поставить — так и набег будет большой, как бы и сам султан не захотел посмотреть, что мы там прячем…

Я выдохся, а потому замолчал, тяжело плюхнулся на стул и отпил немного компота, с тоской вспомнив о «кафе по английской методе». Мне дико хотелось спать, но не скажешь же царю, чтобы приезжал попозже? Приходилось терпеть.

— Мы могли бы… — вмешался Попов, смутился и добавил с поклоном: — Государь.

— Могли бы, Григорий Иванович, легко поверю, что могли, — улыбнулся я. — Вот только с собой вам придется тащить верст пятьсот от Воронежа десяток-два умелых золотомоев. Доведете?

Попов опустил взгляд и покачал головой.

— Не всех.

— И это тоже, — продолжил я. — Но ещё хуже, если кто из них потом у татар окажется или тем же казакам место откроет. В общем, государь, советую пока об этой жиле молчать и ничего не делать. Но план обдумать — и с крепостью на Дону, чтобы и с той стороны переволоки держать, а не только с Волги запирать, — и с освоением вот этого пространства, — я обвел ту самую излучину. Начать ставить крепости по Дону от Воронежа, селить там охочих людей… А если султан в самом деле пойдет на Украйну, то и тех, кто побежит от турок, тоже туда определять. И ещё один вопрос, государь. Афанасий Лаврентьевич, удалось добыть карту Строгановской вотчины?

Ордин-Нащокину я отписал сразу, как только смог держать в руке перо, да и ещё и младшего Трубецкого просил подкрепить просьбу каким-нибудь подарком — мы утаили от описи всякие перстни и другие золотые побрякушки, но в меру, и даже рассказали об этом царю, который засчитал их в нашу долю. Меня интересовали размеры земель, которые ещё Иван Васильевич Грозный отписал ушлым промышленникам-солеварам. Правда, их права на огромный кусок по Каме потом подтверждали все последующие цари, даже Шуйский отметился, да и Романовы от предшественников не отстали, но в моем будущем про точные владения Строгановых всё ещё спорили.

Ордин-Нащокин кивнул и достал из принесенного с собой тубуса сразу несколько листов, которые оказались картами Сибири — очень неточными, нарисованными от рек, но с показанными городками, крепостями и острогами.

— Вот досюда они землю держат, но крепость только у устья Чусовой поставили, — он указал на длинную линию реки Чусовой. — Дальше уже Тюменская земля, а здесь, — палец боярина ткнулся чуть ниже, между Чусовой и Яиком, примерно туда, где когда-нибудь появится Уфа, — башкиры податные кочуют. За Камень Строгановы смотрят, но пока в тех краях ничего им пожаловано не было.

Я посмотрел на эту странную карту и решительно отделил карандашом верховья Чусовой от остальной вотчины.

— У них богатые земли, особенно вот тут, — я очертил круг примерно в тех краях, где находился Нижний Тагил. — Говорят, там в горах руды железной много, ничуть не хуже, чем у шведов. Пусть ищут способы эту руду на Волгу доставить, этого занятия им надолго хватит. А у нас, государь, два направления. От Яика вверх, досюда, — я показал проведенную границу строгановской вотчины, — и от Воронежа с Тамбовом вниз, до Терека. Не дело, когда в таких местах русского человека днем с огнем не сыщешь.

Я вернулся на стул и понял — всё, теперь я выдохся окончательно. И никакой пиетет перед царем не поможет.

— Государь, мне нужно отдохнуть, — сказал я. — Тяжело ещё, не до конца отошел от болезни.

Царевичем быть неплохо, но царем — значительно лучше. Алексей Михайлович одним движением брови выгнал всех из помещения, сам налил мне новую порцию компота и помог выпить — у меня от слабости трялись руки. В общем, ухаживал за сыном, как мог.

Меня эта слабость уже раздражала. Точной даты смерти Алексея я не помнил — с нас никогда этого не спрашивали, а кто возьмется запоминать все бесполезные сведения? Но январь сидел в моей голове твердо — и чем дольше продолжался этот месяц, тем дерганее я становился. К тому же в мозгу свербела мысль о новом и старом стиле, так что я собирался волноваться как минимум до середины февраля. Конечно, хорошо бы на это время занять себя чем-то полезным, но слабость и та самая мысль не давала сосредоточиться. Я и этими строгановскими землями буквально заставлял себя заниматься, чтобы всё же найти точки на нынешних картах, где могут находиться Екатеринбург и Челябинск, а, следовательно, и золотые прииски.

Но компот из царских рук помог собрать мысли в кучу и я мог выдавить из себя вопрос, который мучил меня уже давно.

— Отец, кто посоветовал отозвать меня в Москву с середины похода?

Царь ответил не сразу.

— Ты тогда не послушался меня, — с упреком сказал он. — Начал отговорки искать, доводы приводить — это молодец. Но должен был по одному моему слову поступить и твоих советников в искушение не вводить. Мне же юному Трубецкому не шубу со своего плеча давать надо, а наказывать его примерно, чтобы другим неповадно было царские повеления в сторону откладывать. Но как накажешь, когда такую добычу привезли?

— Не надо его наказывать, — улыбнулся я. — По моему слову он действовал. Мои резоны выслушал и лишь потом решение принял. Так и должен поступать боярин, о государстве радеющий. Так кто письмо посоветовал написать?

— Сам я написал, — буркнул царь, отвернувшись от меня и отведя взгляд в окно. — От Матвеева послание пришло, до Киева он добрался, а там все только и говорят о большой войне с султаном. И сердце заныло, когда понял, что разрешил тебе тоже на войну отправиться.

Ну, такое тоже бывает.

— Ты решился на большую войну с поляками, когда был немногим старше меня, — напомнил я. — А я и не на войну собирался, так, на один бой только. Но хоть землю нашу посмотрел.

Царь задумчиво кивнул.

— И что увидел?

— Увидел, что земля наша велика и обильна, — с улыбкой ответил я. — А мы пока малую долю освоили, хоть снова варягов зови.

Алексей Михайлович кивнул — то ли узнал фразу, то ли просто так.

— Всё так, Алёша, всё так… И что думаешь со своей долей добычи делать?

— Мост через Яузу летом начну, у немцев мастер есть по каменному делу, он уже согласился взяться, — ответил я. — Что-то отправлю персидскому шаху…

— Это ещё зачем? — вскинулся царь.

— Чтобы зла на нас не держал, — объяснил я. — Всё отдавать — он и сам нас не поймет, а долю малую — примет как извинение. Если послы в те края будут — скажи, пусть в Преображенское заедут, покажу, что отдавать и что говорить.

— Хорошая затея, — одобрил он. — Тоже так сделаю. А остальное?

— Колокольню в Спасе поставлю, давно святой отец просит, да никто ему дать не хочет, — царь кивнул: — Ещё хочу два полка нового строя набрать и обучить по шведскому образцу. Не полные полки! — я заметил, что царь собирается возражать. — Одна или две сотни для начала… Один пусть будет Преображенским, а другой Измайловским назову. Молодежи там много, больше, чем для земли нужно, а так при деле будут. Учителей им найму, пусть ещё и грамоту учат. А потом… потом видно будет — может, как раз им Дон осваивать придется или Яик.

— Планы у тебя, сын, огромные, — одобрительно покивал царь. — Только почему по шведам обучение вести будешь? Матвеев советует на поляков смотреть.

Я уже было открыл рот, чтобы начать рассказывать о преимуществах шведской призывной армии, но потом понял — так нельзя.

— На самом деле, отец, шведская армия — это условно, — сказал я. — Последние полвека Европа воевала очень активно, армии менялись, менялись их тактики и стратегии. Поэтому желательно от каждой страны взять то лучшее, что они придумали, и попробовать это объединить. Вот смотри, — я взял чистый лист и начал рисовать отдаленную схему испанской терции. — Вот так воевали испанцы ещё лет тридцать назад. Немного мушкетеров, много копейщиков с длинными копьями, пушки и тяжелая кавалерия в броне и с пистолетами. Мушкетеры били вражескую конницу, пикинеры не допускали врагов до мушкетеров, пушки стреляли издалека, а конница довершала разгром. Тогда все бросились копировать, но оказалось, что и на терцию есть управа. Сейчас во многих армиях хотят полностью отказаться от копий — мушкеты становятся всё более скорострельными, им уже не нужны подпорки, настоящее ручное оружие. Шведская армия — это длинная линия стрелков, ряда три-четыре, и две пушки на полк… или даже больше, если есть возможность. Вообще, я думаю, что скоро наступит век легких пушек, и нам нужно не пропустить этот момент, чтобы не остаться с осадными мортирами против линейных пушек шведов. Кроме того, нужно уметь обеспечить армию всем, что ей необходимо, и по приемлемой цене, иначе разорение — вопрос времени. Вот как-то так. А поляки… зачем нам смотреть на поляков, которых били все соседи, в том числе и мы? Их даже казаки Хмельницкого били. Чему они нас могут научить? Как вовремя отступить?

На Алексея Михайловича моя речь произвела впечатление. Он долго молчал, я даже захотел его поторопить — мне всё ещё было плохо и хотелось в постель, а не обсуждать военную реформу, которую страна сейчас не потянет.

— Но это не главное, — сказал я, прерывая молчание. — Ещё я хочу поучаствовать в предприятиях Строгановых. Дать им денег на паях, чтобы они всякие мануфактуры устраивали в своих землях. Ты же знаешь, отец, что там нужен металл. А у них он есть, но его надо найти и дешево привезти сюда, в Москву. Или устроить заводы по выделке мушкетов прямо там, на Камне. Только для этого как раз и нужны люди, которые без страха живут на север от Яика. Много людей, нам люди ещё сильнее металла нужны.

— Верно говоришь, сын, люди нужны, и нужны не только здесь, вокруг Москвы, но и там, в тех местах, что ты обозначил, — сказал царь. — Но ведь не дело царскому сыну подобным заниматься? Восгордятся Строгановы, власть почувствуют…

— У них сейчас некому гордиться, — парировал я. — Даниил Иванович прошлый год умер, сыновей не оставил. Дмитрий Андреевич болен тяжко… я узнавал, думают, что скончается вскоре. Только Фёдор Петрович если… Григорий Дмитриевич мал ещё в отцовское наследство вступать. Но я не сам в эти предприятия вкладывать буду, хочу голландца Густава Дорманна привлечь, грамоты ему дать. Он ушлый, ни своего не упустит, ни о моем не забудет.

— Дорманн? — царь как-то простецки потер лоб. — Это не он подавал прошение на полковничий чин?

— Он, но ответа не было, так что я думаю его к себе взять, в приказ под Юрия Петровича. Чин дьяка он уже заслужил… надеюсь, отец, откликнешься на прошение моё.

— Афанасий Лаврентьевич советовал на просьбу этого немца согласие дать, — добавил царь. — Говорил, что его таланты пригодятся на Белгородской черте. И Патрик о нем слышал.

— Герр Дорманн и по военной части может, — кивнул я. — Он стену держал с царицынскими стрельцами, приступ отбил и никого не потерял. Но именно он придумал, как разделить силы казаков, да и часть добычи выкупил у них с большой выгодой для нас.

И для себя, мысленно добавил я, но вслух решил этого не произносить.

— Купец? — недоверчиво спросил царь. — Об этом он в прошении не писал.

— Не купец, — я покачал головой. — Мастер хитрых и тайных дел, скорее. Там слух пустить, тут что-то узнать полезное. Вроде десятника Попова, только без силушки богатырской.

— Послух? Не заслан ли он к нам? — царь встал и показал, что он не такой Тишайший, каким его знают потомки.

— Может и заслан, — я безразлично пожал плечами. — Но пока его таланты работают на нас, а что он кому-то может передавать — то дело даже не десятое. Но лучше его держать подальше от по-настоящему государственных дел. Преображенский приказ, как мыслю, самое подходящее место. И далеко от Кремля, и под приглядом. Трубецкой тоже ему не доверяет, так что любое движение в сторону углядит.

— Смотри, — Алексей Михайлович неодобрительно покачал головой. — Что ж, на том и приговорим. Добро на создание войска…

— Потешных полков, — подсказал я.

— Да, потешных… как ты сказал? Преображенского и Измайловского? Вот их и создавай, указ я подпишу. Предприятия на паях со Строгановыми разрешаю — но прежде чем нести им деньги, поговори с Алексеем Никитичем Трубецким, он хорошо их вотчину знает, подскажет что-то полезное. Освоение Дона… Крепость ту возьмем, нечего воровскому гнезду у нас под боком крепнуть. Потом посмотрим, что казаки сделают, как татары… Всё?

Я прикинул — царь одобрил все мои предложения, пусть и не полностью. Хотя появление в схеме со Строгановыми Трубецкого-старшего могло говорить о многом — всё же Алексей Михайлович не мог сам давать деньги на развитие производств. Он мог награждать тех, кто это делает. А вот Алексею Никитичу это было вполне по чину.

— Нет, государь, — я выдержал его взгляд. — Нужны школы — для пушкарей, для моряков. Толк от них будет не скоро, но начинать надо сейчас. Мои Иваны — из Одоевских и Долгоруковых — проявляли интерес к устройству «Орла», думаю, им по душе придется узнать, как управлять такими кораблями. Пушкари умелые есть, но у каждого свои секреты, да и сами длинные пищали — одна другой длиннее. Нужна наука, математика. За границей это давно поняли, там самоучек уже и нет, все по цехам да у мастеров обучаются. Отстанем, отец!

Царь мрачно кивнул.

— Да, знаю о таком измышлении у немцев, полезное дело, — сказал он. — Что ж, на школы тоже дозволение дам, но учителей ищи сам и корми за свой кошт. А про «Орла» что думаешь? Нужны нам такие корабли?

— Для учебы — да, обязательно, — кивнул я. — Для Каспия — избыточно, там для него противников нет. В Европе для морей и малых озер сейчас делают канонерские лодки — галера с одной мачтой и одна или две пищали длинные. Вот таких надо бы побольше, чтобы по Волге ходили, караваны купеческие охраняли и разбойников гоняли. Они и в море могут до персов дойти, если нужда будет, но на реке им никто не противник. Если ты не против, я мастеров из Дединово заберу, пусть эти канонерки строят, не сильно они от стругов отличаются[37].

Царь снова замолчал, но кивнул, подтверждая договоренность. А я подумал, что надо бы как-нибудь вбросить сюда термин «дипломатия канонерок» и разъяснить его боярам в думе. Если пара канонерок прибудет под Черкасск, казаки быстро поймут, что означает «железный кулак в бархатной перчатке», как говорил какой-то англичанин. Да и на Днепре с Западной Двиной потом можно поиграть мускулами.

Но не сейчас, очень не сейчас. Пусть сначала скажут своё слово геологи Строгановых.

Из всех моих придумок пока что лучше всего прижился рупор. Через Дорманна он попал в Немецкую слободу, а оттуда, насколько я был в курсе, разошелся по всей Европе — вернее, куда-то он ещё плыл, а куда-то уже прибыл, наделав фурор. Он даже похвастался письмом, которое ему прислал некий англичанин — тот писал, что думал в схожем направлении, но считал, что нужно делать рупоры из стекла, как материала, более склонного к резонансу. Наши изделия были медными, так что этот англичанин, видимо, вынужден был полностью менять свою теорию[38].

Сшитый мастерицами из Черкизова шелковый шар метрового диаметра с подвешенной к нему горелкой на бакинской «нафте» честно поднялся на десяток метров, провисел там положенное время, пока горючее было, а потом аккуратно опустился на землю. Больше всего он понравился Симеону, который умирать не собирался, а развлекался, как любой пацан неполных пяти лет — то есть с визгом убегая от гонявшихся за ним нянек, сестер и тетки. Впрочем, я так и не придумал, что с ним делать дальше — забава забавой, а для дела не приспособить. Трубецкой обещал тоже подумать, но пока молчал.

Горелка пока не прижилась, но это было понятно — была ручной работы, стоила как самолет и выпускалась крайне ограниченной партией; к апрелю 1670-го на складах, если можно так выразиться, лежало всего десяток штук. Стёкол к ним не было — я специально съездил на царский стекольный заводик в Измайлово, но дружбы с тамошними мастерами не получилось. Мой заказ выходил слишком сложным для их производственных возможностей, а само стекло получалось очень хрупким и не жаростойким. После того, как второй стеклянный колпак лопнул чуть ли не у меня перед глазами, я решил поберечь тело наследника и прекратил сомнительные эксперименты. К тому же горящая нефть создавала непередаваемую атмосферу, находиться в котором совсем не тянуло.

Зато я нашел медных дел мастера — он жил в Марьино, том самом, что царь своей волей отписал Попову, так что с переходом в зарождающийся ремесленный городок у Преображенского дворца проблем не было. Разве что я не стал таиться, честно признался стрельцу, зачем мне этот мастер нужен — и пообещал долю, если моя затея выгорит. Но уже первые опыты заставили меня выкинуть половину схем парового двигателя, а над второй половиной серьезно подумать. Но сам мастер говорил, что диковинка, в принципе, может получиться рабочей — так что я снабдил его материалами и зарплатой и заключил что-то вроде контракта на год. Очень мне нравилась идея буксира, который будет таскать купеческие дощаники вверх по Волге — разумеется, за небольшую денежку, не бесплатно же. Правда, я ещё не обдумывал последствия такого технического прорыва — не исключено, что ушлые голландцы или англичане успеют первыми, и я увижу какой-нибудь «Дредноут» на рейде Стамбула.

К апрелю я вообще уверился, что у меня есть не только этот год, но и ещё много лет — хотя, конечно, даже царевичи не застрахованы от разного рода случайностей. Неведомая хворь прошла разом где-то в середине февраля, так что на Масленицу я ел блины вместе с другими обитателями дворца, раздавал подарки жителям слободы и честно отстоял службу в храме Преображения.

Даже эксперимент с картошкой я посчитал успешным. Евдокии не удалось уморить растение до конца, несмотря на все усилия, которые приложили к этому она сама и подотчетные ей приказчик и крестьяне, с двух мешков они собрали пять, чему очень удивлялись, а картошка проявила чудеса стойкости и померзла в холодном погребе не вся. Так что в феврале я лично перебрал этот невеликий урожай, отобрал крепкие плоды покрупнее, а остальным питался, вспоминая будущее и нагоняя ужас на дворцовую кухню. Впрочем, Алексей Михайлович, который в один из приездов продегустировал блюдо под названием «жареная картошка с грибами и солеными огурчиками», хорошо отозвался о моих кулинарных способностях и дал добро на разведение и этой заморской диковинки. Я оптимистично надеялся лет через пять завалить картофелем всю Москву, но всё же каких-то обещаний давать не решился — как пойдет, так пойдет. Обещанные Мейерсом триста пудов пока в наши Палестины так и не прибыли.