Золото Стеньки

Глава 13 Учебные стрельбы

С Нащокиным мы всё-таки поладили. Жил я в его палатах, где мне и моим людям выделили целое крыло, столовались вместе, вели какие-то ни к чему не обязывающие разговоры, так что контакт состоялся. Порох на «Орёл» нам отсыпали с запасом — видимо, воевода решил, что с царевичем лучше жить дружно, а не собачиться по такому мелкому поводу.

Жизнь его побросала изрядно — он и с поляками повоевал, и со шведами, и с калмыками — вернее, наверное, с какими-то ногайцами на юге сходился в сече. Своё сидение в Нижнем Новгороде Нащокин воспринимал как временное и надеялся получить должность в месте, более богатом на события. Торговые люди ему, как он признался, изрядно надоели — были они шумны, сварливы и поголовно грамотные, так что постоянно писали жалобы, которые ему приходилось разбирать. А вот платить подати они, разумеется, не хотели — и готовы были спорить за каждую копейку, которая причиталась от них казне. Хитрили, прятали товар, пытались сообразить что-то, очень похожее на то, о чем в мои девяностые писали газеты, но пока всё было слишком примитивно, так что власти справлялись. Я был уверен, что справлялись они с большой выгодой лично для себя, но про это говорить не стал. Тут ещё существовала система кормления — то есть этот воевода буквально воспринимал свою должность в качестве оплаты за лояльность царю и Отечеству. Прямо как в анекдоте про гаишника, который я слышал незадолго до своего попадания в это время — мол, дали пистолет и крутись, как хочешь. Вот Нащокин и крутился.

Справедливости ради — он хоть немного, но пытался упорядочить всеобщий российский бардак, причем оказался в этом весьма изобретателен. Воевода похвалился, что додумался выводить кандальных душегубов на паперть, чтобы те собирали хоть какую-то деньгу, пока их дела рассматриваются в местном приказе. Получалось хорошо по любым меркам — кандальники не сидели целыми днями взаперти, не видя солнца, а заодно обеспечивали свой прокорм и экономили казенные средства. Ещё Нащокин придумал клеймить попавших за решетку специальным пороховым клеймом с надписью «ВОР» во весь лоб; свести эти буквы было невозможно, так что они оставались на всю жизнь. Правда, как он признался, поначалу были ошибки — тогда решили клеймить всех, кого притащили приставы, и пометили несколько человек, которые по разбирательству оказались невиновными. Вышли из этой неудобной ситуации просто — сделали ещё одно клеймо и ставили перед «вор» буквы «НЕ». Я вежливо посмеялся, хотя мне было и неприятно.

А вот сотню стрельцов Нащокин мне не дал — выделил лишь полсотни, но на своих стругах. Я не настаивал, потому что доводы он привел веские. Ещё несколько лет назад в Нижнем стояли два полных стрелецких приказа, но когда началась история с Разиным, один из приказов отправили на усиление в Астрахань, а потом ещё один раздергали по волжским крепостям — в Самару, в Царицын и в недавно поставленный острог на Камышинке. Так что сейчас в городе был неполный приказ на полтысячи стрельцов, причем остались только те, кого даже царь не решился бы отправлять в другое место — пожилые, с ранениями и с многочисленными семьями. Набор, конечно, шёл, но не так быстро, как хотелось Нащокину.

Во время этих бесед боярин, сам того не ведая, сбил меня с первоначального плана перехвата Разина. Из учебников я помнил, что обратно на Дон его ватага переходила по царицынской переволоке — то ли договорившись с тамошним воеводой, то ли просто запугав гарнизон своим количеством, который не решился вступать в бой с флотом из двадцати с лишним стругов, на которых сидело до тысячи казаков. Я больше верил в версию про запугивание — именно так два года назад, перейдя с Дона по верхней камышинской переволоке, Разин спокойно прошел мимо Царицына городка, с которого даже выстрелить по его стругам не посмели[26].

В принципе, я тех стрельцов и их воевод понимал — когда у тебя под рукой всего две сотни, вступать в бой против противника, обладающего подавляющим преимуществом и умеющего воевать и на суше, и на воде, — форменное самоубийство. Но если бы подобной логикой руководствовали защитники Албазина, не видать России никаких земель по Амуру — в том числе и нерчинского серебра. Да и в целом в истории страны было много примеров сражений против многочисленного врага, и очень редко кто сдавался без хотя бы попытки оказать сопротивление. Поэтому в Царицын я очень хотел попасть, хотя бы для того, чтобы навести в умах тамошних военачальников некое подобие понимания долга служивого сословия.

Но если мой флот начнет маячить у Царицына, то Разин, который быстро узнает об этом от купцов, может обойти мою засаду по волжским протокам и снова воспользоваться камышинской переволокой. Перехватить можно было, но мне в этом случае предстояло играть в угадайку — в низовьях Волга разделялась на множество рек, вполне проходимых для стругов. И по какому из них решит пойти наверх казачья вольница, никто мне подсказать не мог. Поэтому я начал склоняться к тому, что Разина надо ловить прямо у Астрахани,

На речных пиратов мы наткнулись незадолго до Чебоксар — сейчас этот городок насчитывал меньше тысячи обитателей, был полностью деревянным и отстраивался после очередного пожара. Заходить в него я не планировал. Припасов у нас было много, не так давно мы провели достаточно времени на суше — экипажи сходили на берег по очереди, но, кажется, все остались довольны. В общем, можно спокойно плыть дальше, но разбойники спутали мои планы.

Заметил их впередсмотрящий на «Орле», который сидел на высокой марсовой площадке грот-мачты — я уже выучил много новых слов и почти не путался в их значениях. Правда, этот глазастый парень был голландцем, так что нам пришлось подождать, пока переводчик не расскажет, о чем он так тревожно верещал.

— Говорит, тати напали на крайнюю лодку торгового каравана, на караване начали на веслах уходить, на помощь не идут.

Следует заметить, что движение на Волге было весьма оживленным, при некоторой фантазии можно было даже увидеть приметы автомобильных пробок моего времени. Вниз по течению торговцы шли, стараясь держаться самой стремнины, где скорость воды была самой высокой, а вверх по течению плыли, прижимаясь к берегам. Шли поодиночке, на больших ладьях, где обязательно присутствовала вооруженная охрана, шли в караванах, в которые собирались до сотни стругов и дощаников — этих никто не охранял, наверное, они считали, что разбойников отпугнет само количество. Но судя по всему, защищать друг друга эти караванные купцы не собирались — мол, не меня грабят, и то ладно.

Мы с Трубецким поспешили к борту, туда же прибежал капитан с переводчиком. Правда, я не сразу понял, куда надо смотреть.

— Вон там, царевич, север-север-восток, — Бутлер указал рукой на отставшую от общей вереницы лодочку. — К ней со стороны того берега баркас подошел, его плохо видно, но разбойники уже совершили абордаж…

Я увидел эту лодку, а буквально через несколько мгновений понял, что речь идет не о встрече близких друзей — две фигуры поднялись в полный рост, одна ткнула в другую длинной палкой, и та мешком свалилась в воду. И вроде бы не выплыла.

— Убил, как есть — убил, — Трубецкой перекрестился, и я повторил его жест.

— Мы можем им помочь? — спросил я у капитана.

Тот огляделся по сторонам и покачал головой.

— Никак нет, царевич, река с мелями, мы можем идти лишь по главному руслу, а там мелко, только плоскодонные ладьи или эти ваши баркасы пройдут, — Бутлер указал на струги, первый из которых шел слева от «Орла».

— Князь, не хотите развлечься? — я обернулся на Трубецкого. — Предлагаю взять один струг с пищалью и немного повоевать.

— Это можно, только я один схожу. А тебе надлежит остаться на «Орле», — напряженно ответил он. — Государь…

— Государь не узнает, — улыбнулся я. — Да и опасности никакой. У них, кажется, даже мушкета завалящего нет, одни ножи и копья.

— Копьем тоже можно убить, царевич, — напомнил князь.

— Знаю, — согласился я. — А ещё с неба может упасть камень, который убьет меня наповал. Не придумывай, Юрий Петрович, от копий меня Иваны щитами прикроют.

— Что ж… твоя воля.

Перехватить пиратов оказалось проще простого. Они, видимо, заметили наши маневры слишком поздно, и мы были метрах в ста, когда двое из них, пытавшиеся, наверное, найти что-то на захваченном судне, перепрыгнули обратно на свою лодку и быстро оттолкнули её, опустив на воду весла. Но весел у них было всего четыре, управлялись с ними двое гребцов, ещё один сидел на носу, а четвертый рулил на корме. А наш струг обладал восемью веслами, причем за ними сидели самые сильные и самые умелые стрельцы экипажа — во всяком случае, так мне пообещал их десятник. Так что наши плавательные средства начали быстро сближаться — и в какой-то момент я понял, что враги не уйдут.

Я поднес ко рту рупор, который по моей просьбе изготовили из медного листа в Нижнем — это был мой вклад в прогресс, местные пока пробавлялись приложенными ко рту ладонями. Впрочем, на приоритет я не претендовал, и если какой-нибудь иностранец уже придумал нечто подобное, я с радостью пошлю ему поздравления. Но капитан Бутлер и его помощник Стрейс смотрели на это приспособление с определенным интересом и даже попросили опробовать. Насколько я понял, им очень понравилось[27].

— Эй, на лодке! Вёсла в воздух и не двигаться! Оружие не трогать! Работает досмотровая команда русского флота! — закричал я, радуясь самому факту того, что я могу отдавать какие-то приказы.

Меня, разумеется, не послушались — весла на лодчонке, кажется, даже начали двигаться быстрее.

— Десятник, у нас заряжен фальконет?

— Конечно, царевич, всё сделали, как положено. Недавно порох меняли.

Это тоже было моё изобретение. Держать заряды в пушках сейчас было не принято — особенно на воде, поскольку порох набирал влагу и потом просто не воспламенялся. Но после обсуждений с головами стрельцов и пушкарей мы решили, что на одном струге пушка всегда должна быть в готовности к выстрелу. Её заряжали, потом укутывали шкурами от брызг, а через какое-то время производили холостой выстрел — это было много проще и безопаснее, чем разряжать. На расход без дела ценного припаса я внимания не обращал, руководствуясь английским правилом — у короля много. Да и расход получался не таким уж и большим, меньше килограмма за день. К тому же ещё и пушкари получали некое подобие тренировок, что тоже повышало боеспособность моего флота.

— Хорошо. Стрельните им по курсу, пусть поймут, что царские стрельцы не шутят.

«Ба-бах!»

Всё же ядра из местных пушек вылетали медленно — при некоторой сноровке можно было сопроводить снаряд взглядом весь полет. Я видел, как напряжённо следит за ним сидевший впереди пират, как замерли весла — гребцы тоже гадали, куда мы целились.

Правда, я и сам не знал, куда мы попадем. С воды мы уже стреляли ещё на Клязьме — и быстро поняли, что для того, чтобы попадать, куда нужно, требуется очень много везения. Как ни странно, лучшим снайпером оказался я — мне потребовалось всего три выстрела, чтобы уловить нужные закономерности, ну а для человека, который всё детство проиграл на автоматах в «Морской бой», ничего сложного в этом не было. Но даже я попадал в цель лишь один раз из трех. Пушкари не мазали в двух выстрелах из десяти — и то в самом лучшем случае. Всё же для морской артиллерии нужны совершенно особые навыки, которыми в Русском царстве никто не обладал. Втайне я надеялся на то, что при столкновении с Разиным само наличие большого количества пушек окажется тем аргументом, который позволит обойтись без стрельбы.

Ядро подняло небольшой фонтанчик в пяти метрах от носа пиратской лодки, и это обеспечило нам победу. От неожиданности рулевой слишком резко дернул своим широким веслом, лодка почти легла на левый борт, её экипаж кучей посыпался в воду — и уже спустя несколько минут мы подходили к месту кораблекрушения. Лодка была наполовину залита водой, но тонуть вроде не собиралась, а разбойники судорожно цеплялись за борта и требовали, чтобы мы их не убивали.

Первая победа моего флота состоялась — но я ещё не решил, стоит ли как-то отмечать её для будущих поколений.

Меня удивило, что были не беглые крестьяне, а вполне местные землепашцы из расположенной на северном берегу деревни — таким немудренным способом они решили поправить свои дела. Но отпускать их было нельзя — меня бы просто не поняли ни мои спутники, ни эти разбойники — они бы посчитали такое милосердие благословением на продолжение их преступного промысла. На мой вопрос, что с ними будет, чебоксарский воевода Василий Зиновьев лишь безразлично пожал плечами:

— В железо закуем, сыск проведем, а там и решим. Может, в деревеньку их отправлю пристава, но там вряд ли что скажут.

Спорить я не стал. Как оказалось, на этот раз разбойники никого не убили, подраненный купец выплыл и после слезной просьбы присоединился к нашему отряду, чтобы без проблем дойти до Казани. Рана у него была неопасной, хотя я тот ещё доктор — но с такими проблемами народ умудрялся разбираться и без пришельцев из будущего. Может, не всегда удачно, но тут уже как повезет. Ещё я мельком подумал о семьях этих несчастных, но у меня опять же не было никакого представления о том, что с ними делать — простую помощь они не оценят, да и впрок она им явно не пойдет.

Мы лишь переночевали у причалов небольшой крепости и наутро двинулись дальше. До обеда я был очень занят — прятался на баке, в здешнем месте для курения, рядом с двумя матросами, которые дымили очень гадким табаком, и изобретал паровой двигатель.

Мне казалось, что в этом устройстве нет ничего сложного. Берешь бак с водой, под ним разводишь огонь, нагреваешь до кипения, а затем получившийся пар будет двигать поршень туда-сюда, создавая вращательное движение. Схемы паровых двигателей, причем каких-то продвинутых, использующих все имеющиеся на конец двадцатого века достижений науки, имелись в школьных учебниках, так что я просто пытался вспомнить, что же именно там было нарисовано. Но получалось плохо.

Необходим был клапан, который направит пар в нужную сторону; этот клапан должен был перемещаться синхронно с поршнем, что добавляло сложности конструкции. Ещё надо было как-то передать движение поршня вращающемуся колесу — и мне представлялось, что именно это колесо и оказывается главным элементом двигателя, хотя я не забывал и о том, что все должно быть герметично, иначе утечка пара окажется недопустимой, и никто никуда не поплывет. Уже под самый конец, когда элементы паровика уложились в одну схему, я вспомнил, что необходим предохранительный клапан — иначе паровой котел в один прекрасный момент может разорвать от внутреннего давления. Схему этого клапана я тоже видел, но выяснилось, что никаких подробностей моя память не сохранила.

В общем, в какой-то момент я с сожалением сложил листы своих набросков, чтобы вернуться к ним после возвращения в Преображенский дворец, и с тоской уставился на Волгу. Именно в этот момент ко мне и подсел Трубецкой.

— Что, царевич, опять о народе задумался? И сколько душ тебе сегодня нужно?

— Я всегда о народе думаю, — серьезно ответил я. — Вот скажи, Юрий Петрович, почему Нащокин в Нижнем или Зиновьев в Чебоксарах так осторожничают? Что они пытаются высидеть в своих крепостях, пока разбойные людишки торговых людей гоняют? Неужели сложно посадить пару сотен стрельцов на струги и пустить дозором вдоль Волги, чтобы эти тати носа не могли высунуть из своей Ветлуги? Или я чего-то не понимаю?

Трубецкой помолчал, с сомнением посмотрел на голландцев, которые о чем-то переговаривались на своем языке, не обращая на нас внимания.

— Всё ты понимаешь, царевич, и это ты правильно понял. Нужно, нужно дозор по рекам отправлять, чтобы никакие воровские казаки и беглые тягловые людишки не могли свои козни строить. Сыск проводить не абы как, а как положено — тогда и сотню этот Зиновьев в лесу не потеряет, потому что точно будет знать, куда идти и кто его там ждет. Но он один на всё, ему и от разбойников отбиваться, и порядок в крепости поддерживать, и царские указы исполнять. Поэтому он и делит дела на важные и неважные. Ограбление купцов для него — неважное. А вот роспись по стрельцам — важное, потому что от царя исходит.

Теперь уже я взял паузу. В моем времени всяких министерств и ведомств было великое множество, и пусть многие мои сограждане не понимали, зачем их столько, но какие-то функции они всё же выполняли — милиция ловила преступников, армия воевала и готовилась воевать, а другие обеспечивали работу промышленности или школ с институтами. То есть это разделение обязанностей было оправданным, не зря же подобные структуры были во всех странах — видимо, именно её в итоге признали наиболее пригодной для обеспечения нужд государства.

На Руси сейчас действовала система приказов, которая никак не была регламентирована. Если Боярская дума во главе с царем считала, что некую проблему нужно решить, то под это направление назначался специальный боярин или дьяк, а ему в помощь создавался новый приказ. Конечно, в целом какие-то приказы уже существовали много лет — как, например, Дворцовый, Пушкарский или Стрелецкий, Посольский или Конюшенный. Были и территориальные приказы — они управляли Новгородской землей, приграничьем, а также нашим русским фронтиром, то есть Сибирью. Если необходимость в приказе исчезала, он просто закрывался — совсем недавно, к примеру, был создан и вскоре закрыт Лифляндский приказ, поскольку завоевать эту Лифляндию так и не удалось.

Насколько я помнил, Петр начал ломать систему приказов чуть ли не с первого дня, как получил достаточную власть. Вернее, поначалу он попытался подстроить существующие приказы для своих нужд, но быстро понял, что ничего не выйдет. Впрочем, окончательно разбираться с этим пережитком старины выпало Екатерине Второй — недаром эту императрицу прозвали Великой.

Я же пока Великим не был, я вообще никаким не был, так что влезать в работающую хоть как-то систему и не собирался — пока об этом не упомянул Трубецкой.

— Скорее всего, именно так и обстоит дело, Юрий Петрович, — сказал я. — Но ломать не строить, приказы хоть как-то обеспечивают работу в нужном направлении. Я бы внимательно присмотрелся к тому, как управление государством осуществляется в Европе — может, стоит что-то заимствовать оттуда. Но не всё, далеко не всё… всё у нас и не приживется.

— Хорошо, что ты это понимаешь, царевич, — вздохнул он. — Когда ты собираешься объявить о цели похода?

— У Камышинской крепости, — ответ у меня был наготове. — Раньше не стоит.

Трубецкой молча кивнул.

Сейчас о том, что мы идем грабить награбленное Разиным, знали всего несколько человек — я, князь, царь и Ордин-Нащокин. Были в курсе цели экспедиции Густав Дорманн и сотник Коптев, но он, кажется, даже своим коллегам, которых было уже двое, ничего не рассказывал. Что-то знали Бурлер и Стрейс. Ну а для всех остальных царевич просто совершал моцион по Волге, знакомился с царством, которое когда-нибудь будет вверено его заботам, и с народом, это царство населяющим. Большой флот со стрельцами удивления ни у кого не вызывал — у царевича и охрана должна быть соответствующая. Правда, Нащокин, у которых я забрал стрельцов и порох, наверное, подозревал, что дело нечисто — городовые стрельцы всё же не подходили сыну царя по статусу, — но его подозрения к делу пришить ни у кого не получится. А «Орёл» вообще просто плыл в Астрахань, но о его пункте назначения знали, кажется, даже в Англии.

Я собирался раскрыть цель моего вояжа как можно позже. Крепость у реки Камышинки вполне подходила для военного совета — как раз там предстоит решить, где перехватывать ватагу Разина и как это лучше сделать. Сам я мог лишь предполагать — опыта в подобном у меня не было, а учебники истории, которые я читал в своей будущей жизни, ничем мне помочь не могли[28].