Золото Стеньки

Глава 18 Явление Разина народу

Разин появился после полудня пятого сентября — его приближение заметил посланный на южный берег Царицы дозор, после сообщения которого мы вышли на берег и вовремя увидели, как многочисленные струги заворачивают в Царицу. Казачий флот внушал уважение. Струги были побольше наших — длиннее и шире. Паруса были подняты и туго надуты попутным ветром. Но никакие паруса не могли помочь справиться с силой воды, так что и весла на казачьих стругах работали без остановок — впрочем, они всё равно двигались медленно и неторопливо.

И их было больше, чем я прикидывал — только по Царице шло больше двадцати судов, а ведь какие-то силы Разин отправил и через Ахтубу. Сколько же у него казаков и где я мог просчитаться? Историки потеряли ещё часть моего доверия к их трудам.

Я пожалел, что в дикой Московии ещё не в ходу подзорные трубы — мне почему-то вдруг захотелось найти легендарного атамана и рассмотреть его поближе. Но пока я полагался только на свои собственные глаза, а на расстоянии в два-три километра и кораблики выглядели игрушечными, и люди на них казались какими-то букашками, так что понять, кто из них Разин, я не мог.

На последнем совете мы обсуждали, что будем делать, если Разин всё же пойдет к верхнему волоку, но потом решили, что большой беды не случится. К Камышину этот караван попадет лишь через четыре дня, даже если казаки будут грести, как заведенные, а ветер всё время будет дуть им в корму. Стрельцы могли добраться до Камышинки по суше дня за два, а посыльный из татар оповестит воеводу Панова об опасности и раньше, чтобы он успел переместить пушки на новое направление. Правда, нам придется оставить свои пушки в Царицыне, да и «Орел» отстанет, но струги вполне могли сопровождать казаков и даже вести беспокоящий огонь издалека, и до переволоки ватага Разина добралась бы измотанной и ослабленной. Так что мы решили ставить всё на битву в Царице — и всё равно я до последнего, пока вереница судов не стала заворачивать в широкое устье притока, боялся, что наш план раскусят. Но, видимо, в этом случае Бог был на нашей стороне — или же стороннику Разина, если он и имелся в Царицине, не удалось подать весточку казакам.

Внешне вокруг крепости всё было, как обычно, и грозный атаман не должен был заметить наши приготовления. Ширина Царицы где-то на километр от Волги была около ста метров — здесь приток подпирала волжская вода, — и лишь потом она резко сужалась. А сто метров — это сто метров. Наезженный фарватер проходил ближе к северному берегу, и наши засадные струги, стоявшие с другой стороны реки, да ещё и замаскированные, даже я не мог найти быстро, хотя сам указывал им места базирования.

Час «Икс» настал, когда передний струг казаков поравнялся с крепостью. Бахнул один из «единорогов» — не прицельно, ядро подняло фонтан воды с большим перелетом, — а со стены закричали и замахали флажками стрельцы. Нормальное поведение гарнизона, который требует от проходящих мимо судов определенных действий. Как там было у Пушкина? Пушки с пристани палят, кораблю пристать велят. Вот мы и велели.

Казаки приказ поняли хорошо. Паруса они уже спустили, а теперь и весла лишь лениво поднимались и опускались, чтобы течением струги не снесло обратно в Волгу. Я наконец-то увидел Разина — он стоял на корме переднего корабля и задумчиво смотрел на Царицын. Был он могуч, бородат, широк в плечах и на голову выше других казаков, что толкались возле него. Они бурно обсуждали положение, в котором оказались, но потом Разин что-то сказал — и все засмеялись так, что отголоски их смеха достигли и нас, стоявших на башне.

Атаман махнул рукой, и струг повернул к пристани. Остальные так и остались на месте, помогая себе веслами.

— Пора, Юрий Петрович, — сказал я. — Наш выход.

Мы с Трубецким проспорили дня три, пытаясь договориться, кто будет общаться с Разиным лично. Князь категорически не хотел выпускать меня к «этому разбойнику», который может в любой момент выхватить из-за пазухи пистолет и пристрелить чересчур смелого царевича. Я не поленился, нашел в крепостном арсенале фитильный пистоль, зарядил его — и предложил Трубецкому спрятать его за пазухой, а потом быстро выхватить и выстрелить. Тот действительно попробовал — от выхватывания до выстрела прошло столько времени, что я успел поиздеваться над его неторопливостью, а потом и отбежать подальше, на относительно безопасную дистанцию. Лишь после этого он согласился, что быстро застрелить меня Разин не сможет, даже если попробует это сделать — но обговорил, что он пойдет вместе со мной. Мол, если с царевичем что случиться, будет лучше, если он поляжет рядом, а не попадает потом в руки царских дознатчиков.

Опасность, конечно, имелась. Разинский струг вмещал человек двадцать, и все эти люди умели держать в руках оружие — в том числе и весьма острые сабельки с пиками, — а также знали толк в различных схватках. Остановить их от нападения можно было только подавляющим численным преимуществом, поэтому с нами на переговоры отправилась целая полусотня стрельцов, причем не царицынских и не набранных по волжским крепостям, а самых кремлевских, в красных кафтанах. Был среди них и десяток из Стремянного приказа во главе с десятником Поповым — этим я выдал все кремниевые ружья, которые они освоили на удивление быстро. Ну и прямо за мной следовали оба Ивана, которые были готовы собственные жизни положить ради спасения моего тела. Еремка тоже увязался, но его я отослал подальше, в задние ряды — он мне был нужен живой и здоровый для опытов по вакцинированию.

В общем, я был готов к встрече с легендой. Но не знал, была ли готова легенда к встрече со мной.

Разин перешел на пристань далеко не первым. Сначала на доски причала спрыгнули несколько казаков, они привязали струг к бревнам и установили небольшой помост, который тут же накрыли красным ковром с золотым орнаментов — скорее всего, что-то из персидской добычи. И лишь затем на берег величаво перешел сам атаман — грудь колесом, борода вверх, на боку длинная сабля, за широкий пояс заткнут пистолет. Пистолет, кстати, действительно был фитильным — видимо, новые кремниевые замки до Персии ещё не добрались или не были там достаточно распространены.

Разин остановился, осмотрелся, и лишь затем обратил внимание на нашу небольшую толпу.

— Эй, а где местный воевода? — крикнул он. — А то хотел его за бороду оттаскать за непочтительность к людям казацким, а он что — прятаться от меня вздумал? Так я ж не гордый, поищу!

Перешедшие вслед за ним на пристань казаки снова рассмеялись. Это был неприятный смех — мне в нем слышались заискивающие нотки, словно они старались убедить себя, что их атаман смешно пошутил, хотя на самом деле были уверены в обратном. Эдакая версия Шерхана и Табаки, причем шакалов было сразу пятеро.

Я сделал шаг вперед и поднял рупор.

— Не стоит никого искать, Степан Тимофеевич, — сказал я. — Воевода сейчас занят, очень сильно занят. Я за него.

Смех казаков оборвался, пожалуй, слишком резко — всё же рупор был необычной вещицей в этих краях, а с тридцати шагов его звук производил неизгладимое впечатление на неподготовленных слушателей. Они сразу повернулись в мою сторону и разинули рты — причем не фигурально, а натурально, словно только что обнаружили, что в непосредственной близости от них имеется внушительная встречающая делегация, во главе которой — два явных боярина. Мы с Трубецким надели всё лучшее, что имелось в нашем гардеробе.

Но Разин повел себя как настоящий атаман. Он не стал крутить головой в поисках необычного звука, а неторопливо повернулся в мою сторону всем телом, потом буквально впился в меня глазами.

— Это кто такой красивый там гавкает? — лениво спросил он.

Удержаться снова было невозможно.

— С тобой, свинья, не гавкает, а пока разговаривает царевич Алексей Алексеевич из династии Романовых, — сказал я в рупор, удовлетворенно услышав легкий шепоток стрельцов за спиной.

Казаки же напротив — засуетились, загомонили, кто-то лязгнул сабелькой, вверх протянулась рука с ножом.

— Атаман, он тебя свиньей обозвал! — тоненько крикнул казак в слишком ярком кафтане необычного покроя — очередной трофей из персидского покроя, причем снятый с кого-то более дородного, чем этот весьма плюгавенький чеовечек.

— Я слышал, — бросил Разин и снова повернулся ко мне: — Царевич, говоришь? Оскорблений я не прощаю даже царевичам. Это ты приказал из пушки палить?

— А я не прощаю оскорблений даже казачьим атаманам, — говорить через рупор мне уже надоело, но надо было продолжать эту игру. — Пушка дала сигнал остановиться и причалить для досмотра. И я вижу, что пока причалил только один струг. Мне приказать опустить прицел?

— А с чего бы нам выполнять приказы какого-то царевича? — влез тот же самый плюгавый. — У нас свой атаман есть!

— Горилко, утихни, — Разин опустил свою руку на плечо казака, и тот сразу потух. — Видишь, царевич всего лишь спрашивает. И просит. Ведь просишь же, царевич?

— Нет, Степан Тимофеевич, приказываю, — крикнул я. — И жду, что мой приказ будет исполнен в точности. Так что, причаливаете для досмотра или же мне отдать другой приказ пушкарям?

Разин чуть помолчал. С пушками крепости он был знаком и хорошо понимал, что с сотни шагов крепостная артиллерия если и промажет, то далеко не всеми выстрелами. То есть его войско понесет серьезный урон — пару стругов мы точно потопим с первого же залпа, и кто выживет из экипажей — бог весть. Царица — река неглубокая, но почти тридцатикилограммовое ядро при попадании наделает таких дел, что спасать может быть некого и нечего.

Сейчас атаман прикидывал, есть ли у его ватаги шанс победить нас на суше. В пользу высадки могло говорить, например, то, что большие пушки нацелены на фарватер, а не на берег, а стрелять из фальконетов, опасаясь задеть своих — и царевича, конечно — из крепости не будут.

— Причалим, царевич, раз ты так вежливо просишь, — он ощерился в неприятной улыбке. — Но ты уж скажи своим, чтобы сразу не стреляли, а мы уж — со всем вежеством…

— Вот и хорошо, что мы поладили, — сказал я. — Только оружие перед досмотром сдайте. Один струг уже у причала — снимайте с него фальконет, свои пищали тоже положите на настил — и в сторону. Потом мы досмотрим, что не положено — изымем. И так далее.

Казаки зароптали. Разин что-то шепнул плюгавому, тот с готовностью кивнул и буквально ввинтился в кучку казаков.

— На дальнем челне с пушки чехол снимают… — шепнул мне Трубецкой. — И пищали достают. Не сдадутся казачки, биться придется…

— Знаю, — кивнул я.

— И, кажется, дальние челны — это добыча и полон.

Я посмотрел в ту сторону. Несколько стругов действительно отстали, но кто там на них находился, я не видел.

— Слишком сложно, царевич, — крикнул мне атаман. — Мы уж все разом причалим, быстро всё посмотришь, да мы и дальше пойдем, а то солнце уже на закат спускается, скоро надо лагерем вставать.

— У нас хорошие мытники, — ответил я. — Не бойся, Степан Тимофеевич, быстро проверим твои струги. Ещё до обеда дальше пойдете.

— А и пойдем! Только без досмотра!! — крикнул Разин и повернулся к своему флоту: — Ты ещё не всё знаешь!

— Чего же я не знаю, Степан Тимофеевич?

— Предатели вокруг тебя! Предали тебя, царевич!

И словно в ответ на эти слова с северной стены крепости ухнула одна из пушек. Я оглянулся — костер на Мамаевом холме уже загорелся, и, судя по клубам дыма, в него сейчас активно подкидывали свежую траву. Значит, на «Орле» заводят канаты на струги, там готовят вёсла и скоро мой фрегат ударит в спину тем казакам, что шли по Ахтубе. Ну а спереди их встретят пушки и пищали стрельцов.

— Предательство случается, Степан Тимофеевич, — я повернулся к Разину. — Только не оно выигрывает битвы. Эту ты уже проиграл. Оружие на землю и руки вверх. И упаси вас Боже, казачки, глупости какие совершать…

— Айда, братцы! Засада!

Это завопил плюгавенький, и его крик поддержали остальные казаки со струга Разина, которые разом кинулись в нашу сторону. На остальных ударили вёслами и резво понеслись в сторону берега.

Я выждал, когда передовой отряд достигнет полосы, на которой уже не было ни одной травинки, и прокричал в рупор:

— Огонь!

И замер.

Одно дело — расчеты и натурные испытания. И совсем другое — настоящий бой.

Две телеги, стоявшие по обе стороны от причала, подозрений у казаков не вызвали никакого — стоят и стоят, мало ли зачем телеги могут стоять? И на суетившихся рядом с телегами мужичков в самой затрапезной одежонке тоже внимания никто не обратил. Но на последнем совете мы все пришли к одному выводу — Разин не даст досматривать его суда, а попытается организовать высадку основных сил, причем пожертвует для этого теми казаками, которые сойдут с ним на берег.

Моя полусотня, наверное, смогла бы выдержать натиск пары десятков почти безоружных казаков без огнестрельного оружия, но я не хотел полагаться на случай. Елагин тогда и предложил использовать пару крепостных фальконетов, зарядив их картечью — он называл её «дробом» — и расположив в стороне, чтобы выстрелами накрыть как можно больше нападавших. Его план приняли, после испытаний разметили спуск к пристани, так что моя полусотня стояла конусом, острым углом вперед. Меня и Трубецкого от обстрела прикрывали мои Иваны с самодельными щитами, и всё равно мне было страшновато. Но всё прошло, как задумывалось.

Казаки не успели сформировать плотное построение — они начали бежать с тех мест, где были, кому-то пришлось спрыгивать со струга, кто-то замешкался, чтобы достать саблю или подхватить пику. Поэтому под спаренный залп попала неорганизованная толпа, в которой картечь разгулялась на все деньги — передовой отряд был буквально выкошен крошенными свинцовыми пульками. Убитых, правда, было мало — но пораненными оказались чуть ли не все. Довершили дело стрельцы, которые организованно задвинули меня, князя и Иванов за свои спины, прицелились и выдали нестройный залп по уцелевшим.

Затем стрельцы повернулись спиной к белому облаку дыма и крикам раненых, дисциплинированно сделали двадцать шагов, остановились, развернулись — и перестроились в два ряда. Первый, с заряженными пищалями, напряженно всматривался вперед, а второй начал быстро заряжать своё оружие. Всё это мы тоже отработали на тренировках, хотя я обоснованно боялся, что кто-то собьётся. Но выучка кремлевских стрельцов оказалась выше всяких похвал.

Дым быстро отнесло в сторону, и я увидел место побоища. Разин остался на месте, и залп его не задел; он даже не успел достать свой пистолет или саблю — так и стоял, засунув большие пальцы за пояс. У его ног сидел тот плюгавый казак, зажимавший рану на ноге. Все остальные лежали между причалом и нашими линиями — кто-то замерев навсегда, а кто-то ещё шевелился, пытаясь что-то сделать с ранами. А к берегу быстро приближались остальные струги казачьей ватаги.

И тут меня удивил Попов — он что-то коротко крикнул, и его десяток буквально с места в карьер рванул к атаману. Разин заметил опасность, оглянулся на свой флот, понял, что тот ещё далеко и не успеет на помощь — достал пистолет, попытался выстрелить, но рассыпал порох с полки, чертыхнулся, выхватил саблю.

Я уже открывал рот, чтобы что-то крикнуть вдогонку стрельцам Попова, но те быстро показали, что не собирались вступать в рукопашную схватку в этим медведем. В Разина полетел непонятно откуда взявшийся аркан — он его разорвал могучими плечами. Второй аркан он сумел отбить, как-то удачно махнув саблей, но третий и четвертый захлестнули его руки, фехтовать он уже не мог, так что лишь пытался ударить лбом в первого подбежавшего стрельца, но тут же получил тыльной стороной бердыша в висок и камнем свалился на землю.

— Атамана убили! — этот крик опешивших казаков, кажется, должны были услышать если не в Астрахани, то в Камышине.

Я всё ещё наблюдал, как стрельцы вяжут Разина и его верного Горилку — тот пытался сопротивляться, но с его раной этой было бесполезно, — а потом почувствовал железную хватку на плече.

Я обернулся — это Трубецкой.

— Царевич! — крикнул он, увидев, что привлек моё внимание. — Сейчас пальба начнется!

Пять штук пушек мы поставили в настоящем редуте, устроенном по всем правилам военной науки, что я смог вспомнить и с чем согласились мои советники. Этот редут находился за кромкой берега, прямо за нашими спинами, он был прикрыт плетнями и мешками с песком, отдаленно напоминая знаменитые багратионовы флеши. Впрочем, у редута имелась земляная насыпь и небольшой ров, а заходить в него предполагалось сзади, по специально сделанной дорожке. Внутри было тесновато — тут и пушкари со своим хозяйством, и оставшаяся кремлевская полусотня. Нас с Трубецким запихнули туда же, но оттеснили к дальней, северной стенке — всё же здешние пушки имели обыкновение взрываться в самый неподходящий момент, убивая и калеча обслугу. Но в этом месте имелся помост, обложенный мешками с песком — что-то вроде наблюдательного пункта, который мы с князем и заняли.

Я оглянулся — костер за крепостью уже догорал, смрадно дымя. С той стороны слышались отдельные выстрелы из пушек и недружные залпы мушкетов. А потом раздался мощный залп сразу нескольких пушек — видимо, это вступил в дело добравшийся до казачьих лодок «Орел».

У нас была своя «цусима» — на Царице творился натуральный кавардак. Крик о смерти Разина как-то разом разрушил сплоченную ватагу, и теперь каждый струг действовал по собственному усмотрению. Те, что были ближе к берегу, продолжили реализовывать план по высадке. Причал у Царицына не слишком длинный, но пяток кораблей принять мог, так что остальные нацелились на песчаный берег выше по течению реки. Впрочем, смельчаков оказалось не так уж и много — меньше половины казачьего флота. Я был уверен, что проблемой они не станут — разве что фальконеты могут доставить несколько неприятных моментов.

Самые разумные — таких набралось целых пять стругов — пошли на прорыв к переволоку, и в случае удачи у них был шанс уйти на Дон, если, конечно, мы не будем их преследовать и мешать этому плану. Стражи там не было, а переволочным работникам всё равно, чьи корабли тащить — платили бы мзду, на остальное они плевали с высокой колокольни. Но на перехват уже отправились наши струги из засады от другого берега — и там намечался самый настоящий морской бой.

Оставшиеся разинские струги решили вернуться на Волгу, но тут же вынуждены были остановиться, когда прямо по их курсу встала ещё один фонтан от выпущенного из крепости ядра. Наверное, через какое-то время они наберутся храбрости, чтобы попытаться прорваться через этот заградительный огонь, но я надеялся, что к тому времени бой уже сложится в нашу пользу. К тому же и в ту сторону тоже пошли наши струги от южного берега, так что и у этих трусливых шансов уйти не было. Ну а струги с добычей явно не понимали, что делать и стояли на месте — и мне очень хотелось, чтобы так продолжалось и дальше.

В целом бой развивался примерно так, как мы и задумывали — с поправкой на пленение Разина, которого стрельцы уже утащили в крепость. Возможно, будь атаман во главе своего войска, нам бы пришлось тяжело, особенно учитывая мою просьбу-приказ по возможности не топить казачий флот, но сейчас всё развивалось по самому благоприятному сценарию.

— Ба-бах!!

Две пушки из пяти выплюнули сноп огня и белого дыма, от реки донеслись крики боли и злобная ругань. Трещоткой отозвались пищали стрельцов, которые тоже включились в стрельбу. Я увидел, что пушкари сумели откатить от берега одну из своих телег с фальконетом и сейчас снова заряжали оружие. Что-то ударило в бруствер, подняв фонтанчик из посеченной лозы и земли.

— Метко стреляют казачки, — сквозь зубы процедил Трубецкой.

По крутому склону уже карабкалась целая толпа — но лишь у некоторых имелись пищали, остальные были вооружены саблями и пиками, а кто-то на ходу даже пускал стрелы, которые падали в стороне, не причиняя никакого вреда.

— Ба-бах!

Оставшиеся три пушки выкосили ядрами кровавые просеки в рядах нападавших, но те не дрогнули, продолжали подбираться к нашей позиции. Снова вступили стрельцы — очередной десяток дал дружный залп.

Поле боя быстро скрывалось в дыму, я почти перестал понимать, что происходит на подступах к нашему редуту. Но на воде ситуация быстро разворачивалась в нашу пользу — три из шедших не переволоку струга уже были захвачены, на борту яростно рубились на саблях стрельцы и казаки, а два оставшихся, кажется, лишились половины гребцов от огня из пищалей, и их тоже скоро должны были догнать.

Те, кто собирался прорываться в Волгу, повернули сначала в другую сторону, но увидели, что и там их ждут — и начали разворачиваться обратно.

Рядом со мной вскрикнул один из Иванов — я увидел, что пулька пробила его щит и ударила в руку, но вроде бы всё обошлось лишь царапиной.

— Юрий Петрович, подержи щит, — крикнул я, сел на помост рядом с Иваном и начал заматывать его рану своим шарфом.

Спереди снова ударили пушки, в ответ прилетел жидкий залп пищалей казаков и чья-то пика, которую её хозяин от отчаяния метнул в сторону нашего войска. В ушах звенело, но я различил ещё один бортовой залп артиллерии «Орла» и треск пищалей с северной стены.

Мне очень хотелось остаться на помосте, рядом с Иваном, но я всё же нашел в себе силы встать и принял у Трубецкого щит. Тот посмотрел на меня:

— Не ранен, царевич?

— Ивана зацепило, но не сильно, меня — нет, — ответил я. — Что происходит? Я ничего не вижу в этом дыму.

— Казаки на берегу, вперед продвинуться не могут и назад отойти тоже — струги посечены картечью. Скоро сообразят и сдадутся.

— А если нет? — не поверил я.

— Немногие готовы под обстрелом пушечным долго лежать, — ощерился князь. — Сдадутся, куда они денутся?

Снова впереди бахнули пушки, за ними рыкнули фальконеты, протрещали пищали — и внезапно раздался чей-то крик:

— Сдаются!!

Мы победили.

Конечно, битва на этом не закончилась. Пара стругов всё же снова попыталась проскочить в Волгу, и по ним с крепости пришлось стрелять на поражение. К счастью, они никого не потопили, но у одного кораблика поломали мачту, которая упала на гребцов и нанесла им серьезный урон — потом мы достали оттуда пару мертвых тел, да и остальные казаки оказались покалечены. А у другого корабля напрочь снесло нос вместе с установленным там фальконетом и его обслугой, что пыталась произвести выстрел.

Ещё один струг внезапно отчалил от пристани и пустился к южному берегу реки — а там у нас уже не было засады, да и пушки не дотягивались. Но наши струги уже разобрались с беглецами к переволоке и пустились в погоню, которая вскоре продолжилась на земле. Стрельцы потом клялись, что отловили всех, а кого не отловили — положили из пищалей.

И лишь совсем к вечеру мы смогли начать подводить первые итоги.

Убитых у нас не было, но раненых хватило на небольшой лазарет. Кто-то из стрельцов получил рану от сабли во время схваток на стругах, кого-то зацепила щепа от разбитых укреплений. Я честно обошел их всех, одарил деньгами, а заодно посоветовал, как снизить возможную смертность от инфекций — то есть вскипятить воду и очень аккуратно промыть раны, стараясь не заносить туда грязь. Правда, когда я заикнулся, что было бы неплохо продезинфицировать всё водкой, на меня посмотрели как на врага народы — и добровольные медики, и раненые. Впрочем, от самой водки они не отказались, так что пришлось немного распотрошить личные запасы бывшего воеводы, но стрельцы употребили её исключительно внутрь.

Все казачьи струги достались нам — несколько было повреждено, но на плаву держалось уверенно, и стрельцы уверяли, что отремонтировать их — раз плюнуть. Я не очень понимал, зачем мне дополнительные единицы в моем и без того раздутом флоте, но согласился. В конце концов, у «Орла», которому скоро отправляться в Астрахань, должна быть достойная свита — а морские челны Разина для этого подходили как нельзя лучше. Да и в Царицыне надо было что-то оставить — идея организации речного патруля меня так и не оставила, и почему бы не начать её внедрение с южных регионов Русского царства?

«Орел» явился к пристани в Царице во всей красе — очень медленно и величаво. Плыл он самостоятельно, под всеми флагами, в том числе и под тем, который считался как бы моим — не знаю, зачем его Бутлер повесил, раз меня на борту не было. Пушечные порты у фрегаты сейчас были закрыты, но всё равно смотрелся он очень грозно — настоящим флагманом русского флота. Ну и пусть, что пока речного — будем когда-нибудь и на морях шведу грозить.

Битва на северной стороне, как мне пересказали, закончилась относительно быстро. Казаки со стругов высадились, начали подбираться к крепости, но тут же наткнулись на ловушки, потом по ним пару раз выстрелили из пушек со спешно насыпанного бастиона, потом в дело вступили и стрельцы. Ну а после второго залпа «Орла», который снес все мачты на причаливших корабликах, десант отказался от дальнейшего сопротивления. Правда, Дорманн, который и руководил обороной на этом направлении, был уверен, что дело решила появившаяся конная сотня — вид всадников подействовал на казаков очень угнетающе.

До конца дня стрельцы вязали казаков, а сотники в первом приближении составляли опросные листы — кто, как зовут, как кличут, откуда родом, долго ли в казаках, чем успел отличиться. Пленников, правда, было много, и вся эта процедура грозила затянуться на неделю, что означало натуральный голод в крепости и посаде — почти восемь сотен дополнительных ртов надо было как-то кормить и поить. С водой в этих местах, конечно, хорошо, но запасы провизии на такое количество лишних ртов рассчитаны не были. А ведь были ещё и захваченные казаками персы — около сотни измученных и изможденных людей, которые уже почти смирились с тем, что проведут оставшуюся жизнь в качестве рабов. Среди них к моему удивлению обнаружился и сын адмирала Мамед-хана — подросток чуть младше моего нынешнего тела, но очень гордый и, судя по синякам на лице, не раз эту гордость казакам демонстрировавший. Княжну тоже нашли — чуть постарше брата, но не слишком намного, она была очень и очень испуганной и, на мой вкус, страшненькой.

Пришлось выходить на Волгу — и за деньги выкупать провиант у проходящих мимо караванов. Заодно я оправил посольство в Астрахань — в конце концов, это была зона ответственности тамошних воевод, которые пока показали себя не с лучшей стороны, и мне хотелось посмотреть, как они будут выкручиваться, получив столько пленников.

Ну а со следующего дня моя кремлевская сотня — та самая, что была со мной с самого начала — приступила к мародерству казачьих стругов по полной программе. И почти сразу же они наткнулись на неожиданный подарок, потребовавший нашего с Трубецким внимания.