Врач из будущего (Война)

Глава 9 Испытание на прочность

Апрельский свет, яркий и еще не жаркий, заливал конференц-зал Специальной научно-производственной лаборатории №1. Воздух был густ от запаха свежей краски, дерева нового стола и возбужденных голосов. Утренняя планерка была в самом разгаре.

Зинаида Виссарионовна Ермольева, сидя с идеально прямой спиной, отчеканивала отчет, изредка поглядывая на лежавшие перед ней пробирки.

— Образцы сульфидина, полученные по методу Постовского, показали стабильную активность in vitro против стрептококка и пневмококка. Выход пока мизерный, чистота оставляет желать лучшего, но фундамент заложен. Мы на правильном пути.

В зале прошел одобрительный гул. Лев, сидевший во главе стола, кивнул, но его лицо оставалось серьезным.

— Это отличная новость, Зинаида Виссарионовна. Передайте Исааку Яковлевичу нашу благодарность. Но помните: от колбы до полевой аптечки дистанция огромного размера. Нам предстоит решить вопросы масштабирования, очистки и, главное, испытаний. Расслабляться рано.

Ермольева ответила коротким, уверенным кивком. Она и не думала расслабляться.

Следующим слово взял Сашка. Он встал, разминая затекшую спину, и с хитрым прищуром посмотрел на собравшихся.

— Ну, а у меня, как всегда, проза жизни. Партия экспресс-полосок для диагностики тифа и дизентерии упакована, погружена и на следующей неделе отбывает в солнечную Турцию и пыльный Иран. — Он сделал паузу, наслаждаясь вниманием. — Так-то. Наши полоски будут определять дизентерию у турецких пашей, пока те будут думать, как бы нам пакостить. Это я называю стратегическая медицина! Прямо с конвейера в большую политику!

В зале взорвался смех. Даже суровая Ермольева позволила себе улыбнуться. Лев покачал головой, но в глазах у него играли смешинки.

— Ладно тебе, Саш, разошёлся. Следи, чтобы технологии не утекли вместе с полосками.

— За этим, брат, глаз да глаз, — отозвался Сашка, садясь на место. — Наши ребята инструкцию по применению будут читать так, чтобы самое главное между строк осталось.

Далее посыпались краткие, деловые отчеты. Ковалев доложил о стабильном прогрессе по витамину B1 и маленьких успехах по аскорбиновой кислоте. Миша, бормоча себе под нос, сообщил о «перспективных, но требующих доработки» результатах по очистке дифенгидрамина. Общая картина была ясна: лаборатория напоминала гигантский муравейник, где каждый трудился не покладая рук, но до финиша большинства проектов было еще далеко.

Планерка подходила к концу, когда Лев поднял глаза на Простакова, который скромно сидел в углу.

— Николай Сергеевич, как ваши успехи?

Простаков вздрогнул, словно разбуженный, и заулыбался.

— Я… мы… смонтировали установку. Проводим первые пробные синтезы. Пока сыро, очень сыро. Но вектор задан. Спасибо за ваши… гипотезы, Лев Борисович. Они невероятно экономят время.

— Не за что, — Лев улыбнулся. — Гипотезы на то и существуют, чтобы их проверять. Саша, как там с обустройством Николая Сергеевича?

— Квартира готова, лаборатория укомплектована по минимальному списку, — доложил Сашка. — Можете заехать, проверить.

— Так и сделаем, — кивнул Лев. — Сейчас и отправимся.

Комната в старом, но добротном доме на Петроградской стороне была небольшой, с высокими потолками и видом на тихий, зеленеющий двор. Пахло свежей побелкой и воском. Простаков, стоя посреди своей первой в жизни отдельной квартиры, казался, не верил своему счастью.

— Я думал, мне месяц реактивы выбивать придется, а тут… все есть, — он растерянно повертел в руках ключ. — И квартира… Спасибо, Лев Борисович. И вам, Александр Михайлович.

— Пустяки, — отмахнулся Сашка. — Главное, чтобы голова хорошо работала. А для этого спать надо в нормальных условиях, а не в общежитии на двух табуретках.

Лев, осматриваясь, был доволен. Скромно, но чисто и уютно. Твердый тыл для гениального ума. Они спустились вниз, в СНПЛ-1, где Простакову выделили небольшое, но светлое помещение.

— Вот, смотрите, — Простаков, оживившись, подвел их к собранной своими руками установке из колб, холодильников и трубок. — Провожу пробный синтез по тому пути, что вы наметили. Пока получается нечто мутное и пахучее, но, кажется, я уже понимаю, где можно изменить температуру и катализатор…

Лев слушал, кивая. Он видел в глазах молодого химика тот самый огонь, ради которого все затевалось. Не ради денег или славы, а ради решения невозможной задачи.

— Продолжайте в том же духе, Николай. Все необходимое будет. Ваша работа одна из наших главных ставок.

Выйдя от Простакова, Лев почувствовал прилив удовлетворения. Фундамент будущих побед понемногу закладывался. Но он еще не знал, какую цену ему придется заплатить за эти победы сегодняшним вечером.

День выдался на удивление теплым для конца апреля. Последние лучи солнца золотили фасады ленинградских домов. Лев, закончив все неотложные дела, почувствовал непреодолимую усталость от душных кабинетов, запаха реактивов и бесконечных бумаг. Машина ждала у подъезда, но ему вдруг захотелось просто пройтись, вдохнуть полной грудью, почувствовать себя не директором стратегического объекта, а просто человеком.

«Ничего, — подумал он, — Громов же сказал, что приглядывают. Пройдусь немного, дойду до Карповки, и домой».

Он застегнул пальто и зашагал по тихой, почти безлюдной улице. Воздух был свеж и прохладен. Он шел, глядя на первые листочки на деревьях, и понемногу отпускал напряжение прошедшего дня. Мысли текли лениво и бесцельно. Он вспомнил утренний отчет Сашки, улыбнулся его шутке, подумал о Кате и Андрюше…

Мысли оборвались мгновенно и бесповоротно.

Из подворотни справа вынырнула тень. Невысокий, коренастый мужчина в темном пальто. Лев, обостренными рефлексами Ивана, еще не успев осознать угрозу, инстинктивно отпрянул влево. Взгляд зафиксировал движение руки, не нож, не пистолет, а нечто вроде черного мешка. Похищение.

Время замедлилось. Лев не думал, его тело действовало само. Он не стал блокировать руку с мешком, а вместо этого он сделал резкий шаг навстречу нападавшему, входя в его личную зону, и нанес короткий, хлесткий удар ребром ладони в основание шеи. Удар, который он когда-то отрабатывал на тренировках по ММА до автоматизма. Удар, который в спорте был запрещен.

Раздался короткий, влажный хруст, похожий на звук ломающейся сырой ветки.

Нападавший издал странный, клокочущий звук, его глаза расширились от шока и непонимания, и он безвольно осел на землю.

В этот момент из-за угла выскочил второй. Лев увидел в его руке пистолет. Но выстрела не последовало. Сзади, словно из-под земли, выросли двое в штатском. Один из них, молниеносным движением, выбил оружие из руки нападавшего, второй накрыл его сзади, надежно скрутив. Все произошло за считанные секунды. Тишину вечерней улицы прорезал лишь сдавленный хрип первого нападавшего и тяжелое дыхание.

Лев стоял, не в силах пошевелиться. Он смотрел на человека, лежащего у его ног. Тот хрипел, дергался, пытаясь схватить себя за горло, его лицо становилось сизым.

— Скорее! Скорая! — крикнул Лев, но его голос прозвучал чужим и слабым.

Один из оперативников, тот, что был знаком Льву по охране Громова, уже побежал в служебную машину и начал что-то говорить в трубку радиостанции. Второй, обезвредивший стрелка, стоял над хрипящим телом, его лицо было каменным.

Через несколько минут, которые показались вечностью, подъехала «скорая» и черный «газик». Врач, опустившись на колени, проверил пульс у первого нападавшего, потом посветил ему в глаза фонариком и мрачно покачал головой.

— Не жилец. Трахея, кадык… Все раздроблено.

Лев услышал эти слова, и у него подкосились ноги. Он прислонился к холодной стене дома. Во рту был вкус меди. Он смотрел на свои руки. Чистые. Но ему казалось, что они по локоть в крови.

— Вы в порядке, Лев Борисович? — подошел оперативник.

Лев молча кивнул, не в силах вымолвить слово.

— Немцы, — тихо сказал оперативник. — Шпион. Ты сделал то, что должен был. Другого выхода не было. Он бы тебя обезвредил и увез. А нам бы потом голову сломали, как вызволять.

Лев понимал это умом. Он понимал, что это был враг. Что это была самооборона. Но внутри все сжалось в тугой, холодный комок. Он только что убил человека. Своими руками. Прервал чью-то жизнь. Даже не выстрелил, не ударил ножом, а одним точным, профессиональным движением, как на тренировке.

Он чувствовал не ужас, не панику. Он чувствовал леденящую, всепоглощающую пустоту. И тяжесть. Такую тяжесть, словно на его плечи свалилась вся гранитная мощь ленинградских набережных.

Приехал Громов. Он окинул сцену суровым взглядом, выслушал короткий доклад оперативника, подошел к Льву.

— Идем, — коротко бросил он. — Тебя домой отвезем. Завтра поговорим.

Лев снова кивнул. Он был похож на высокотехнологичного робота, у которого внезапно отключили блок управления. Он механически сел в машину, глядя в окно на удаляющуюся улицу, где на мостовой оставалось темное, быстро исчезающее пятно. Он был жив. Он был в безопасности. Но часть его, та самая, что когда-то была Иваном Горьковым, циничным, но не убийцей, осталась лежать там, на холодном камне, вместе с тем, чьего имени он никогда не узнает.

Машина Громова подъехала к подъезду дома на Карповке. Всю дорогу Лев молчал, уставившись в одну точку. Громов, сидевший рядом, тоже не произнес ни слова, давая ему прийти в себя.

— Завтра в десять у меня в кабинете, — сказал Громов, когда Лев вышел из машины. — И, Борисов… Не зацикливайся. Война уже идет. Только стреляют пока без пуль. Сегодня они проиграли. Ценой жизни одного из своих.

Лев снова кивнул и, не оборачиваясь, пошел к подъезду. Он чувствовал себя так, будто тащил на плечах тот самый гранитный парапет.

Лев стоял у двери своей квартиры, прислонившись лбом к холодной металлической стенке. Он не чувствовал ни страха, ни триумфа, лишь тяжелую, безразличную пустоту, будто внутри выгорело все содержимое и набилось ватой. Он медленно, преодолевая усилие, открыл дверь и вошел в квартиру. Катя застала его в коридоре.

Ее лицо, обычно такое спокойное и собранное, моментально исказилось, увидев лицо мужа.

— Лёва! С тобой что-то случилось? На тебе лица нет! — она вцепилась в его руку, втягивая в прихожую. Ее пальцы были ледяными. — Что с тобой? Ты бледный как полотно!

Он попытался сказать «все в порядке», но слова застряли в горле. Он просто покачал головой, сняв пальто дрожащими руками.

Из гостиной, привлеченной шумом, вышли его родители. Анна Борисовна, увидев его лицо, ахнула и подбежала к сыну. Борис Борисович замер, его взгляд, привыкший оценивать обстановку за секунды, стал жестким и острым, как лезвие.

— Сын? — голос отца прозвучал тихо, но с такой плотной концентрацией, что в комнате стало тихо. — Что случилось? На тебя напали что-ли?

Лев снова покачал головой. Ему было физически сложно говорить.

— Да.

— Противники? — Борис Борисович делал это как на допросе — коротко, ясно, выявляя суть.

— Их… одного задержали, — Лев сглотнул комок в горле. Его взгляд упал на собственные руки. — Одного… я… Он мертв.

В прихожей повисла гробовая тишина. Анна Борисовна отшатнулась, прислонившись к косяку. Катя, все еще державшая его за руку, сжала ее так, что кости хрустнули, ее глаза наполнились не просто страхом, а ужасом перед тем, что он только что сказал.

Борис Борисович подошел к нему вплотную. Он не обнял его, как мог бы сделать любой отец. Он взял его за плечи, заставив посмотреть на себя. Его глаза, серые и холодные, буравили Льва насквозь.

— С тобой точно все в порядке? Не пострадал? — спросил он с отцовской строгостью

Лев молча кивнул, не в силах выдержать этот взгляд.

Отец тяжело вздохнул, опустил руку и положил ее ему на плечо. Прикосновение было твердым, почти грубым, но в нем была странная опора.

— Служба, сынок — отчеканил Борис Борисович. — Она такая. Врага уничтожил, считай долг исполнил. Другого выхода не было. Запомни это. Неси это знание, а не сомнения. Он бы тебя не пожалел.

В этот момент из спальни донесся испуганный плач Андрюши. Катя, бросив на Льва потерянный взгляд, метнулась к ребенку. Анна Борисовна, дрожа, подошла к сыну, хотела обнять, но он неосознанно отстранился. Он был сейчас не в настроение для объятий.

— А что Громов? Он тебя привез? — спросил отец, следуя за ним в гостиную.

— Был там. Завтра в десять у него. Сказал будет разговор.

— Логично, — кивнул Борис Борисович. Он стоял, заложив руки за спину, глядя на Льва как на бойца, вернувшегося с задания. — Теперь ты не просто ученый в халате. Ты стратегический объект. И защита, и ответственность другие. Полагаю Громов по протоколу выдаст тебе табельное и отправит в тир да в спорт зал. Твоя жизнь сейчас крайне ценна для страны. И ее надо беречь. Если враг напал, нужно иметь силы дать отпор. Ты сделал все правильно, сын.

Лев слушал и кивал. Умом он понимал правоту отца. Это была суровая, железная логика войны, которая уже шла. Но та ледяная пустота внутри не сдавалась. Знание того, что он поступил правильно, не отменяло самого факта. Он убил человека. Он, врач, дававший клятву «не навреди».

Он не пошел ужинать. Отговорка «не хочу» была встречена понимающим молчанием. Он прошел в свой кабинет, закрыл дверь и сел в кресло у темного окна. Он сидел так, не двигаясь, может быть, час, может быть, два. Он не плакал, не рыдал. Он просто чувствовал, как та самая часть его, что когда-то была просто Иваном Горьковым, окончательно и бесповоротно умерла там, на холодном камне мостовой.

Дверь тихо приоткрылась. В щели виднелось освещенное лицо Кати.

— Лёва… — ее голос был тихим, полным боли. — Может, все-таки… Может, выйдешь? Я рядом…

Он не обернулся. Просто медленно, с нечеловеческим усилием, покачал головой.

— Кать… пожалуйста. Оставь меня одного. Я… мне нужно побыть одному.

Он услышал, как она тихо всхлипнула, и как дверь так же тихо закрылась.

Он просидел так почти до утра, глядя в свое отражение в черном стекле. Отражение человека, который только что переступил через последнюю, незримую черту. Он был жив. Он был в безопасности. Но тишина в кабинете была громче любого взрыва.

На следующее утро в кабинете Громова царил тот же мрачный порядок, что и всегда. Громов сидел за своим столом, разглядывая Льва.

— Ну как ты, отходишь? — спросил он без предисловий.

— Работаю над этим, — честно ответил Лев.

— Нормально. Первый раз всегда тяжело. — Громов открыл нижний ящик стола и достал оттуда плоскую кобуру из плотной кожи и небольшую коробку. — Вот, держи. Пистолет Токарева. ТТ. Патроны. — Он положил их на стол перед Львом. — И это теперь обязательно. Ты обязан носить с собой всегда. И не бойся им пользоваться в нужны момент. Понимаешь?

— Понимаю, — Лев взял пистолет. Он был тяжелее, чем казался со стороны. Холодный, отполированный до матового блеска.

— Инструктаж по применению и безопасному хранению проведет мой сотрудник. Хотя я и в курсе что ты в годы студенчества получил Ворошиловского, позаниматься тебе обязательно нужно. Заодно и пар выпустишь. Стрельбы два раза в неделю, на нашем тире. Расписание согласуешь. Пропуск я оформил. Распишись вот здесь за получение.

Пока Лев подписывал казённую бумагу, Громов встал и подошел к сейфу, стоявшему в углу кабинета. Он был массивным, с матовой стальной дверцей и сложным замком.

— А это «Яуза-3». Новейшая модель. — Он повернул маховик, щелкнули затворы, и дверца бесшумно отъехала в сторону. — Броне сталь, взломостойкий замок. Здесь ты будешь хранить оружие, патроны и все, что считаешь нужным скрыть от посторонних глаз. Ключ только у тебя. Потерял ключ и считай похоронил содержимое. Ясно?

— Ясно.

— И последнее. Самбо. Ты уже занимался, я знаю, вероятно это и спасло тебя. Теперь это обязательно как и стрельбы. Как раз к вашему инструктору из ЛМИ. С Алексеем Степановичем мы уже договорились, он в курсе. Будешь ходить с тем своим другом Лешей. Два раза в неделю. И без прогулов.

Лев понимал, что спорить бесполезно. Да и не хотел. Мысль о том, чтобы снова почувствовать свое тело, свою силу, отточить рефлексы, которые только что спасли ему жизнь, была более чем привлекательна.

— Хорошо, — сказал он. — Я буду.

— Отлично. — Громов снова сел за стол. — Теперь по делу. Тот, кто выжил, молчит, как партизан. Но косвенные улики указывают на немецкую разведку. Их заинтересовали твои успехи. Очень. Так что, поздравляю, товарищ Борисов. Вы вышли на международный уровень. Изначальный интерес к Михаилу Баженову перерос в интерес к вам лично. Будьте бдительны, хотя мои люди и обеспечивают безопасность ключевых фигур вашей лаборатории, лишней бдительности не бывает. Есть вопросы?

Лев покачал головой. Вопросов не было. Была лишь тяжелая, холодная уверенность в том, что точка невозврата пройдена.

Стрельбище НКВД располагалось в одном из подвалов. Лев стоял на линии огня. В руке уже знакомый ТТ.

— Положение для стрельбы стоя! К стрельбе готовсь! — скомандовал инструктор, суровый мужчина с лицом, не выражавшим никаких эмоций.

Лев поднял пистолет, вытянул руку. Мишень на расстоянии тридцати метров казалась маленькой точкой. Он сделал глубокий вдох, и на выдохе, плавно нажал на спуск.

Выстрел оглушительно грохнул в тишине. Отдача встряхнула кисть. Он посмотрел на мишень. Промах. Пуля ушла куда-то влево и вверх.

— Зажимаешь, — бесстрастно констатировал инструктор. — Кисть расслабь. Спуск плавный, не дергай. Продолжаем.

Лев снова поднял пистолет. Снова вдох. Снова выстрел. Снова промах. Раздражение начало подниматься в нем комом. Он сжал рукоятку еще сильнее, пытаясь заставить оружие подчиниться.

— Я сказал, не зажимай! — голос инструктора оставался ровным, но в нем появилась стальная нотка. — Ты с ним борешься? Ты с ним работать должен. Он как продолжение твоей руки должен быть. Чувствуй его.

Лев закрыл глаза на секунду. Он вспомнил свою прошлую жизнь, вспомнил лицо жены и сына, родителей, друзей. В крайней ситуации он обязан их защитить. Не только умом.

Он открыл глаза. Поднял пистолет. Рука была твердой, но не зажатой. Он не целился, а просто смотрел на мишень, ощущая пистолет как часть себя. Плавное движение пальца.

Выстрел. В районе груди мишени зияла свежая дыра. Не в центре, но попадание.

— Лучше, — сказал инструктор. — Продолжаем.

Лев стрелял снова и снова. С каждым выстрелом уходило напряжение. С каждым выстрелом холод внутри понемногу таял, сменяясь сосредоточенным, почти медитативным спокойствием. Здесь, на линии огня, все было просто. Была цель. Было оружие. Было его тело и его воля. Не было сложных этических дилемм, нетерпеливых ученых, бюрократических проволочек. Была только механика. Физика. И очищающая ярость выстрела, уходящая в песчаный вал вместе со свинцом.

После стрельб, уже ближе к вечеру, он отправился в спортзал ЛМИ. Зал пах потом, кожей матов и нашатырным спиртом. Леша был уже там, разминался у шведской стенки.

— Лева! — он широко улыбнулся. — Слышал, вчера приключение было… Все нормально?

— Нормально, — Лев постарался, чтобы его голос звучал естественно. — Уже размялись?

— Да я уже который круг бегу. Жду не дождусь, когда Владимир Александрович новые опыты ставить начнет. Вчера собаку реанимировали, сердце остановилось на три минуты, а мы ее назад, в строй! — глаза Леши горели энтузиазмом.

Льву стало немного легче. Искренняя увлеченность Леши была лучшим лекарством.

— Рад, что тебе нравится, — сказал он, начиная разминку.

— Это не нравится, Лева! Это, наверно, дело жизни! Я чувствую, я на своем месте. Не бумажки таскать, а жизнь спасать. Ну, пока собачью… но скоро и человеческую!

В зал вошел Алексей Степанович. Инструктор был уже в летах, но его осанка и взгляд выдали в нем бывшего фронтовика.

— Ну что, Борисов, приступили? — он подошел к ним. — Слышал, вчера твои навыки пригодились не в учебном спарринге.

Лев кивнул, не вдаваясь в подробности.

— Пригодились. — кивнул Лев.

— Вижу, — Алексей Степанович окинул его оценивающим взглядом. — Напряжение в плечах, зажатость. Значит, не до конца ситуацию отпустил. Ладно, сейчас поработаем. Леша, ты с нами.

Они начали с разминки, затем отработали несколько стандартных связок: захваты, броски. Алексей Степанович внимательно следил за движениями Льва.

— А теперь, Борисов, покажи мне то, чем ты вчера пользовался. Тот удар. Без фанатизма, в пол-силы, на мне.

Лев немного смутился, но сделал то, что просили. Он не стал бить в горло, а сымитировал удар в плечо. Движение было быстрым, резким, идущим не от мышц, а от всего тела.

Алексей Степанович, приняв удар, свистнул.

— Вот ведь… Чистая работа. Экономно, эффективно. Не на силу, на точность. Где ты этому научился? От отца?

Лев воспользовался готовым объяснением.

— Отец показывал кое-что. Говорил, на всякий случай.

— Ну, твой «всякий случай» вчера наступил, — хмыкнул инструктор. — Ладно, это не классическое самбо. Это что-то другое. Более… приземленное. Уличное. Но в бою именно это и работает. Давай-ка разберем его, отработаем. И тебе, Леша, пригодится. Никогда не знаешь, где придется применять.

Они провели следующий час, разбирая технику удара и защиты от него. Лев, погрузившись в знакомую, почти медитативную работу тела, чувствовал, как последние остатки нервного напряжения уходят. Здесь, на татами, среди знакомых запахов и звуков, он снова обретал контроль. Не только над своим телом, но и над своими мыслями.

Когда тренировка подошла к концу, он был мокрый от пота, но спокойный и собранный. Убийство не перестало быть тяжелым грузом, но он научился этот груз нести. И в этом ему помогали сталь и пот.

Неделю спустя в кабинет Льва без лишних церемоний вошел Геннадий Николаевич Соколов. На его обычно невозмутимом лице играла редкая для него улыбка.

— Ну, Борисов, поздравляю, — он шлепнул увесистой папкой на стол Льва. — Твои идеи по маскировке госпиталей и тактике для санитаров долетели до самых верхов. В Наркомате обороны вызвали не просто интерес, а живой, профессиональный ажиотаж.

Лев, отложив отчет по витаминам, с интересом взглянул на папку.

— И что же теперь?

— А теперь, дорогой коллега, — Соколов с наслаждением прикурил папиросу, — тебе официальный заказ. — Он ткнул пальцем в папку. — Запрос № 387/с от Управления снабжения РККА. В кратчайшие сроки представить подробные предложения, чертежи и спецификации по оснащению медицинской службы РККА «перспективными разработками». Это твой шанс, Лев. Твой билет в большую игру.

Сердце Льва учащенно забилось. Это был тот самый момент, к которому он неосознанно стремился все эти годы. Возможность не просто вносить в медицину новое, а влиять на систему в масштабе всей армии.

Он немедленно собрал экстренное совещание. В кабинете, помимо Сашки, Ермольевой, Кати и Миши, были Ковалев, Неговский и сияющий от важности момента Простаков.

— Коллеги, внимание, — Лев поднял папку. — Наркомат обороны официально интересуется нашими разработками. Мы получаем шанс изменить лицо военной медицины. Но для этого нам нужен не разрозненный набор идей, а готовые, продуманные «пакеты». Я ставлю задачу в двухнедельный срок подготовить три основных комплекта.

Он подошел к доске и крупно написал:

1. КОМПЛЕКТ РОТНОГО МЕДИКА.

— Шприцы одноразовые, кровоостанавливающие жгуты с новой, надежной застежкой, ампулы, упаковки морфия, а в будущем нашего синтетического анальгетика. Ножницы, пинцеты. Все в прочном, влагонепроницаемом пенале или сумке. Просто, надежно, массово.

2. ПОЛЕВАЯ ЛАБОРАТОРИЯ.

— На базе наших экспресс-полосок для тифа и дизентерии. Плюс — компактный набор для базового анализа воды. Плюс, если успеем, упрощенный, мини-спектрометр или фотоколориметр для более точных анализов. Задача — оперативная диагностика в полевых условиях.

3. МОБИЛЬНЫЙ ПЕРЕВЯЗОЧНЫЙ ПУНКТ.

— Это уже следующий уровень. Укомплектовать стандартными капельницами, растворами (физраствор, глюкоза), перевязочными материалами нового поколения, шинами. Все должно быть упаковано в стандартные, взаимозаменяемые ящики для быстрой транспортировки и развертывания.

Он отложил мел и обвел взглядом собравшихся.

— И отдельная, критически важная задача — протоколы полевого триажа. Мы уже внедрили цветовую маркировку в гражданских больницах. Теперь нужно адаптировать ее для фронта. Красный — помощь немедленно, желтый — может подождать, зеленый — ходячие, черный… — он сделал паузу, — черный — безнадежные, тех, кому уже не помочь. Нужны простые, интуитивно понятные инструкции для фельдшеров и санитаров. Там, где счет на секунды, решение должно приниматься за доли секунды.

В кабинете повисла сосредоточенная тишина, нарушаемая лишь скрипом Миши, который что-то быстро чертил в своем блокноте.

— Это грандиозно, — первым нарушил молчание Сашка. — Но чертежи, спецификации, ТЗ… Это же горы работы. И кто будет нашим куратором с той стороны?

Как будто в ответ на его вопрос, дверь в кабинет открылась. На пороге стояла молодая женщина в хорошо сидящей форме лейтенанта медицинской службы. Подтянутая, стройная, с гладко зачесанными темными волосами, собранными в тугой пучок, и умными, внимательными карими глазами. В ее позе читалась уверенность, а в руках она держала идеально чистый планшет.

— Товарищ Борисов? — ее голос был ровным и мелодичным, без тени подобострастия. — Лейтенант медицинской службы Марина Игоревна Островская. Прикомандирована из ВМА для курирования проекта со стороны Наркомата обороны.

Все взгляды устремились на нее. Лев кивнул.

— Входите, товарищ Островская. Как раз кстати.

Она вошла и заняла свободное место за столом, положив планшет перед собой. Ее движения были точными и экономными. Лев не мог не заметить, она была очень красива. Но не той мягкой, теплой красотой, как у Кати, а холодной, отточенной, как лезвие скальпеля.

Пока Лев продолжал раздавать задания, он чувствовал на себе ее пристальный взгляд. Это был не просто профессиональный интерес. В ее глазах читалось любопытство, смешанное с нескрываемой оценкой. Она изучала его, как интересный экспонат. Лев поймал этот взгляд и на секунду задержался на нем. Девушка не отвела глаз, лишь чуть приподняла бровь, словно говоря: «Да, я тебя изучаю. И что?»

Льву стало не по себе. Ему было абсолютно не до флирта. В голове крутились и госзаказ, и вчерашние стрельбы, и тень того, кого он убил. Он резко отвернулся и продолжил говорить с Неговским о стандартизации капельниц.

— Нет, я настаиваю, — сказал Лев вечером того же дня, глядя на уставшее лицо Кати. — Мы идем в ресторан, в «Асторию». Сегодня, сейчас.

— Лёва, ну что ты… — попыталась возразить Катя. — Андрюша, дела… Я не в настроении.

— Именно поэтому и нужно. Мы с тобой не были нигде, кроме столовой и дома, уже сто лет. Мы превращаемся в своих сотрудников, которые не видят дальше лабораторной колбы. Я хочу, чтобы ты надела свое лучшее платье. Мы пойдем, поедим, выпьем вина. Как нормальные люди. Хотя бы на пару часов.

Катя хотела еще что-то сказать, но, увидев решимость в его глазах, сдалась. Через час они выходили из такси у подъезда знаменитой гостиницы «Астория».

Войдя внутрь, Лев на мгновение застыл. Он забыл, что такое настоящая роскошь. Высокие потолки с лепниной, хрустальные люстры, отражающиеся в полированном паркете, приглушенный гул изысканных разговоров и тихая, живая музыка, рояль и скрипка. Воздух был пропитан ароматами дорогого табака, кожи и изысканной еды.

Их встретил импозантный метрдотель во фраке.

— Товарищ Борисов? Ваш столик готов.

Их провели через зал к уютному столику у колонны, с хорошим видом на весь ресторан. Лев придержал стул для Кати. Она села, оглядываясь с легкой робостью, которую пыталась скрыть.

— Боже, я и не помнила, что такие места еще существуют, — прошептала она.

— Существуют, — улыбнулся Лев. — И мы имеем на них право.

К ним подошел официант в белоснежной рубашке и бабочке, вручил каждому тяжелое, кожаное меню.

— Что прикажете? Может, аперитив? У нас отличный вермут.

— Принесите бутылку бордо, — не глядя в винную карту, сказал Лев. — Хорошего. И дайте нам минутку.

Он наблюдал, как Катя изучает меню. Ее глаза бегали по незнакомым названиям. Он видел, как понемногу напряжение покидает ее плечи.

— Я не знаю, что выбрать, — призналась она. — Все такое… иностранное.

— Тогда позволь мне, — Лев взял у нее меню. — Начнем с закусок. Икра зернистая, конечно. И салат оливье. А на горячее… — он пробежался глазами по списку, тебе, я думаю, понравится судак в рассоле со сметаной и хреном. А я возьму цыпленка-табака. И на десерт клубнику Сабайон.

Когда официант удалился, Катя снова оглядела зал.

— Здесь так красиво… И так странно. После наших лабораторий, общежитий… Кажется, что мы попали в другой мир.

— Этот мир всегда здесь, — сказал Лев, разливая по бокалам принесенное бордо. Рубиновое вино играло в свете люстр. — Мы просто редко в него заглядываем. Выпьем, Катюш. За нас. За то, что мы все еще вместе, несмотря ни на что. За Андрюшу.

Они чокнулись. Вино было превосходным: плотным, с глубоким бархатистым вкусом.

— Я так за тебя испугалась, Лёва, — тихо сказала Катя, ставя бокал. — У меня сердце в пятки ушло.

— Я знаю. Прости. Но теперь все под контролем. У меня и оружие есть, и охрана. И я сам стал… опаснее, — он с трудом выговорил последнее слово.

Она посмотрела на него с тревогой.

— Ты имеешь в виду… того человека?

Лев кивнул, глядя на вино в своем бокале.

— Да. Я его убил, Катя. Один удар и все. Я не хотел этого, оно вышло спонтанно. Но другого выхода не было. И теперь я это ношу в себе как шрам.

Она протянула руку через стол и накрыла его ладонь своей.

— Ты защищал свою жизнь. Ты вернулся к нам. К своему сыну и ко мне. Это главное. Все остальное… мы переживем. Вместе.

В этот момент подали закуски. Икра, крупная, черная, с дымком, лежала на крохотных блинах с маслом. Салат оливье был не чета столовскому: с нежным мясом рябчиков, свежими огурцами и изысканным соусом.

Они ели, и Лев видел, как Катя понемногу оживает, как возвращаются краски в ее лицо. Они говорили о простых вещах, о том, как Андрюша пытается ползать, о новых книгах, о планах на лето, может быть, съездить отдохнуть. На пару часов они смогли забыть о войне, о шпионах, о смертях и пробирках. Они были просто мужчиной и женщиной, наслаждающимися редким вечером роскоши и покоя.

Когда подали десерт, нежная, ароматная клубника в воздушном винном соусе, Катя вздохнула счастливо.

— Спасибо тебе, Лёва. Ты был прав. Это было нужно.

— Это только начало, — пообещал он, ловя ее взгляд. — Мы еще будем жить, а не только выживать.

Он расплатился наличными, толстой пачкой новых, хрустящих червонцев, полученных еще за Ленинскую премию. Выходя из «Астории» под руку с Катей, он чувствовал, как внутри что-то затягивается, зарубцовывается. Он был еще не цел, но он был на пути к этому. У него был дом. У него была семья. И ради этого стоило бороться. Даже если цена этой борьбы была так высока.