Врач из будущего (Война)

Глава 30 Стройка

Черный, похожий на бронированный сундук, ГАЗ-М1 медленно и неуклюже полз по краю гигантской площадки, подпрыгивая на колдобинах утрамбованной глины. Лев Борисов, прижавшись лбом к холодному стеклу, молча смотрел на то, что предстояло превратить в «Ковчег». Бескрайнее, выжженное солнцем и изрытое траншеями поле на высоком волжском берегу. Вдалеке тускло серела лента великой реки, а здесь, под низким куйбышевским небом, царил хаос первозданного творения, лишенный пока чего бы то ни было живого.

— Ну, Лев, поздравляю, — мрачным голосом прокомментировал Сашка, с трудом выдергивая ногу из присохшей у двери грязи. — Твой «Ковчег» пока больше похож на Ноев плот после потопа, только без слонов и тигров. Одни земляные черви.

Машина остановилась. Лев вышел, и резкий ветер с Волги тут же обжег ему лицо колючей пылью. Воздух гудел от рокота одного-единственного экскаватора, похожего на доисторическое насекомое, и отдаленных криков прорабов. Пару месяцев назад в московском кабинете он с легкостью водил указкой по белым листам с чертежами. Здесь, на месте, эти линии и прямоугольники обретали пугающую, грубую материальность. С чего начинается Родина? — пронеслось в голове глупой строкой. С пахоты, что ли? С этой вот грязи?

Их встретила группа людей в телогрейках. Во главе сухощавый, жилистый мужчина лет пятидесяти, с обветренным, недовольным лицом и пронзительными, словно буравчиками, глазками. Это был главный инженер строительства, товарищ Крутов.

— Борисов? — бросил он вместо приветствия, скептически оглядев Льва с ног до головы, задержавшись взглядом на его сравнительно новом, столичном пальто. — Ждали вас, проблемы решать будете? Или просто проконтролировать?

— И то, и другое, товарищ Крутов, — ровно ответил Лев, чувствуя, как с первых секунд между ними натягивается невидимая струна напряжения. — Что у нас в самом тупиковом положении?

— В тупиковом? — Крутов хрипло рассмеялся. — Да всё в тупиковом! Титульные списки на арматуру не утверждены — металлурги «А5» в дефицит записали, будто я для себя прошу. Цемент с завода-смежника везут по остаточному принципу, у них своя жилстройка. А люди… Люди это отдельная песня. Квалифицированные бетонщики и монтажники с моей же стройки на другой объект перебежали — там на двадцать пять целковых в месяц больше платят. Так что ваш «Ковчег», товарищ Борисов, пока в проекте и остается.

Лев внимательно слушал, глядя куда-то за спину Крутова, на копошащихся в траншее землекопов. Внутри него всё сжималось в тугой, холодный ком. Он знал, что будет трудно, но чтобы настолько…

— Товарищ Крутов, — его голос прозвучал тихо, но так, что инженер невольно умолк. — Вы строите не очередной элеватор или дом культуры. Вы строите объект, который по личной резолюции товарища Сталина определен как стратегический и имеющий первостепенное значение для обороноспособности страны. Каждый день простоя — это не срыв моих планов. Это настоящее вредительство. И если для ускорения работ нужно пойти на крайние меры, мы пойдем. Это не угроза, это констатация факта.

Он повернулся и пошел к временному бараку управления, оставив Крутова с открытым ртом. Сашка, поравнявшись с ним, тихо прошипел:

— Начал с козырей? Не рано ли?

— Времени на раскачку нет, — отрезал Лев. — Он должен понять, что играет не в свои ворота.

Барак управления оказался таким же унылым, как и всё вокруг: дощатые стены, пропахшие махоркой и потом, самодельная печка-буржуйка, на стенах — висящие на гвоздях засаленные карты-схемы. За столом, сдвинутым из неструганых досок, уже сидели двое: полный, лоснящийся от пота человек в костюме и щуплый, нервный тип в очках.

— Представитель металлургического, товарищ Зайцев, — мотнул головой Крутов. — И инженер от цементников, товарищ Свиридов.

Зайцев, не вставая, тяжело вздохнул.

— Товарищ Борисов? Слушайте, ситуация с арматурой «А5» критическая, весь металл идет на Уралмаш, на танковые заводы. Ваши пятьсот тонн… даже не знаю. Может, к осени…

— К осени у нас должен быть готов каркас главного корпуса, — спокойно парировал Лев. — Не будет арматуры не будет каркаса. Вы готовы подписать бумагу, что лично вы несете ответственность за срыв строительства объекта, утвержденного лично товарищем Сталиным?

Зайцев побледнел.

— Это… это шантаж! Я не могу…

— Я не шантажирую, — Лев положил ладони на стол, и его пальцы были совершенно неподвижны. — Я информирую. Ваша задержка попахивает не халатностью, а саботажем. И рассматриваться будет соответствующим образом.

В этот момент Сашка, до этого молча наблюдавший, мягко вклинился.

— Товарищ Зайцев, давайте я вам на пальцах объясню. — Его голос стал задушевным, почти дружеским. — Вот есть у вас на комбинате директор. У него, я уверен, язва. А тут звонит, скажем, товарищ Артемьев из НКВД и спрашивает: «Почему вы саботируете „Ковчег“? И как там ваша язва, не обострилась на нервной почве?» Вы представляете, какой приступ у бедного директора случится? А ведь всё из-за каких-то пятисот тонн железа. Оно того стоит?

Лицо Зайцев стало землистым. Он беспомощно обвел взглядом присутствующих, вытер платком лоб.

— Я… я свяжусь с директором, экстренно. Думаю… мы что-нибудь изыщем.

— Прекрасно, — улыбнулся Сашка. — Мы вас ждем, до завтра.

Как только Зайцев и Свиридов, бормоча что-то невнятное, ретировались, Лев подошел к убогому полевому телефону. Покрутил ручку, вызвал «Москву, спецлинию». Через несколько секунд он услышал ровный, безжизненный голос Артемьева.

— Слушаю.

— Лев Борисов. У меня проблема с цементом, местный завод саботирует поставки.

— В течение сорока восьми часов вопрос будет решен — последовал незамедлительный ответ. — Займитесь пока другими вопросами.

— Уже занимаемся, — сказал Лев и положил трубку.

Крутов, слышавший обе стороны разговора, смотрел на Льва с новым, смешанным чувством — в его взгляде было и животный страх перед этой легкостью, с которой тот оперировал понятиями «саботаж» и «НКВД», и затаенное, неохотное уважение к эффективности.

Вечером они сидели в той же конторе, при свете керосиновой лампы. Привезли с собой раскладушки. Сашка пытался разогреть на буржуйке тушенку, возмущенно ворча:

— И зачем я, спрашивается, женился на Варе? Она бы тут хоть щей сварганила. А я… я, походу, кроме яичницы и тушенки, ничего приготовить не могу. Ну стыд и срам какой-то.

Лев, разглядывая карту генплана, невольно улыбнулся.

— Главное, чтобы не подгорело. А то нас Крутов за вредителей примет — уморим газом от печки.

— А он, между прочим, не так уж и плох, — философски заметил Сашка, помешивая содержимое котелка. — Мужик старой закалки. Привык, что стройка это значит вкалывать, а не по кабинетам бегать. Он по-своему прав.

— Я знаю, что он прав, — тихо сказал Лев, откладывая карту. — Но у нас нет времени на долгую осаду. Мы должны брать штурмом, каждый день и каждый час.

Он подошел к своему походному чемодану и достал оттуда портативный батарейный радиоприемник «БИ-234», подарок отца. Включил его. Диктор из Москвы вещал о трудовых победах, о перевыполнении плана. Лев покрутил ручку настройки: скрежет, шипение, и вдруг отрывистая, тревожная речь, которую тут же перебивал глухой гул помех.

— Ничего не разберешь, — вздохнул Сашка, ставя на стол дымящийся котелок.

— И не надо, — выключил приемник Лев. — И так всё ясно. Война в самом разгаре, они не остановятся. И нам тоже нельзя.

На следующее утро пришла телеграмма: «Поставка арматуры в объеме 500 тонн обеспечена. Отгрузка первой партии в течение недели. Директор завода 'Красный Октябрь». Крутов, читая ее, молча кивнул Льву, и в его взгляде было что-то вроде рыцарского приветствия. Врага в лице «ленинградских выскочек» он не приобрел, но вот партнера, с волей и ресурсами которого приходилось считаться, — несомненно.

Работа закипела с новой силой. Но вскоре Льва, лично обошедшего участок заливки фундамента главного корпуса, остановило странное чутье. Он наблюдал за работой бетонщиков, и что-то в самом процессе вызывало у него тревогу. Он подошел к груде щебня, предназначенного для замеса, и поднял горсть. Камни были мелкими, с большим количеством пыли и… глины. Он прошелся к песчаному отвару — та же история.

— Товарищ Крутов! — его голос прозвучал как удар хлыста.

Инженер подошел, хмурый.

— В чем дело?

— Это что? — Лев показал на щебень.

— Щебень. А что не так?

— Это не щебень, это отсев с примесью глины. И песок грязный. Вы что, фундамент под шестнадцать этажей на этом собираетесь лить? Он треснет в первую же зиму!

Крутов насупился.

— Борисов, не учите меня строить! У нас такого щебня — залейся! А тот, кондиционный, за тридцать километров везти. Дорого, долго. Сроки горят!

— Сроки горят, а люди потом под завалами гореть будут! — вспылил Лев. Он схватил лопату, набросал в ящик песка, щебня, налил цемента и воды, перемешал. Получился жидкий, невнятный раствор. Он вывалил его на землю, дал немного схватиться, а потом, не говоря ни слова, взял кувалду, лежавшую рядом, и со всего размаха ударил по получившейся лепешке. Та рассыпалась в пыль и мелкие осколки.

Затем он проделал то же самое с заранее заготовленным контрольным образцом из правильных материалов. Тот после удара лишь покрылся сеткой мелких трещин.

— Видите разницу? — Лев тяжело дышал. — Это прочность. А это труха. Напоминаю, товарищ Крутов, вы строите не сарай, вы строите «Ковчег». И я доверяю вам, товарищ Крутов. Но если этот фундамент когда-нибудь подведет, поверьте, мы с вами полетим с шестнадцатого этажа вместе. И без всяких вертолетов.

Он видел, как по лицу Крутова прошла волна гнева, обиды, а затем холодного, трезвого расчета. Инженер молча посмотрел на два образца, потом на свою бригаду.

— Всё остановить! — рявкнул он. — Этот щебень — к черту! Завозить нормальный! И песок мыть! Чтобы я хоть суп из него мог есть! Быстро!

Это был переломный момент. С этого дня Крутов перестал саботировать и начал строить.

Вечерами, уставшие до потери пульса, они с Сашкой сидели у буржуйки. Лев звонил в Ленинград. Слышал голос Кати, такой далекий и такой родной.

— Андрюша сегодня бегал и спросил «где па-па?» — кричала она в трубку, и на том конце слышался восторженный лепет. — Правда-правда! Он в твою фотографию тыкал пальчиком и спрашивал «мама где папа»!

Лев слушал, сжимая трубку так, что пальцы белели, и не мог вымолвить ни слова. Комок подкатывал к горлу. Этот детский лепет, доносящийся из другой, мирной жизни, был и бальзамом, и самым страшным упреком.

— Передай ему, что папа скоро приедет, — сипло проговорил он наконец. — И обязательно привезет ему… Что-нибудь привезет!

Он клал трубку, и его накрывало волной такого одиночества, что хотелось выть. Сашка, видя его состояние, как-то раз достал припрятанную бутылку куйбышевской водки.

— Не грусти, профессор, — сказал он, наливая две порции в граненые стаканы. — Ты тут не один Лев, я с тобой. Правда, красавец, а не мужик. Варька в Ленинграде скучает, наверное.

— Варя-то? Да она, я думаю, рада, что отдохнула от тебя и твоих ночных бдений над сметами, — с слабой улыбкой парировал Лев.

— Точно! — Сашка хлопнул себя по лбу. — Нагуляется она тут без меня! Надо срочно Артемьева просить, чтоб меня обратно отозвал. Опасность семье угрожает! — засмеялся Сашка.

Они выпили. Горячая жидкость обожгла горло, но ненадолго разогнала тяжелые мысли.

Примерно через месяц после их приезда случился неизбежный вызов «на ковер». Кабинет начальника Куйбышевского стройтреста, товарища Жукова, разительно контрастировал с их барачной жизнью: дорогой ковер, полированный стол, тяжелые портьеры и внушительный портрет Сталина. Сам Жуков, упитанный, с холеными руками, излучал самоуверенное спокойствие чиновника, уверенного в своей неуязвимости.

— Товарищ Борисов, — начал он, не предлагая сесть. — До меня доходят тревожные сигналы. Срыв сроков по нулевым работам. Перерасход дефицитных материалов. Использование методов труда, далеких от социалистических принципов. Я вынужден поставить вопрос о пересмотре проекта, нужно упростить. Отказаться от этих фантастических тоннелей, уменьшить этажность. Страна готовится к войне, каждый рубль на счету!

Лев стоял, сжав кулаки. Он чувствовал, как по спине бегут мурашки от бессильной ярости. Он готов был броситься на этого сытого бюрократа.

В этот момент дверь кабинета бесшумно открылась. В проеме возникла знакомая фигура в форме НКВД.

— Прошу прощения за вторжение, товарищ Жуков, — голос старшего майора Артемьева был тихим и вежливым. — Я по делу.

Жуков, увидев его, заметно ссутулился, его самоуверенность мгновенно испарилась.

— Товарищ Артемьев! Какими судьбами к нам? Проходите, пожалуйста, присаживайтесь, может чаю…?

Артемьев не стал проходить. Он остановился посреди кабинета, его бесстрастный взгляд скользнул по Льву и уставился на Жукова.

— Я всего на минуту. У меня к вам три вопроса, товарищ Жуков. Первый: вы готовы лично подписать акт о приемке упрощенного объекта, зная, что при первой же бомбежке подземные тоннели, от которых вы предлагаете отказаться, спасут сотни раненых, а их отсутствие неминуемо приведет к их гибели?

Жуков открыл рот, но не издал ни звука.

— Второй вопрос, — продолжил Артемьев с той же ледяной вежливостью. — Готовы ли вы взять на себя персональную ответственность перед ЦК ВКП(б) за срыв строительства стратегического объекта особой важности в условиях начавшейся мировой войны?

По лицу Жукова выступил крупный пот.

— И последнее, — Артемьев сделал маленькую паузу. — Ваш сын, если не ошибаюсь, учится на архитектора в Московском институте? Очень перспективный юноша, как я слышал. Жаль, если ему придется прервать столь блестящую карьеру… для трудовой мобилизации, скажем, на лесоповал. В условиях военного времени практика, знаете ли, обычная.

Больше он ничего не сказал. Развернулся и вышел. В кабинете повисла тишина, звонкая, как хрусталь. Жуков, белый как мел, беспомощно булькнул что-то и повалился в кресло.

— Работайте, товарищ Борисов, — просипел он. — Как планировали. Все вопросы… я решу.

Лев вышел из кабинета, его слегка трясло. Он не чувствовал триумфа, он чувствовал лишь ледяной ужас от той бездны, у края которой они все балансировали.

Шли недели. Площадка преображалась на глазах. Теперь это был не грязный пустырь, а гигантский организм, живущий по своим законам. Стояли башенные краны, день и ночь гудели бетономешалки, рос, набирая этажи, стальной скелет главного корпуса. Лев и Крутов, ставшие за эти месяцы если не друзьями, то уважающими друг друга соратниками, ежедневно обходили объект. Однажды вечером они поднялись на строящийся восьмой этаж. Отсюда, как на ладони, была видна вся панорама: грандиозная стройка, блестящая на закате лента Волги, бескрайние степи за рекой.

Крутов, обычно молчаливый, негромко сказал, глядя вдаль:

— Я, Лев Борисович, полжизни строил. Элеваторы, заводы, дома… А такое… вижу впервые. Как будто в будущее смотрю. В то самое, про которое в газетах пишут.

Лев кивнул, он тоже смотрел. Но видел не только будущее, он видел тени самолетов с черными крестами на крыльях, которые, он знал, обязательно появятся в этом небе.

22 августа было невыносимо жарким. Воздух над стройкой дрожал от марева. Во время обеденного перерыва Сашка, как обычно, включил свой «БИ-234». Он ловил какую-то музыку, но вдруг лицо его стало серьезным. Он прибавил громкость. Из динамика, шипя и потрескивая, полилась взволнованная речь диктора: «Германия и Италия принимают решение разделить спорную Трансильванию между Румынией и Венгрией…»

Работа на площадке не остановилась. Не было громкоговорителей, но новость, переходя от человека к человеку, расползалась по объекту со скоростью лесного пожара. Люди замирали на секунду, переглядывались, и в их глазах читался не шок, а какое-то новое, суровое понимание. Враг был не где-то там, далеко. Он стал на порядок сильнее, победил всю Европу. И следующей на очереди были они.

Сашка подошел к Льву, который стоял, опершись о стойку свежесмонтированного каркаса, и смотрел на запад, откуда дул горячий ветер.

— Ну, что, профессор? — голос его был хриплым от пыли и чего-то еще. — Как думаешь, когда до нас докатится гром фашистов? Они ведь точно нападут, да?

Лев молча кивнул. Он смотрел на стальной остов, уходящий в раскаленное небо, на тысячи рабочих, на подъемные краны, похожие на скелеты гигантских доисторических птиц. Он чувствовал, как гигантский механизм, который он запустил, набирает обороты. Остановить его было уже нельзя.

— Фундамент заложен, — тихо, но четко сказал он, поворачиваясь к Сашке. — Теперь стены. К зиме у нас должна быть крыша над всеми корпусами. У нас нет права на ошибку.