Врач из будущего (Война)

Глава 28 События

Сентябрьский ленинградский вечер мягко стелился за окнами квартиры на Карповке, но внутри царил шумный, теплый и абсолютно бесцеремонный хаос. Воздух был густым от запаха домашней выпечки, табачного дыма и звонкого детского смеха. Два года, всего два года. Лев, прислонившись к косяку двери в гостиную, с трудом ловил в себе это ощущение. Два года назад его мир состоял одних только мыслей про будущую войну и свои «рацпредложения». Сейчас же он был плотно, неразрывно вплетен в эту живую, дышащую, шумящую ткань жизни.

— Деда, деда! — уверенный голосок Андрюши прорезал общий гул. Мальчуган в коротких штанишках и белой рубашке с бантом, словно маленький капитан, уверенно вел за руку своего деда, Бориса Борисовича, к горке подарков. — Моя! — он ткнул пальчиком в большую, тщательно упакованную коробку.

— Вижу, вижу, командир, — с непривычной улыбкой отозвался дед, с трудом опускаясь на корточки. — Давай вскроем.

Лев наблюдал, как отец, обычно строгий и собранный, с чисто детским азартом помогал внуку разрывать бумагу. Из коробки показалась сложная, тщательно выточенная из дерева и окрашенная модель здания. Узнаваемый, еще не построенный, но уже выстраданный им в сотнях чертежей «Ковчег».

— Боже правый, — прошептал Лев, чувствуя, как комок подкатывает к горлу. — Сашка, это ведь твоих рук дело?

Сашка, стоявший рядом с Варей и державший на руках собственную дочь Наташу, сиял во всю ширину своего доброго лица.

— Ну, я так… идею подал. А ребята с завода, инженеры, что по «Ковчегу» работают, — они в свободное время… для себя, значит. Говорят, пусть у нашего крестника тоже свой «Ковчег» будет. — Он потрепал Наташу по щеке. — Научится управлять, а пока пусть растет.

Андрей уже вовсю возил по паркету деревянный главный корпус.

— Вообще, модель поражает точностью, — раздался рядом голос Дмитрия Аркадьевича Жданова. Профессор стоял, держа в руках бокал с коньяком, и внимательно изучал подарок. — Фундамент, этажность… Чувствуется рука людей, знающих проект изнутри.

— И слишком много знающих, — тихо, чтобы не слышал ребенок, заметил Лев. — Но чертежи самую малость секретны. Ну а он пусть радуется.

— Он и радуется, — мягко сказала Катя, подойдя к мужу и взяв его под руку. Она смотрела на сына с таким безмерным счастьем, что Лев на мгновение забыл о всех войнах, «Ковчегах» и стрептомицинах. Ее рука была теплой и твердой.

Вскоре Андрей, утомленный впечатлениями, уснул прямо на плече у бабушки Анны, и общее веселье плавно перетекло в негромкие разговоры за столом. Лев оказался в небольшом кругу с Ждановым и Ермольевой.

— Ну как ваши актиномицеты, Зинаида Виссарионовна? — спросил Жданов, закуривая папиросу.

Ермольева, до этого сдержанная, резко оживилась.

— Штамм №169 так же показывает стабильную активность на животных. Тот самый «Мицин». Но проблемы пока не удалось полностью решить, мы с Михаилом все пытаемся… Но я чувствую, мы на грани прорыва. — немного посунувшись рассказывала Ермольева.

— Ничего страшного, Зинаида Виссарионовна, я верю, у вас все получится. — подбодрил ее Лев.

— Но есть и приятные сюрпризы. Один из штаммов, №87, абсолютно бесполезен против туберкулеза, зато показал феноменальную активность против кишечных палочек и даже возбудителей брюшного тифа. Прямо-таки выжигает их основательно.

Лев почувствовал легкий толчок адреналина. Левомицетин, он здесь, совсем рядом.

— Это может быть крайне перспективно, — сказал он, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Особенно для военно-полевой хирургии. Перитониты, раневые инфекции… Направьте ресурсы на его изучение. Возможно, это не менее важно, чем противотуберкулезный препарат.

Ермольева внимательно посмотрела на него своими умными, проницательными глазами.

— Вы как всегда, Лев Борисович, чувствуете, где находится прорыв. Хорошо, создам отдельную группу.

В это время со стороны дивана раздался взрыв смеха. Леша, пытавшийся помочь Варе собрать разбросанные Наташей и Андрюшей игрушки, запутался в длинном шарфе и чуть не грохнулся на пол, удерживая в каждой руке по ребенку.

— Лёш, я смотрю, — Сашка покатывался со смеху, — ты в бою герой, японского диверсанта голыми руками уложил, а тут один двухлетка тебя победил! Сдавайся!

— Он не один! — с комичным ужасом воскликнул Леша, стараясь удержать равновесие. — Их тут два! Настоящий партизанский отряд!

Все снова засмеялись. Лев смотрел на эту сцену и думал, что ни один орден, ни одна научная победа не стоят этой простой, шумной, настоящей жизни. Этот дом, эти люди и есть его главный, уже построенный «Ковчег».

Свадьба Михаила Баженова и Дарьи Орловой стала событием, о котором говорил весь СНПЛ-1. Ожидали чего-то чопорно-официального или, наоборот, чудаковатого. Получилось нечто уникальное, абсолютно в их стиле.

В ЗАГСе, когда торжественная сотрудница объявила: «Александр Морозов и Алексей Морозов, жених и свидетель, пройдите для подписания», Сашка с невозмутимым видом обернулся к Леше.

— Слушай, мы оба Морозовы. В документах вечная путаница — А. Морозов, А. Морозов… а где Александр и где Алексей… — он сделал паузу, глядя на ошарашенного друга. — Может, родители нам чего-то недоговорили? Может, мы братья?

Леша замер с пером в руке, его лицо выражало полнейший когнитивный диссонанс. Затем он медленно повернул голову к Сашке, и по залу прокатился сдержанный хохот. Даже строгая дама из ЗАГСа улыбнулась.

— Ты… — начал Леша. — Да я тебя… Нет, мы точно не братья! У меня характер нормальный!

— Попробуй оспорить! — фыркнул Сашка, хлопая его по плечу.

Вечер в «Астории» был великолепен. Миша, несмотря на свою рассеянность, превзошел сам себя. Когда молодожены вышли в центр зала для первого тоста, он вместо заученных слов вытащил из кармана два химических стаканчика.

— Дорогие гости… — начал он, и все замерли, ожидая очередной лекции. — Любовь… это самая устойчивая ковалентная связь. Основанная на общих электронных парах взаимного уважения, доверия и… — он взглянул на Дашу, которая смотрела на него с улыбкой и легким смущением, — и безумия. И чтобы доказать ее прочность…

Он вылил содержимое одного стаканчика в другой. Прозрачная жидкость вспыхнула нежным сапфировым пламенем, которое тут же погасло, оставив лишь легкий дымок и восторженные возгласы гостей.

— … она не боится даже самого яркого окисления! — закончил Миша.

— То есть я для тебя как пероксид водорода? — перебила его Даша, делая вид, что надулась.

— Нет! Ты как палладиевый катализатор, без которого моя реакция не идет! — выпалил Миша и, покраснев, схватил ее и поцеловал под аплодисменты и смех всего зала.

Подарки были соответствующими. Лев и Катя вручили ключи от квартиры в их же доме, этажом ниже. Лев заранее лоббировал вопрос получения квартиры обладателю Нобелевской премии, и заметно ускорил процесс.

— Чтобы не опаздывал на работу, — пояснил Лев, пожимая руку счастливому Мише.

Сашка и Варя подарили полный набор мебели «как у людей», а также усовершенствованные, новые модели тостера и сэндвичницы.

— Теперь и у вас будет нормальный завтрак, а не сухомятка из лаборатории, — сказала Варя, обнимая Дашу.

Поздно вечером Лев и Сашка вышли ненадолго на заполненный морским ветром балкон.

— Ну как, все по плану? — спросил Лев, глядя на огни порта.

— Все кипит, — коротко и деловито ответил Сашка. — Жетоны, ИПП, штативы. Все идет в серию и уже грузится в эшелоны. Первые партии должны были уйти еще неделю назад.

Лев кивнул. Где-то там, на линии Маннергейма, скоро прольется кровь. И его работа, его «простые» решения уже были там, чтобы эту будущую кровь остановить. Горькое, но необходимое удовлетворение сковало грусть от уходящего мирного вечера.

Холодный ноябрьский ветер гнал по улицам Ленинграда колючий снег. Война, маленькая и жестокая, пришла на порог. Но в отличие от хаоса Халхин-Гола, в ленинградских госпиталях, куда ежедневно прибывали санитарные поезда, царила не паника, а суровая, отлаженная система.

Лев вместе с главврачом больницы им. Мечникова Анатолием Федоровичем Орловым обходил палаты. Воздух пах хлоркой, лекарствами и свежими бинтами. Повсюду он видел знакомое: складные носилки в коридорах, штативы с капельницами у каждой второй койки, цветные бирки на груди у раненых — красные, желтые, зеленые.

— Смотрите, Борисов, — тихо сказал Орлов, останавливаясь у палаты, где лежали бойцы с обморожениями. — Ваши методички, буквально по пунктам.

Лев смотрел на молодого бойца, которому медсестра аккуратно обрабатывала побелевшие пальцы. На тумбочке лежала химическая грелка, а на истории болезни стоял гриф «Бициллин-1, 600 тыс. ед. в/м».

— Пузыри не вскрывать, только аспирацию, местно сульфанозол, — как будто читая его мысли, произнесла медсестра, заметив его взгляд.

— Как статистика? — так же тихо спросил Лев у Орлова.

Тот отвел его в сторону.

— Смертность от сепсиса при обморожениях снизилась втрое. Количество ампутаций более чем вдвое. Лев Борисович, это… это новая революция. Ваши методички работают как часы. Врачи, даже самые старые и консервативные, видят результат и следуют им.

Вернувшись к себе в кабинет, где его ждал Сашка, Лев взял в руки официальное письмо из Наркомата обороны. Бумага с гербовой печатью. Сухой канцелярский язык, за которым стояли спасенные жизни.

«…за разработку и внедрение эффективных средств и методов оказания медицинской помощи, сохранивших жизнь и боеспособность тысяч бойцов и командиров РККА, выражаем официальную благодарность…»

Он положил листок на стол. По радио, стоявшему на подоконнике, передавали сводку Совинформбюро. Диктор ровным, неумолимым голосом сообщал об исключении СССР из Лиги Наций за «агрессию против Финляндии».

— Ну что, — вздохнул Сашка, выключая приемник, — плата за безопасность границ, как говорится.

— Да, — коротко ответил Лев, глядя в заледеневшее окно. — Только платят ей, как всегда, не те, кто принимает решения.

Он думал о бойце с обмороженными руками. Отработала ли его система? Да. Было ли это утешением? Нет. Но это была единственная возможная в этой реальности победа.

Георгиевский зал Большого Кремлевского дворца ослеплял. Золото, мрамор, хрусталь люстр, отражавшийся в блестящем паркете. Лев в новом, с иголочки, парадном кителе стоял в строю награждаемых, стараясь дышать ровнее. Рядом, вытянувшись в струнку, застыл Леша, его лицо было бледным от волнения.

Воздух гудел от приглушенных разговоров и щелчков фотоаппаратов. Лев видел знакомые по газетам лица — Молотов, непроницаемый в своих очках, Ворошилов с его знаменитыми усами. Атмосфера была торжественной. Чувствовалось дыхание большой, уже идущей в Европе войны.

— За выдающиеся заслуги в укреплении обороноспособности страны и развитие медицинской науки, — громко и четко объявил читок, — орденом Ленина награждается… Борисов Лев Борисович!

Он сделал шаг вперед. К его груди прикрепили тяжелый, золотой круг с профилем вождя. Рука, пожимавшая его руку, была твердой и сухой.

— Поздравляю, товарищ Борисов. Так держать, — сказал ему Молотов, на мгновение встретившись с ним взглядом. В его глазах Лев прочел не поздравление, а констатацию факта и оценку полезности.

Затем наградили Лешу — таким же орденом Ленина «за мужество и большой вклад в организацию полевой медицинской службы». Когда они отошли, к ним подошел человек в форме НКВД и тихо сказал Леву:

— Лев Борисович, вас прошу задержаться на минуту.

В небольшом кабинете ему вручили еще один документ, постановление Совнаркома. О присвоении ему звания профессора «в виде исключения, за выдающиеся научные заслуги, без защиты диссертации». Внизу стояла хорошо знакомая, размашистая подпись — Сталин.

Триумф? Да. Высочайшее признание? Бесспорно. Но, выходя из Кремля в холодный московский вечер, Лев чувствовал не эйфорию, а колоссальную, давящую тяжесть. «Теперь от меня ждут чудес, — думал он, сжимая в кармане футляр с орденом. — И я обязан их показать. Теперь мне не простят ни одной ошибки».

Последний рабочий день года в СНПЛ-1 был лишен суеты. В кабинете Льва собралось «ядро»: Сашка, Катя, Миша, Леша, а также ведущие ученые — Ермольева, Жданов, Неговский, Постовский, Простаков и, конечно, Юрий Вороной, чье хирургическое и трансплантологическое направление стало одним из флагманов института.

Доклады были краткими и деловыми.

— «Промедол» и «Ибупрофен» вышли на плановые объемы, — доложил Простаков. — Снабжаем уже не только ленинградские госпитали, но и московские.

— «Стрептомицин», штамм 169, проходит клинические испытания, — сказала Ермольева. — Токсичность есть, но управляема. «Бициллин» стабилен, побочные реакции сошли на нет после вашей идеи с своевременным разведением. И мы активно ведем скрининг того самого «кишечного» штамма.

— Гепарин, — отчитались химики, — технология очистки отработана. Запускаем опытную партию для клиник.

Инженеры доложили, что по всем «прорывным» направлениям — гидрокортизон, фенитоин, полиглюкин, гипербарическая оксигенация («Ока»), электрокоагулятор — ведутся НИР. Прорывов пока нет, но работа кипит.

— Юрий Юрьевич, — обратился Лев к Вороному. — Как ваша школа?

— Растем, — улыбнулся хирург. — Тренируемся на животных. Ваше замечание насчет подвздошной ямки для трансплантации почки — гениально. Технически проще и функционально верно. Тогда, с Булгаковым… не было времени на эксперимент. Сейчас отрабатываем как положено.

Лев кивнул, он помнил тот отчаянный риск. И понимал, что Вороной был прав.

Когда все разошлись, Лев остался один. Он посмотрел на карту Европы. Год завершен, задел был колоссальным. Но песок в часах тёк неумолимо.

Тридцать первое декабря. Квартира на Карповке вновь была полна гостей. Пахло елкой, мандаринами и гусем, который Катя и Анна Борисова готовили с утра. На столе стоял тот самый тостер, рядом — советское шампанское. Патефон играл негромко.

Андрюша, разбуженный в полночь, сонно сидел на руках у деда, с любопытством разглядывая огни на елке. Все были здесь: вся их большая, шумная, неформальная семья.

Когда бой кремлевских курантов начал доноситься из репродуктора, все встали с бокалами. Последний удар отзвучал. Воцарилась тишина, полная ожидания.

Первым поднял бокал Борис Борисович. Его лицо в мягком свете ламп было серьезным и мудрым.

— Поднимаю бокал за уходящий год, — сказал он, и его голос прозвучал на удивление громко. — Год великих строек и великих побед. Но главная его победа это вы. — Его взгляд медленно обошел всех собравшихся: Льва и Катю, Сашку и Варю, Мишу и Дашу, Лешу, всех остальных. — Ваша дружба, ваша семья, которую вы создали, которая крепнет несмотря ни на что. Это и есть тот самый «Ковчег», который вы строили все эти годы. И он устоит в любой шторм. С Новым годом, мои дорогие!

— С Новым годом! — пронеслось по залу звонким эхом.

Лев обнял Катю, прижал ее к себе. Она положила голову ему на плечо. Он смотрел на сына, на смеющихся друзей, на сияющие глаза матери. Титанический труд позади, но такой же ждал впереди. Но в этот миг он чувствовал лишь глубочайшую, почти физическую усталость и странное, спокойное удовлетворение. «Мы все молодцы, — подумал он. — Я доволен».

Затих патефон, за окном, над заснеженным, темным Ленинградом, били куранты, отсчитывая последние секунды 1939 года. Впереди был 1940-й.

Гул голосов постепенно сменился негромкими разговорами. Гости разбились на небольшие группы. Сашка, развалившись в кресле, с удовольствием доедал кусок гуся с гречневой кашей.

— Ну, девчат, мое почтение, — сказал он, смакуя. — Такого гуся я со времен московского «Арагви» не ел.

— Это Лев помогал, — скромно заметила Катя, укладывая спать на диване Наташу и Андрюшу. — Он у меня главный по соусам.

Лев, стоя у окна с бокалом, услышал это и обернулся. Поймав ее взгляд, он улыбнулся. Эти маленькие, почти бытовые моменты были для него глотком нормальности, островком в бушующем океане истории.

К нему подошел Миша, все еще сияющий от счастья и шампанского.

— Лев, знаешь, я тут думаю… Мы с Дашей в новой квартире. И я хочу оборудовать маленькую домашнюю лабораторию, для опытов. Несерьезных, так… для души.

— Только чтоб без взрывов, — с усмешкой сказал Лев. — А то соседи пожалуются. И Даша выгонит в первую же ночь.

— О, нет! Ты что, — Миша замахал руками. — Я буду тихий, очень тихий. Может, даже ароматы для нее синтезировать… — он задумался. — Хотя, с другой стороны, процесс дистилляции терпенов может быть довольно…

— Взрывоопасным, — закончил за него Лев, хлопая его по плечу. — Думай, Миш, лучше цветы подари.

В другом углу комнаты Леша, заметно расслабившись, разговаривал с Борисом Борисовичем. Орден на его груди, казалось, придал ему новую степень уверенности.

— Борис Борисович, вы не представляете, как приятно, когда твоя работа… вот так, сразу… оценена.

Отец Льва смотрел на него с одобрением.

— Заслуженно, Алексей, заслуженно. Вы там, на Халхин-Голе, себя показали. И здесь, в госпиталях, работаете не покладая рук. Такие кадры стране нужны. — Он помолчал, затягиваясь папиросой. — А что насчет твоей личной жизни? Не думаешь о семье?

Леша смущенно покраснел и потупил взгляд.

— Некогда, Борис Борисович. Работа. Да и… не встретил еще такую, ну что бы так… — Леша указал в сторону Сашки с Варей и Льва с Катей.

— Встретишь еще, какие твои годы, — ободряюще сказал старый чекист. — Главное не бойся. Сердце, оно иногда умнее головы.

Лев наблюдал за этой сценой и ловил себя на мысли, насколько изменился отец. Раньше их разговоры сводились к наставлениям и скрытому напряжению, сухие как военная переписка. Теперь же между ними возникло что-то вроде товарищеских, почти дружеских отношений. Они стали коллегами, соратниками, объединенными общей, пусть и не озвученной до конца, целью пережить надвигающуюся бурю.

Он отошел в сторону, в полумрак кабинета, притворив дверь. На мгновение ему захотелось побыть одному. Он взял со стола свой полевой блокнот, тот самый, с пометкой от 1 сентября. Пролистал его. Десятки пунктов «Плана „Скорая“». Многие были закрыты. Жетоны, ИПП, штативы, антибиотики, анальгетики, система триажа… Каждый пункт это спасенные жизни. Но с каждым закрытым пунктом появлялись два новых. Полиглюкин, стрептомицин, левомицетин, аппарат Илизарова… Список рос, а время неумолимо сокращалось.

Он положил блокнот обратно в сейф и повернулся. В дверях стояла Катя.

— Устал? — тихо спросила она.

— Немного, — признался он. — Подводишь итоги и голова кружится. Сколько всего сделано, и сколько еще нужно сделать.

Она подошла и обняла его, прижавшись щекой к его груди.

— А я смотрю на всех сегодня и думаю: мы счастливые. У нас есть Андрюша, у нас есть дом. И все эти люди, они наша семья. Какая разница, что будет завтра? Сегодня мы вместе.

Лев прижал ее крепче, вдыхая знакомый запах ее духов и домашнего уюта. Она была его якорем. Тем, что удерживало его в этом времени, в этой жизни, не давая потерять себя в водовороте знаний, страха и ответственности.

— Знаешь, о чем я подумал? — сказал он после паузы. — О том дне, когда я ударился головой. Ну тогда на первом курсе. Если бы мне тогда сказали, что через несколько лет я буду встречать Новый год в 1939-м, в своей престижной квартире, с женой, сыном и друзьями, и буду получать ордена из рук Молотова… я бы решил, что у меня галлюцинации.

Катя отстранилась и посмотрела ему в глаза. В ее взгляде была нежность и та самая мудрость, которая всегда его поражала.

— А сейчас?

— А сейчас… — он посмотрел в гостиную, на смеющихся Сашку и Мишу, на спящих детей, на родителей, тихо беседующих с Варей. — А сейчас я не променял бы это ни на что.

Они вернулись в гостиную. Патефон снова играл, теперь какую-то медленную, лирическую мелодию. Сашка с Варей танцевали, прижимаясь друг к другу. Миша и Даша, обнявшись, о чем-то шептались у елки. Леша, с красными от шампанского глазами, что-то с жаром доказывал Жданову, а тот слушал его с вежливым, профессорским интересом.

Лев подошел к столу, налил себе и Кате по бокалу воды.

— За твой «Ковчег», — тихо сказала она, чокнувшись с ним.

— За наш Ковчег, — поправил он. — Без тебя, без всех них… — он кивком указал на друзей, — ничего этого бы не было. Я бы либо спился от отчаяния, либо меня бы давно расстреляли как вредителя.

— Не говори так, — вздрогнула она.

— Это правда, Кать. Вы мое оправдание, моя причина, по которой я все это делаю. Не для истории, не для страны даже. А для вас, чтобы вы жили.

Он отпил воды и почувствовал, как холодная влага разливается по уставшему телу. Год заканчивался. Самый напряженный, самый продуктивный, самый страшный и самый прекрасный год в его двух жизнях. Он подошел к спящему Андрею, поправил на нем одеяло. Мальчик во сне улыбнулся. Лев поймал себя на мысли, что даже не представляет, каким будет мир, когда его сын вырастет. Удастся ли ему изменить историю достаточно? Переломить ход будущей войны? Не дать стране упасть в послевоенный период?

Ответа не было. Была только тихая, морозная ночь за окном, огни новогодней елки и тепло руки Кати в его руке.