Врач из будущего (Война)

Глава 19 Куйбышев

Резкий, безжалостный свет операционной больницы имени Мечникова выбеливал все до стерильной чистоты. Воздух был густым и тяжелым, насыщенным запахом хлорки, эфира и едва уловимой, но неистребимой железной ноткой крови. Под этим светом, на столе, лежало распластанное тело мужчины лет пятидесяти с пяти — Ивана Семеновича, слесаря-ремонтника с одного из ленинградских заводов. Его живот был вскрыт широким срединным разрезом, обнажая бурлящий, гнойный хаос внутри. Прободная язва желудка, разлитой перитонит. Приговор, который Лев Борисов и Юрий Вороной пытались сегодня оспорить.

— Гной эвакуируем, — спокойным, ровным голосом, не отрываясь от раны, командовал Вороной. Его руки в перчатках, казалось, жили своей собственной, точной и выверенной жизнью. — Борисов, санируйте. Тщательно.

Лев, стоявший напротив, кивнул. Его собственные руки, сильные и ловкие в новом, молодом теле, повторяли движения. Он работал пинцетом и марлевыми тампонами, орудуя уверенно, почти автоматически. Знания из будущего подсказывали ему картину патофизиологии, масштаб катастрофы, но здесь, в операционной 1939 года, борьба велась самыми примитивными средствами. Асептика, дренажи, и воля случая.

— Теперь язва, — Вороной сместился, давая Льву больше простора. — Показывайте, чему научились. Ушивайте.

Это был вызов и доверие одновременно. Лев взял иглодержатель. Он видел зловещее отверстие в стенке желудка, края которого напоминали изъеденный молью рукав шубы. Его сознание, заточенное на диагностику и терапию, с невероятной концентрацией переключилось на хирургическую задачу. Он наложил шов, стараясь сделать его не просто надежным, но и идеально анатомичным, минимизируя травму тканей. Игла входила и выходила, нить затягивалась.

— Аккуратнее с краем, — тихо, но весомо предупредил Вороной. — Там рядом сосуды. Видите?

— Вижу, — сквозь стиснутые зубы ответил Лев, слишком поглощенный процессом. В момент завязывания одного из узлов он почувствовал, как нить легла чуть туже, чем нужно. Мелькнула мысль: «Пережал? Нет, кажется, проскочило». Адреналин и желание сделать все безупречно заглушили внутренний сигнал тревоги. Он закончил ушивание. Выглядело безупречно.

Операция шла к концу. Дренажи установлены, послойное ушивание раны. Пациента, в состоянии глубокого наркоза, переложили на каталку и повезли в палату. Лев, скинув окровавленные перчатки, почувствовал прилив усталой эйфории. Он сделал этот сложнейший этап. Руки не подвели.

— Неплохо, Борисов, — Вороной, умываясь у раковины, бросил на него оценивающий взгляд. — Руки растут откуда надо. Но расслабляться рано. С перитонитом главная битва начинается после того, как мы зашили кожу.

Эти слова прозвучали зловещим пророчеством.

Спустя четыре часа, когда в институте уже зажигались вечерние огни, по коридору пронесся санитар.

— Юрий Юрьевич! С вашим послеоперационным… Плохо!

Они влетели в палату почти одновременно. Иван Семенович был бледен как полотно, на лбу выступал липкий, холодный пот. Давление падало на глазах. Пульс частый, нитевидный.

— Внутреннее кровотечение, — диагноз Вороного был безжалостным и мгновенным. — В операционную! Срочно!

Вторая операция была отчаянной, лихорадочной попыткой исправить то, что, как Лев с ужасом понял, было его ошибкой. Когда вскрыли брюшную полость, она снова была заполнена кровью. Яркой, алой. Вороной быстрыми, точными движениями нашел источник: небольшой, но упрямо сочащийся сосуд у края ушитой язвы. Тот самый, который Лев, стараясь сделать «идеально», пережал шовным материалом. Нить прорезала тонкую стенку сосуда.

— Коагуляция, — скомандовал Вороной, но было уже поздно. Сердце пациента, и без того истощенное интоксикацией и кровопотерей, остановилось. Не помогли ни инъекции камфоры, ни адреналин прямо в миокард. Электрические дефибрилляторы оставались фантастикой будущего.

Тишина в операционной была оглушительной. Стоял лишь скрежет костяных щипцов, которыми медсестра закрывала веки умершему.

Вороной медленно снял перчатки. Его лицо было каменным.

— Все свободны, — сказал он тихо. Когда операционная опустела, он повернулся к Льву, который стоял, не в силах оторвать взгляд от неподвижного тела на столе. — Ошибка не в том, что вы ошиблись, Борисов. Ошибаются все. Ошибка в том, что недоглядели. Не проверили. Поторопились. Хирургия не прощает невнимательности. Никакие ваши гениальные идеи и рацпредложения здесь не работают. Только ваш глаз, ваша голова и ваши руки. Запомните это. Каждая жизнь на счету.

Он вышел, оставив Лева наедине с его первым трупом. Не с пациентом, умершим от болезни, а с человеком, в смерти которого была и его, Льва, вина. Он подошел к столу, смотря на лицо Ивана Семеновича. Всего несколько часов назад этот человек дышал, надеялся. А теперь… Лев положил руку на холодный лоб. Чувство было странным: смесь профессиональной скорби и глубочайшего, леденящего стыда.

«Ты был прав, Вороной, — подумал он, глядя в пустоту. — Никакой пенициллин не спасет от плохо наложенного шва».

Он вышел из операционной, и тяжесть этой смерти легла ему на плечи прочным, невидимым грузом. Но он был готов, зная, что у каждого хирурга есть свое кладбище.

Вечер в шести комнатной квартире в Доме Ленсовета был тихим. Андрюша давно спал в своей комнате, за дверью доносилось лишь его ровное, безмятежное дыхание. В большом кабинете, за массивным дубовым столом, царила иная атмосфера, атмосфера напряженной учебы.

Лев сидел, склонившись над толстенным томом «Частной хирургией» Петрова. Рядом лежали «Огнестрельные ранения» Спасокукоцкого и анатомический атлас Синельникова. Он делал пометки в толстой тетради, его почерк, обычно уверенный, сейчас был сосредоточенно-медлительным.

— Лёва, — тихо окликнула его Катя. Она сидела напротив, проверяя отчеты по клиническим испытаниям димедрола, но уже который раз ее взгляд возвращался к мужу. — Ты весь вечер как на иголках. Расскажи что тебя гложит?

Он отложил ручку, с силой потер виски.

— Ничего особенного. Учиться надо. Оказывается, я не бог, а всего лишь студент со странными идеями в голове.

— Это про операцию сегодня? — спросила Катя прямо. Она всегда умела читать его как открытую книгу.

Лев коротко кивнул, сжав кулаки.

— Пациент умер. По моей ошибке. Мелочь, ерунда… а результат труп. Вороной был прав. Я торопился. Хотел сделать «идеально» и просчитался.

Катя встала, подошла к нему, обняла за плечи. Ее прикосновение было теплым и твердым.

— Ты же сам мне говорил, что врач, который не хоронил своих пациентов — не врач, а шарлатан. Это горький урок. Но он сделает тебя лучше. Настоящим хирургом, как ты и мечтаешь.

— Знаю, — он вздохнул. — Но знание не отменяет тяжести здесь, — он ткнул себя в грудь. — И осознания, как много мне еще предстоит выучить. Я знаю, что такое сепсис на клеточном уровне, но с трудом вспоминаю все ветви чревного ствола. А это сейчас важнее.

— Тогда давай проверим, — Катя взяла со стола анатомический атлас и открыла его на нужной странице. — Расскажи мне. Чревный ствол и его ветви.

Лев послушно провел пальцем по схеме.

— Левая желудочная… общая печеночная… селезеночная.

— А от общей печеночной?

— Собственная печеночная… правая желудочная… и гастродуоденальная, которая делится на верхнюю панкреатодуоденальную и правую желудочно-сальниковую, — он выдавил из себя, заставляя память работать.

— Видишь, ты все помнишь, — улыбнулась Катя. — Просто нужно освежить. Ты не учишь с нуля. Ты вспоминаешь. И у тебя есть огромное преимущество: ты понимаешь, зачем это все нужно. Ты видишь не просто картинку в атласе, а живую физиологию.

Она села на край стола, взяв его тетрадь с конспектами.

— Давай так. Я буду твоим репетитором. Буду спрашивать тебя, как когда-то спрашивала однокурсников. А ты не гениальный Лев Борисов, создатель пенициллина и капельниц, а просто студент Лёва, который хочет стать хирургом. Договорились?

Лев посмотрел на нее, и впервые за весь вечер его лицо озарила слабая, но искренняя улыбка. В ее глазах он видел не жалость, а веру и поддержку.

— Договорились, — он снова взял в руки учебник. — Спасибо, Катюш.

— Не за что, — она перевернула страницу. — Теперь расскажи мне все об артерии чревного ствола. И не мудри, как написано рассказывай.

Они просидели так далеко за полночь. За стенами их крепости-квартиры бушевал Ленинград, а в кабинете шел тихий, упорный бой за знания, за мастерство, за право вновь взять в руки скальпель, не боясь ошибиться. Это была еще одна война, личная и безжалостная.

Утренний Витебский вокзал встретил их гулкими шагами под сводами и запахом угольной гари. «Красная стрела», гордость советского пассажирского машиностроения, стояла у перрона, темно-красные вагоны блестели начищенными боками. *да, достоверно они синего цвета, но у нас красные:)

Лев и Сашка, без лишнего багажа, с одними дипломатами, прошли к своему вагону. Их ждало не обычное купе, а двухместное СВ (спальный вагон) повышенной комфортности. Для номенклатуры их уровня это было обычным делом. В прошлый раз в Москву они ехали в точно таком вагоне.

— Ну, понеслась, — с удовлетворенным видом развалившись на бархатном диване, произнес Сашка, когда поезд тронулся. — Чайку бы теперь. И чтобы никто не трогал.

Интерьер купе дышал солидной, хоть и несколько тяжеловесной роскошью. Через несколько минут появился проводник в безупречной форме, предложил чай и свежие газеты.

— Главное, — сказал Лев, разминая затекшую шею, — чтобы земля была большой и чтобы местные власти голову не морочили. Стройка и так будет капитальной.

— С Потаповым, говоришь, все ясно? Поддержка из центра есть? — уточнил Сашка, с наслаждением потягивая горячий чай из фаянсовой кружки.

— Есть. Наркомздав дал добро. Но местные… они могут и «подморозить» все, если не увидят своей выгоды. Нам нужно, чтобы они восприняли это не как спущенную сверху обузу, а как свой, куйбышевский проект. Престиж, рабочие места, финансирование.

— С этим я поработаю, — пообещал Сашка. — С местными хозяйственниками у меня язык всегда найдется. Главное определиться с местом. Я бы на твоем месте смотрел в сторону какого-нибудь пустыря. Дешево и сердито.

— Нет, — покачал головой Лев. — Нам нужен центр. Или максимально близко к нему. Наш НИИ это не только наука. Это клиника, куда будут везти тяжелых больных со всего города и области. А время в пути решающий фактор. И нам нужна хорошая транспортная развязка для подвоза материалов, того же угля для котельной.

Сашка присвистнул.

— Центр… Это тебе не шприцы штамповать. Там каждый квадратный метр на счету. Будем торговаться.

Дорога до Москвы пролетела в неспешных разговорах, изучении бумаг и созерцании мелькавших за окном пейзажей: лесов, полей, деревенек с покосившимися избами. В Москве, на Каланчевке, их ждала пересадка. Спецвагон, прицепленный к скорому поезду на Куйбышев, был попроще «Красной стрелы», но все равно несравнимо комфортнее общих вагонов.

Путь на восток был долгим. Бескрайние поля Средней полосы сменились лесами, а затем началось волжское раздолье. Лев подолгу стоял у окна, глядя на проплывавшие мимо станции, на широкую, могучею ленту Волги, появлявшуюся то тут, то там. Он думал о масштабах страны, которую ему предстояло защищать, и о том крошечном, но таком важном кирпичике, который он закладывал в ее оборону здесь, в глубоком тылу.

Куйбышев встретил их простором и каким-то особым, степенным волжским размахом. Здание Облисполкома на площади Куйбышева поражало монументальностью, настоящий дворец советской власти.

Кабинет заместителя председателя Облисполкома, Ивана Сидоровича Потапова, соответствовал статусу хозяина: большой, с высокими потолками, портретами вождей на стенах и массивным письменным столом. Сам Потапов, мужчина лет пятидесяти с уставшим, но умным лицом и пронзительным взглядом бывшего хозяйственника, поднялся им навстречу.

— Товарищ Борисов, товарищ Морозов, добро пожаловать в Куйбышев! — его рукопожатие было твердым и деловым. — Рад, что наш город рассматривается для такого важного объекта. Прошу, располагайтесь.

Обсуждение началось за его столом, а продолжилось во время обеда в одном из лучших кафе города на улице Куйбышева. Интерьер напоминал ленинградские столовые для начальства: добротно, но без изысков. Отобедав микояновской котлетой с пюре; картофельным салатом и компотом, делегация вернулась в кабинет Потапова.

— Итак, товарищи, — Потапов разложил на столе карту города, — мы подобрали для вас несколько вариантов. Первый — район Безымянки. Места хоть отбавляй. Рядом заводы, рабочие кадры. Но, как вы сами понимаете, транспортная доступность слабовата, да и экология… не для лечебного учреждения.

Лев сразу покачал головой.

— Не пойдет. Нам нужна доступность для населения и связь с городской инфраструктурой.

— Второй вариант, район Струковского сада. Центр, красота. Но место тесное, участок небольшой. Расширяться будет некуда.

— Нам нужно пространство, — уверенно парировал Лев. — Мы строим не одно здание, а целый комплекс: научные корпуса, клинику с стационаром, поликлинику, общежитие для сотрудников, свой экспериментальный завод. Это город в городе.

— Тогда, возможно, вас заинтересует третий вариант, — Потапов ткнул пальцем в точку ближе к географическому центру города. — Пустырь. Сейчас там бараки и сараи, несколько ветхих строений под расселение. Но место перспективное. Транспортная развязка хорошая, ближе к центру, чем Безымянка, и места достаточно.

Лев внимательно изучил карту. Именно то, что нужно. Он посмотрел на Сашку, тот одобрительно кивнул.

— Этот вариант выглядит предпочтительнее всех, Иван Сидорович. Именно то, что нам нужно. Мы создаем ведущую клинику с экстренным приемом. Время доставки больного: фактор выживания. Этот участок идеален.

— И нам нужен будет свой, толковый человек от горкомхоза или облисполкома на ОМТС, — встрял Сашка, намазывая масло на кусок хлеба. — Стройка большая, снабжение ключевой вопрос. Чтобы и цемент был, и арматура, и окна вовремя подвозили. Я со своей стороны буду координировать из Ленинграда, но здесь нужен свой, местный «двигатель».

— Это решаемо, — Потапов сделал пометку в блокноте. Затем к разговору подключился приглашенный главный архитектор города, Петр Алексеевич Крутов, худощавый, педантичный мужчина в очках.

— Изучил ваши предварительные пожелания, товарищ Борисов, — заговорил Крутов, скептически хмурясь. — Вы же врач, вам виднее, как лечить. А как строить, это наша задача. Мы ориентируемся на проверенные, типовые проекты. Например, как Всесоюзный институт экспериментальной медицины в Москве. Просто, надежно, экономично.

Лев почувствовал, как в нем закипает раздражение, но сдержал себя.

— Петр Алексеевич, типовые проекты не учитывают специфику потока пациентов, передвижения между научными и клиническими корпусами, зоны строгой стерильности. Мне нужны не просто стены и крыша. Мне нужен эффективный медицинский конвейер. Представьте: из приемного покоя тяжелого больного нужно максимально быстро доставить в операционную или реанимацию. В типовом проекте эти помещения могут быть в противоположных концах здания. Это потеря времени, это смерти. Мне нужны широкие коридоры для разъезда каталок, отдельные лестницы для чистых и грязных материалов, централизованная стерилизационная с прямым выходом в операционный блок…

«Как же все таки плохо без лифтов… Надо бы найти толковых инженеров и подкинуть им мысль…» — пронеслось в голове у Льва.

Крутов слушал, и его скепсис лишь рос.

— Это… фантастика, товарищ Борисов. Никогда так не строили. Это усложнит проект в разы, удорожит его. Кто будет делать такие расчеты?

— Я, — спокойно сказал Лев. — Я предоставлю вам детальный технический проект. Со всеми обоснованиями, схемами, расчетами нагрузок и потоков. Распишу все: от мощности вентиляции в операционных до материала покрытия полов в лабораториях.

Потапов, наблюдавший за дискуссией, поднял руку, гася назревающий конфликт.

— Товарищ Борисов, если вы сможете это предоставить, мы, безусловно, изучим. Но имейте в виду, проект должен будет пройти все экспертизы, соответствовать СНиПам. Это небыстрое дело.

— Я понимаю, — кивнул Лев. — Но мы должны строить на десятилетия вперед. То, что я предлагаю, станет стандартом через двадцать лет. Давайте мы будем первыми.

Разговор завершился на этой ноте: осторожного согласия Потапова и откровенного неверия Крутова. Лев понимал: битва за НИИ только начиналась, и следующим полем боя станут чертежные доски и кабинеты проектных институтов.