Война

Глава 5 Дары

Степан снисходительно улыбнулся.

— Я думаю, денег хватит.

— Должно быть, вы молодой Крез, ваше сиятельство. — Апполинарий Петрович всплеснул руками. — Жаль, что не могу сказать так о себе. Посольство не бедствует, благодаря щедрости Его Величества, ежегодно отпускающего определённую сумму из своих личных средств, поскольку штатные расходы никогда не умещаются в параграфы официальные, но вы предлагаете расход совершенно чрезвычайный.

— Ничего, Апполинарий Петрович, — прокомментировал Безобразов, — его сиятельство не обеднеет. А если и так, то тоже недурно. Смирнее будет.

— Да сколько их там, этих жён? — не обратив внимание на ворчуна, с ленцой в голосе, принимаемой им за признак благородного происхождения, спросил Степан.

— Как и положено Пророком — четыре.

— Ну вот. Если каждой поднести дары…тысяч на двадцать рублей, то всего восемьдесят. Пустяки. Я готов выделить сто тысяч. Жён четыре, но кто-нибудь из них самая любимая, верно? Кого господин назначил любимой женой? Ей дадим двойной бакшиш. Тогда и выйдет сто тысяч.

— Вы совершенно правы, ваше сиятельство, — с лёгким поклоном заметил посол. Его до глубины души поражала развязность графа. Рекомендательные письма, если можно так выразиться, полученные им из двух ведомств сразу, ещё до прибытия делегации, обращали на молодого графа Литта особенное внимание. Содержимое тех писем смущало странностью содержания, если не сказать фантастичностью. Поразмыслив, мудрый посол решил, что наилучшим для него будет относиться к графу так, словно тот был рождён с золотой ложкой во рту.

— Вот и чудесно. Что лучше всего дарить, как вы думаете?

— Ваш порыв жертвовать на благо Отечества весьма благороден, милый граф, — вмешался Пушкин, — но вы забыли о наложницах. Наверняка они есть, не правда ли, Апполинарий Петрович?

— Верно, Саша. Наложницы у повелителя имеются.

— Сколько их?

— Не так и много, ваше сиятельство, всего только двенадцать.

— Гм. — постарался не смутиться Степан.

— Должно быть, — елейным голосом почти промурлыкал Безобразов, — у всех этих жён и наложниц есть дети? Знаете, женщины временами рожают.

— Безусловно. — подтвердил посол. — Аллах даровал султану восемнадцать сыновей и двадцать дочерей, не считая не до конца известное мне число внуков. — Апполинарий Петрович взял паузу, давая себе и другим полюбоваться зрелищем как вытягивается лицо его сиятельства. — Но шестнадцать сыновей и пятнадцать дочерей Аллах забрал обратно, так что сейчас у падишаха два сына и пятеро дочерей.

Степан не сдержал вздоха облегчения.

— Таким образом, кроме четырёх жён, имеются двенадцать наложниц, два шахзаде и пятеро султанш. Несколько сотен рабынь еще не получивших ранга наложницы можно не учитывать. Мальчики ещё дети, хотя старшему стукнуло десять, а дочери есть и на выданье. Буквально перед вашим приездом, господа, весь город праздновал брак Салихи-султан. Повелитель выдал её за своего адмирала, каптан-ы дерью Гюрджю Халила Рифата-пашу. Её можно не считать.

— Что достойно дарить наложницам? И как это вообще происходит? — очухался Степан. — Вряд ли кому-то позволено видеть их лица? Или не так?

— Да, видеть лица жён повелителя нельзя. Но того и не нужно. Зачем вам их лица? Все они обладают божественной красотой и глаза их светят ярче звёзд. Вам, как поэту, ваше сиятельство, не сложно будет подобрать к дарам нужные выражения.

— Как всё это происходит? — заинтересовался Пушкин. — Подозревающие вас евнухи с обнаженными кинжалами вокруг богинь красоты закутаных в ткани?

— Нет, не так. — рассмеялся посол. — Вариантов два. Визирь или сам падишах. Вы просите разрешения поднести дары жёнам владыки, и получаете его. Почти наверняка. Расходы на гарем огромны, потому турки не особенно церемонятся. Главное, чтобы подносимые дары были достойны, что для вас, ваше сиятельство, сущие пустяки, как понимаю. Лучше всего просить оказать вам милость совершить кровопускание своему кошельку у самого султана. Визирь ведь только промежуточное звено, он доложит повелителю и принесёт ответ. Не все имеют счастье общения с владыкой Востока, потому чаще действуют через визиря. Так дороже, то есть на одну взятку больше, но доступнее. Вам назначают день и час, вы приходите с дарами и раскладываете их, восхваляя женщин господина на все лады. Заодно поясняете кому и что. Ни жён, ни наложниц, вы, разумеется, не видите. Они вас видят и слышат, ибо находятся в определённом укрытии за тонкой перегородкой. Когда вы истощите словословие и удалитесь, они заберут ваши подарки. Нужно быть крайне осторожным! Вместе с ними может находиться и сам султан, если ему станет интересно. Кстати, повелитель вправе перераспределить поднесенное как ему нравится, а вовсе не так как вами задумывались. А то и вовсе всё отобрать.

— Отобрать подарки у женщин? — не поверил Пушкин.

— Отчего нет, Саша, они все его рабыни.

— А мать султана? Валиде-султан? Она самая главная в гареме? — припомнил как смотрел фильм про гарем Степан.

— Её нет, мать султана покинула бренный мир. В гареме существует несколько партий. Самые сильные из них две. Ашубиджан Кадын-эфенди, мать той самой Салихи-султан, что я упоминал и мать наследника, шахзаде Абдул-Меджида, Безмиалем-султан, составляют одну партию. Им противостоит Пертевниял-султан, мать второго шахзаде, Абдул-Азиза. Говорят, что она черкешенка и немного понимает русский язык. Не знаю так ли это. Но знаю, что противостояние серьёзное. С учётом османских традиций, возможно и насмерть.

— И кто побеждает, Апполинарий Петрович?

— Султану хватает мудрости поддерживать равновесие. Говорят, что черкешенка обладает огромным влиянием и совершенно вытеснила соперниц из…гм…определённой сферы жизни. С другой стороны, старший шахзаде любимец господина.

Все задумались, обдумывая услышанное.

— Тогда так, — подсчитал в уме Степан, — предлагаю обойтись суммой тысяч в сто пятьдесят. Шестьдесят первой партии, раз их там две, и сорок черкешенке, чтобы при счёте одна к одной у неё вышло больше. Ну и пятьдесят на прочую ораву.

— Разумно. — кивнул Апполинарий Петрович. — Хотя суммы огромные.

Степан не признался бы в в том самому себе, но ему, что говорится, «деньги жгли ляжку». Юлий Помпеевич сдержал слово и отправил со своим новообретенным сыном миллион — княжеское состояние, ибо миллион был золотом. Привыкший больше к бумажным деньгам, молодой граф впервые увидел столько золота разом. В метрической системе веса (Степан успешно освоил пуды и фунты, но машинально всё равно мысленно переводил в килограммы) вышло одна тонна и треть.

Тысяча триста килограмм золотых монет. Двадцать тысяч полуимпериалов по пяти рублей и десять ларцов-сундуков с «известной монетой», по тридцать тысяч в каждом, голландскими дукатами, которые считались по три рубля и незаконно чеканились в Санкт-Петербурге со времен Екатерины Великой, если не раньше. Качество было превосходным, монеты ходили по всей Европе. Голландцы долго недоумевали откуда их столько. Узнав, растерялись. Почему эти странные русские не могут просто заказать им чеканку дукатов, если они им так нужны, или даже просто не купят патент — понять было невозможно. Русские упорно всё отрицали и отказывались понимать о чем речь. Загадочная русская душа не торопилась открываться простодушной Европе.

Заодно Степан оценил преимущества золота. Их было два. Волшебное воздействие на почти любого человека. Никакая связка ассигнаций не подействует как груда сверкающих монет. У бумаги нет блеска, нет магии. Она не отражается в глазах. Искушение золотом много, много сильнее…

Второе — золотом выходило дешевле. Его попросту не унести как бумагу. Тысяча рублей, то есть сотня золотых империалов — килограмм и триста грамм. Десять тысяч — тринадцать килограмм. Сто тысяч — центнер с третью. Попробуй поноси. Это в кино некто мог бросить кошелёк с монетами на стол со словами «здесь двести тысяч». В реальности стол бы сломался, даже найдись подобный Геркулес. Меньше имеешь при себе — меньше тратишь.

Когда золото было доставлено, что случилось на день по прибытии, растерялись все. Посол, впрочем, и в этом вопросе показал себя со стороны наилучшей, предложив услуги в деле сохранности данного груза. Сундуки сложили в посольстве.

Пушкин, которому как главе миссии было выдано в министерстве двадцать тысяч рублей под роспись, вздыхал.

Скупка подарков заняла почти три дня. Константинополь оказался городом примерно вдвое более «дешевом» чем Петербург. И с втрое большим выбором.

— Торговый путь. — пожал плечами посол. — Здесь и при римлянах так было.

Благовония, масла, ткани, духи, опять ткани, украшения, ковры, женские наборы, посуда, ювелирные изделия — во всём этом разбирался больше всех Пушкин, чем удивил своего бывшего управляющего.

«Ах ты хитрец, — думал Степан, — сам всё беспомощность изображал, мол я чего, я ничего, вот всё Таша накупила, а я поэт.»

Сам он впечатлился Великим базаром. Площадью в тридцать десятин, имеющий пять дюжин улиц, насчитывающий до трех тысяч магазинов и десяток караван-сараев и собственную мечеть, базар внушал.

— У нас так на Макария только. — растерянно признал он.

— А здесь всегда. — ответствовал посол.

— Торгуются иначе. Ладно сбить цену впятеро, когда завышена вдесятеро, это я понимаю. Но не в двадцать раз? Выходит порою в убыток, как понимать?

— Им всё равно, ваше сиятельство. Торговцы входят в гильдии и защищены ими.

— Все равно непонятно. Торг ради торга.

— Здесь всегда так.

Апполинарий Петрович обратился к визирю. Решили действовать через него, ибо султан не проявлял себя никак после аудиенций. Как и предсказывал посол, одобрение было получено.

В указанный день (им оказался следующий за обращением), делегаты направились в Топканы с порядочным грузом на осликах.

У дворца встретили провожатые, те самые евнухи о которых наши герои столько слышали, но никогда их не видели.

— Ну и рожи, — заметил граф, — за копейку зарежут.

— С чего вы взяли, ваше сиятельство? — поинтересовался Безобразов. — Физиономии елейные, как на родных глядят.

— Именно это мне и не нравится, особенно вон тот, похожий на козла без бороды. — возразил Степан. — Они глядят так, словно мы блюдо в их меню.

— В каком-то смысле так и есть. — улыбнулся Пушкин. Поэт с каждым днем восторгался своим назначением все больше. Его горячей крови импонировало всё окружающее. Поэт наслаждался древним городом, его пестротой и колоритом. Сказки тысячи и одной ночи бурлили в его воображении, когда он выходил поздним вечером, по наступлении темноты, в посольский сад и жадно вдыхал его воздух.

Их провели в специально подготовленный дворик, коих было множество в веками разраставшемся дворце, отчего путь оказался несколько кружной. Там, среди огромных ваз с поражёнными кустами растений, перед элегантного вида небольшим фонтаном, обложенного красным камнем, располагались столы покрытые разноцветными тканями. Чёрные евнухи (осликов, конечно, внутрь не пропустили. Весь груз забрали представители солнечной Африки, ожидавшие у входа) аккуратно положили груз на столы и отступили.

— Начнём, Александр Сергеевич? — спросил граф.

— Пожалуй, — согласился Пушкин, — начинайте.

— Отчего я?

— Без вас всё было бы куда менее масштабно, — обвел рукой поэт груды сложенных свертков. — Вам и карты в руки, ваше сиятельство. Сдавай, Стёпа.

— А они поймут русский? — усомнился вдруг тот.

— Черт возьми. — прошептал Пушкин. — Действительно. На каком языке говорить?!

— Не беспокойтесь, — шепнул Апполинарий Петрович, — говорите на любом. Здесь бывают послы со всего света. Вас переведут если надо.

— Тогда давайте разделимся. — предложил Степан. — Я буду говорить по-русски, другим языкам не обучен. Вы, Александр Сергеевич, великолепно знаете французский. Даже стихи на нем пишете, вот эта карта уже вам в руки. Можно стихами. Чем вы хуже Мольера или кто там у лягушатников? Вы, Пётр Романович, знаете немецкий. Не протестуйте, это известно всем. Вы, когда выпьете, на нем ругаетесь и раздаёте команды. Звучит не хуже иных стихов, поверьте поэту. Рифмуете похлеще Гёте.

Безобразов покраснел как рак и стиснул кулаки. Но Степана уже несло:

— Вы, Владимир Олегович, — обратился он к секретарю посольства, — наверняка владеете английским, верно?

Тот подтвердил кивком головы.

— Отлично. Ваша задача выразить свое восхищение прекрасными женщинами языком Шекспира. Но без лишней драмы, прошу вас! Мы не Монтекки с Капулетти, а прохожие привлеченные красотой Джульетты. Апполинарий Петрович, вам знакома латынь?

— Знакома, ваше сиятельство. Позвольте задать вам вопрос? Скажите — вы пьяны? Но как, ведь совершенно нет запаха?

— Я? Пьян? — удивился Степан. — С чего вы взяли? Я совершенно трезв, пьяный я гораздо скучнее. Скажите им, Александр Сергеевич!

— Он прав, господа. Не обращайте внимания, на Стёпу, то есть на его сиятельство, временами находит вдохновение.

— Я серьёзно! Апполинарий Петрович, этот город родился на латыни и вырос на ней, отчего бы не уважать его?

— Быть может, начнём? — оборвал его посол.

— Я готов. Но лучше вы, Александр Сергеевич.

Пушкин, посмеиваясь, подчинился. На блестящем французском, который и вправду для него был родным, то есть первым языком, Александр выдал речь по красоте сопоставимую только с прелестницами которым она посвящалась.

Закончив, поэт поклонился невидимым слушателям. Откуда-то донеслись лёгкие хлопки.

— Талант! — одобрил Степан. — Хоть и не понял ничего, но красиво. После вас я не смею, Александр Сергеевич, потому лучше спою.

— Нет нужды! — поспешно воскликнул Пушкин. — Друг мой, вы отлично поёте и все мы с удовольствием выслушаем пение после, в посольстве, но сейчас вы рискуете.

— Чем это? — набычился Степан.

— Простите за прямоту, граф, но тем, что вас примут за одного из тех ослов, что остались за воротами и выведут к ним.

— Да ну вас, шутки шутить, — отмахнулся Степан, считавший, что неплохо умеет петь, повернулся к стороне откуда слышал хлопанье и затянул любимое:

Так или иначе, но его сиятельство смог завершить произведение, пускай и запыхался.

— Ну как? — победно обернулся Степан к своим.

Надо признать — выступление произвело впечатление и в этот раз хлопали многократно сильнее и дольше.

— Видали? Аплодисменты переходящие в овацию, так сказать. Поверьте, господа, я знаю женщин. Немного внимания — вот и всё, что им нужно. Кстати, испанского языка никто не знает? Серенады там всякие? Я только рекламу «сиалекса» помню. Но не тот случай.

Апполинарий Петрович понял, что нужно брать дело в свои руки и выступил вперёд.

— Хотел вас спросить, Александр Сергеевич, о чем была ваша речь? — пытался расшевелить спутников Степан во время обратного пути. Ему не нравилось их молчание.

— О том что мы послы к их повелителю. — сдался Пушкин после третьего вопроса. — Что мы поражены его величием. Восхищены оказаным приёмом. Потрясены оказаными милостями. Что повелитель, в безграничности своей доброты, позволил нам припасть к ногам самых прекрасных из всех женщин вселенной. Что мы умоляем принять наше скромнейшее подношение, от недостойных людей, которым на мгновение Всевышний явил милость в виде взгляда своего наместника на земле, согрев тем наши сердца.

— Понятно. Другими словами, вы подточили лёд, а я своим выступлением совершенно разбил его. Что? — поёжился граф от того как на него вдруг все посмотрели. — Разве нет?

На следующий день в посольство явился лично визирь, сообщивший, что Падишах и Владыка Востока приглашает завтра своих гостей разделить с ним удовольствие от охоты в окрестностях Стамбула.