Война

Глава 2 В которой делегация прибывает в Константинополь и знакомится с диспозицией

— Никогда не чувствовал себя по-настоящему свободным человеком настолько, насколько чувствовал когда был крепостным. А теперь? Туда нельзя, сюда нельзя. Туда не ходи, сюда ходи. Принеси то, не знаю что. Отнеси это. Целуйте ручки всем дамам. И выправка, граф, не забывайте про выправку, вы дворянин или где? — ворчал сын Юльевич перед небольшим зеркалом, готовясь покинуть корабль.

Царьград оказался куда ближе, чем рассчитывал новоявленный аристократ. Что-то недоброе зрело на юге, потому делегация была сформирована со скоростью необыкновенной и сразу отправлена в путь.

Дорога вымотала его настолько, что он дал себе слово, зарок, любой ценой продвинуть дело железнодорожного сообщения как только сможет пр мере сил своих. Морской переход, принятый им сперва с облегчением, добил окончательно. Ступив на твёрдую землю, Степан перекрестился.

Глава делегации тоже глядел не соколом. Во-первых, он был, мягко говоря, удивлён подобному назначению. Во-вторых, прощание с домашними вышло нервным. Супруге отчего-то почудилось, что её муж непременно погибнет на чужбине, и она отказывалась отпускать его. Муж попытался разрядить ситуацию пошутив, что ей будет тяжелее чем ему, ведь он остаётся без супруги, тогда как она на время лишается балов. Балов летом не бывает, отчего ему шутка казалась остроумной, но благоверная оценила иначе.

— Ну что, граф, вы уже знаете с кем едете? — поинтересовался тогда Пушкин зайдя к Степану. Тот вновь подумывал о смене жилья на более пристойное новому положению, но не спешил. Зачем, когда впереди Турция?

— Ещё нет, Александр Сергеевич. Да и какая разница?

— Действительно, — согласился поэт, — твоя правда. Ты ведь в любом случае не заскучаешь.

— Лишь бы не совсем дурак, если откровенно и между нами. Не фат и не пижон.

— Гм. Не совсем дурак, думаю.

— Вы знаете кто? — удивился Степан.

— Знаю. Кстати, могу обрадовать — Пётр Романович включён в состав делегации. Не слишком многочисленной, надо признать.

— Безобразов? Он протрезвел? Воображаю его удивление, — рассмеялся Степан, хотя напрягся внутренне, — пил да пил, проснулся, а ему и говорят — давай в Константинополь. Родина ждёт.

— Верно, он тоже удивился. Но государь был непреклонен.

— Государь? — Степан внимательнее посмотрел на Пушкина, начиная понимать. — Что же вам сказали Его Величество?

— Что все мы дороги его сердцу. Так дороги, что он не может не беспокоиться о столь отважных дворянах. Это и о тебе тоже, Степан Юльевич. Что в окружении турецких сабель этим доблестным дворянам сейчас безопаснее. Необходимо удалиться от двора и провести какое-то время в отдалении. Если так, то отчего бы не совместить сие время с пользой Отечеству? Тем более данные храбрецы отличаются поразительной удачливостью, можно сказать — любимцы фортуны.

Степан так и сел.

— Так вы… — враз пересохшим горлом прохрипел он.

— Я. Вы удивительно сообразительны, любезный граф.

— И Безобразов!?

— И Пётр Романович. А что тебя удивляет?

— Нет, ничего, просто это как-то неожиданно. Не приходил в голову подобный вариант. — оправился от первого удивления Степан.

— К тому же, как недавно было замечено кем-то из бывших крестьян Нижегородской губернии, я генерал, пускай свитский. Потому — отчего нет?

Великий город встретил их ласково. Разумеется, их ожидали.

— Позвольте представиться первым, господа. — слегка вышел вперёд элегантный господин с красивым лицом и добрыми, лучистыми глазами. — Бутенёв, Апполинарий Петрович. Посол и полномочный министр Российской империи. Действительный статский советник.

— Пушкин, Александр Сергеевич, — отозвался глава делегации. — Посланник Его Величества. Действительный статский советник.

— Литта, Степан Юльевич, граф и титулярный советник.

— Безобразов, Пётр Романович. Надворный советник.

— Как я рад тебя видеть, Саша. — заметил посол. — Совсем вырос. Я знал, что из тебя выйдет толк, когда другие не верили. И кто оказался прав?

— И я рад видеть вас, Апполинарий Петрович. Таша просила передать вам свое глубочайшее уважение и восхищение.

— Полно, полно! — засмущался добродушный господин, покраснев от удовольствия. — Вы знаете, господа, — обратился он к Степану с Безобразовым, — ведь я рос в семье Гончаровых у благороднейшего Афанасия Николаевича. Какой был человек! Эх. Невосполнимая утрата. Скорблю вместе с тобой, Саша.

«Вот как. Тогда понятнее, — подумал Степан, — но черт возьми! И здесь „все свои“».

Представитель Османской стороны был менее доброжелателен, обходясь сухими и резкими фразами. Покончив с формальностями, посол пригласил всех к себе, озаботившись предварительно вопросом сохранности доставленных ценностей.

Дом посольства, или обитель, по выражению доброго Бутенёва, был расположен там же, где и прочие посольства европейских держав — на Перской улице. Эта улочка, пересекавшая Перский район, выделенный османами специально «для неверных», служила тем же, что при Петре Великому в России служила Немецкая слобода. Но иначе. Разнообразнее.

Здесь были посольства Англии, Франции, Австрии, России, их канцелярии и почтовые конторы, магазины европейцев, цирк, театр, дом греческого Патриарха, кофейни, гостиницы и многое другое.

— Кусочек Европы в столице исламского мира! — комментировал Бутенёв. — Одно лишь неудобно — улочка столь узка, что двум экипажам не разминуться.

— А каковы здесь люди? — заинтересовался Пушкин, во всё глаза разглядывая пеструю толпу странно одетых людей в костюмах из смеси турецкого и европейского платьев.

— Плуты. — засмеялся посол. — Мошенники. Но как иначе? Восток. Знают, что без них новичкам не разобраться ни в чем. Тем и пользуются. Здесь сущий сброд со всех концов христианского света. Французы, итальянцы, немцы, представители всех славянских народов, греки, шведы, испанцы, англичане, и всё это живет здесь со времен генуэзцев, перемешиваясь друг с другом и турками. Есть ещё церковники, иезуиты, капуцины, да кого только нет. Турки их не любят, так и зовут перотами, считай прохвостами.

— Его сиятельству понравится. — буркнул Безобразов. Все сделали вид, что не расслышали.

Дом посла выглядел снаружи помпезно и уютно изнутри.

— Я непременно представлю вас остальным служащим, но после. Попросил их прогуляться до вечера по местным базарам, уж простите. К тому же расположиться вам лучше всего здесь. Если вы не против.

— Не стесним ли мы вас, Апполинарий Петрович? — запротестовал Пушкин.

— Наплевать. — с посла в одно мгновение слетело добродушие. — Зато живее будете. И то — бабка надвое сказала.

— Всё так серьёзно? — поинтересовался Степан, решив наконец, что раз он тут граф и кошелёк, то и нечего мяться.

— Да, ваше сиятельство, серьёзно. Совершенно непонятно чего ждать.

— Если бы вы оказали любезность ввести нас в курс дела. — попросил Пушкин.

— Само собой, Александр, я введу вас в курс дела. — фыркнул посол. — Это моя прямая обязанность и долг. Но для начала вы должны отдохнуть. Законы гостеприимства в Порте не отличаются от наших по существу.

— Мы ничуть не устали, Апполинарий Петрович, — соврал Пушкин, — я ведь вижу, что вы разрываетесь между этикетом и необходимостью. Уверяю вас, для нас нет такого этикета, который не уступит место необходимости.

— Если речь не идёт, разумеется, о чести женщины. — спохватившись, добавил поэт.

— Добро. — посол вновь сменил вид, мгновенно преображаясь в доброго дядюшку. — Тогда пройдемте в турецкую комнату, прошу вас. — указал он путь.

Помещение, в которое они вошли, выглядело небольшой залой устланой коврами и со стоящими кругом диванами.

— Располагайтесь. — предложил Бутенёв, сам подавая пример.

Едва все уселись, как посол громко хлопнул в ладоши. Тут же в дверях показалась толпа слуг, разодетых в турецкое. В руках они держали длинные трубки и тазики. Ловко расположившись около каждого гостя, слуги поставили тазики на пол, уперев в них трубки, после чего жестами предложили их опробовать.

— Вот это понимаю — чубук! — заметил Безобразов разглядывая длинное, в сажень, творение украшенное янтарем и драгоценными камнями.

— Здесь важно запомнить две вещи. Первое — гость не должен совершать лишних движений. Даже наклонять голову. Это неуважение к гостю, если тот будет вынужден двигаться. Потому чубуки такие длинные. Второе — вежливость в том, чтобы гости вкусили дым единовременно. Но не долго.

— То есть?

— Вдохнуть трех раз будет довольно.

Посол хлопнул в ладони ещё раз и слуги ловко удалились со своими приборами, не тратя лишнего времени. Зато с другой стороны в залу вошла вторая группа слуг, с маленькими серебряными подносами с чашечками кофе которые сверху прикрывали руками. Кофе было подано так же одновременно.

— Так мало? Здесь всего полглоточка. — заметил Безобразов.

— Таков этикет. — развёл руками посол. — Нужно следить за одновременностью подачи, чтобы никого не оскорбили задержкой. Даже секундной.

— Но если слуга просто замешкается, — спросил Пушкин, — а кто-то решит будто это специальное оскорбление, тогда…

— Если слуга «просто замешкается», — перебил поэта Бутенёв, — то его столь же просто убьют, а вам принесут глубочайшие извинения, которые придётся выслушивать более часа. Потому «просто» никто не замешкается.

— Сурово.

— Но к делу, господа, к делу. — Посол жестом приказал слуга удалиться, что те и проделали с поразительной скоростью.

— Мы вас слушаем, ваше высокопревосходительство. — улыбнулся Пушкин своей мысли о том, что Бутенёв отбирает прислугу отрубая головы нерадивым.

— Извольте. — посол расположился поудобнее на своем диване, совсем по-турецки подтянув ноги, к удивлению своих гостей.

— Итак — мы имеем проблему. Её необходимо решить. Как — я лично не представляю. Проблема заключается в том, господа, что османы делают ставку на англичан. Ни мы, ни французы им не нужны.

— Отчего так, Апполинарий Петрович?

— Оттого, Александр Сергеевич, что сыны Альбиона нащупали слабое место османов. В него и бьют. Место сие — панический страх перед любыми территориальными потерями. Любая уступка земли для Порты — трагедия. Здесь они похожи на нас. Они вовсе не глупцы, эти османы. Они прекрасно осознают что и кому нужно. Англичане подчёркивают всеми возможными способами, что у них нет никаких помыслов на султанские земли. Они им не нужны.

— И турки верят?

— Верят, как не поверить столь благородного вида джентльменам. Или делают вид, что верят. Нет, если в целом, то они не доверяют никому, это понятно. Тех же англичан так и зовут между собой «хокаджи», сиречь «вольнопродавцы». Но из всех зол принято выбирать меньшее. Англия для них — меньшее зло, и переубедить их в том невозможно.

— Доверять англичанам? — презрительно скривился Безобразов. — Признаюсь, господа, я был о турках лучшего мнения.

— Османы не глупцы, — повторил Бутенёв, — и доверяют только тогда, когда видят подтверждение в виде серьёзных соображений.

— Каковы эти соображения, Апполинарий Петрович?

— Всё очень просто, — пожал плечами посол, — они уверены в том, что Белому Царю, то есть нам, нужны их земли. Французам хочется утвердиться в Египте, получить кратчайший путь в Индию и утереть нос англичанам. Египет фактически независим, французы открыто поддерживают пашу. Как им верить? Никак. Желания Парижа означены более чем ясно поставкой оружия и советниками. А мы? Мы ещё хуже. Ладно Египет, нам сам Царьград подавай. И святую Софию. Представьте себе, что есть сосед, который в открытую желает прихватить себе Санкт-Петербург. Вот вы, граф, — обратился посол к Степану, — чтобы вы сказали в адрес этого соседа?

— Батарея: огонь! — хладнокровно ответил Степан.

Посол рассмеялся. Даже Безобразов улыбнулся.

— То-то и оно, дорогой граф. Вот и они так.

— Возможно я заблуждаюсь, — заметил Пушкин, — но в государствах подобного толка немало зависит от личных отношений, не так ли, Апполинарий Петрович?

— Разумеется, как и везде. Но англичане и здесь обошли всех. Торговые дела британцев на первом месте. Здесь с ними вся прочая Европа вместе не справится. Они продают всё и покупают всё. Торговые нити англичан опутали Османскую империю как паук паутиной опутывает муху. Разница в том, что этой мухе положение дел нравится. Торговля подразумевает прибыль. Этой прибылью англичане делятся с нужными людьми.

— Взятки можем давать и мы.

— Можем, — согласился посол, — и даём. Но никакие разовые подношения, даже пускай постоянные подношения, не перебьют общей выгоды турок от англичан. Дайте хоть миллион. Не поможет.

Делегаты тревожно переглянулись.

— В сумме выходит совсем нехорошо. — продолжал Бутенёв, — англичане не претендуют на территории, англичане выступают против всех кто посягает или может посягнуть на османские территории, англичане приносят качественные товары и прибыль.

— А как же Греция? — вспомнил Степан. — Неужели они простили Грецию? Роль англичан там явно против турок, те лишились земель.

— Но и себе они не взяли ни кусочка. — парировал посол. — Безусловно, потеря Эллады горит в сердцах турок, но и целиком вину на англичан они не возлагают. Её там и нет особо, если разобраться. Да, помогали. Но воевали меньше всех. И в Греции утвердились и с Портой не рассорились. Даже завидно. Талантливые черти. Зато против нас, против России — для османов как возможный щит и союзник. И против француза. Нет, британцев не сдвинуть, никак.

Посол умолк. Некоторое время сидели молча.

— Скажите, Апполинарий Петрович, — решил немного сузить тему Степан, — что вы мыслите о нашей задаче. Вы видите опасность, это мы осознали. Но в чем она может заключаться более детально?

— В чем угодно. — отозвался Бутенёв мрачнея. — Вы, господа, посланы в пасть циклопу. Знаете, какие бы дары и извинения вы не привезли, сама ваша делегация есть наибольший подарок для Порты. Дар Всевышнего. Здесь они постараются выжать всё что только возможно.

— Гм. То есть как — выжать?

— Так. Как в голову придёт. Вы представляете, дорогой граф, сколь много унижений претерпели султаны от нашего Отечества? Список можно устать составлять. Самолюбие и самомнение османов не поддаётся измерению. И вот по этому самому самолюбию северные варвары (они так нас величают) очень долго наносили удар за ударом. Вдруг такое! Они не просто виноваты, они очень-очень виноваты, эти северные дикари. Они признают вину и жаждут вымолить прощение. Боюсь, что наглядность извинений, которую потребуют турки, приведёт к новой войне. В начале которой вас казнят, вероятно.

— Ну уж. — натянуто улыбнулся Пушкин.

— Я не шучу, Александр. — тихо, с какой-то тоской посмотрел ему в глаза Бутенёв. — Всё может случится. Как минимум унизительная процедура извинений. Да, я понимаю, что государь император напутствовал вас указаниями не допустить урона чести, само собой. Но император далеко, а султан близко. И всё может пойти не совсем добровольно. Наверняка — на глазах иностранных представителей. Наверняка — под одобрение и радость большей части из них.

— Да ведь это война! — воскликнул Пушкин.

— Война. Ах, вы не до конца осознаете логику турок. Пусть война, считают они. Пусть мы её проиграем. А может и не проиграем, если будет на то воля Аллаха! Зато факт извинений в гмм… особом виде со стороны такой страны как Россия — такое на века, в их представлении.

— Но когда государь победит, то им тоже придётся «извиняться особым образом».

— Верно, граф. Потому, я надеюсь, что все пройдёт более-менее хорошо. Но принцип «око за око» никто не отменял. Совершенно случайно вас может убить разъяренная толпа под влиянием мулл. Отсюда вывод — пока вам лучше пожить здесь. Тесновато, но безопаснее. Относительно.

Степан восхитился, поняв, что посол сознательно подвергает свою собственную жизнь опасности, мнимой или реальной, не так важно, для того только, чтобы уменьшить опасность грозящую по его мнению им.

— Все-таки вы перебарщиваете, Апполинарий Петрович, — задумчиво сказал Безобразов, — никому из европейцев не на руку что-то выходящее за рамки пристойности. Сегодня нас, завтра их. Разве нет?

— Надеюсь, Пётр Романович, надеюсь. Но не далее как третьего дня голландского посланника перед султаном скрутили лбом до ковра. И ничего. Никто не возразил. И я промолчал. Что такое Голландия, верно?

— Делай что должно и будь что будет, как говорили древние. — Безобразов изобразил рукою как рубит воздух. — Мы представители государя императора и никому не позволим над собой насмехаться. Даже его сиятельство.

Степан мысленно закатил глаза.