Война

Глава 29 Инкогнито из Петербурга. Часть первая

Возвращение в Константинополь Степан проспал. Кондрат уговорил «благородие» перейти на ты, для чего поднёс свою флягу с целью закрепления принятого положения. Отказаться Степан не мог, улыбнулся только столь откровенному простодушию. Казак давно ввёл обращение «по-простому», но то в поле. В предверии встречи с начальством, Кондрат не забыл учесть сей нюанс. Мало ли что там в голове у молодого «благородия». Вдруг плюнет в протянутую руку? Обихаживал Степана казак со всем старанием. По замыслу, тот должен был предстать пред «енералами» в образе удачливого воина принесшего весть о победе. И с дарами, ценными тем как получены. Такое начальство любит, рассуждал полковник, такое вызывает в начальстве чувство собственного могущества. К такому оно милостиво и мурлыкает в ответ словно кот на завалинке.

В слухи, что граф выходец их мужиков, Кондратий не поверил. Где вы таких нежных мужиков видели? Руки-то плуга толком не держали, сразу видать. Плечи другие. Обрядиться — так можно барчуков провести, но не казака. Шалит, благородие.

Степан всё понимал и относился благосклонно. Люди всегда используют друг друга, норовят ухватить за хвост удачный момент. Что здесь такого и отчего казаку быть иным? Он видел, разумеется, все хитрости полковника, и одобрял их.

Казаков он полюбил. Они и раньше ему нравились, ещё посольские. Чувство вины за их погибель требовало компенсации. Главное — он помнил из книг, что настоящие аристократы всегда очень положительно отзывались о казаках, подчеркивали честность, верность, любовь к свободе и временами противопоставляли хмурому косматому «мужику», лукавому и нечестному, у которого вечно нет денег когда они так нужны барину. Вот тот мужик, то есть народ, казаков не любил сильно. Было за что. Кроме побоев, довольно жестоких, от вольных птиц атаманских станиц мужики мало что видели. Не понимали государственной важности. Одно слово — темнота.

Стёпу, конечно, никто не лупил нагайкой, напротив — казаки являли образ редкой услужливости, не опускаясь при том до лакейства, что дополняло производимый эффект.

У Пушкина вытянулось лицо когда он прочел поданную записку.

— Да ведь такого титула не существует! Что ещё за князь Преображенский-Петербургский?

— Сейчас узнаем, Александр Сергеевич, — Степан с гримасой страдания приложил бокал к голове. Пробуждение вышло у него не из самых приятных. — Хорошо, что князь, а не профессор.

— Ты о чем? — не понял Пушкин.

— Не обращайте внимания, я так. О своём, — простонал Степан. — Был такой деятель. Мог сотворить такое, что из макаки сделать человека… ох, не слушайте меня.

— Пить надо меньше! — отрезал Пушкин. — Приведи себя в порядок и постарайся держать в руках. Ваше сиятельство.

— Что именно держать в руках?

— Так. Просите, — кивнул Пушкин унтер-офицеру, исполнявшему роль одного из новых секретарей.

— Какая-нибудь шишка из Питера, — борясь с икотой предположил Степан. — Они там обожают таинственность. Вам ли не знать, ваше превосходительство? — отсалютовал граф бокалом.

— Пушкин невольно нахмурился. Поведение Степана раздражало, и поэт ощутил готовый излиться наружу гнев.

Быть может, довелось испытать его на себе и Степану, но вошёл тот, кто подал представление от имени князя Преображенского, чем разом отменил все собиравшиеся над головой его сиятельства тучи. Высокая фигура в плаще особого покроя, позволявшим при желании одним движением прятать лицо, была узнана ими сразу.

— Ваше величество?! — остолбенел от изумления Пушкин.

— Царь? — Степан машинально добавил ещё несколько слов, которые присутствующие предпочли не расслышать.

— Вижу вы удивлены, господа! — Николай Павлович жестом исполненным величия снял плащ, в который был закутан, и подошёл ближе.

— Да, это я. Инкогнито, как вы, должно быть, уже догадались. Сейчас я не император, но один из сановных подданных. Князь Преображенский к вашим услугам. Член Государственного совета.

— Ваше величество…

— Ваше сиятельство, — поправил Пушкина Николай.

— Аа… Э. Гм. — прокомментировал Степан.

— Да ты никак пьян, крестничек? — принюхался император.

— Никак нет, ваше сиятельство!

— Тогда тебе стоит сменить духи. Эти весьма резковаты.

— Виноват!

— Степан Помпеевич прискакал с известным о большой победе. Вот и отметил. Немного… — заступился Пушкин.

— Победе? За последний час мне только и докладывают о победах, стоило мне сделать шаг с парохода. Надеюсь, ваш успех не менее грандиозен, чем у нашего доблестного флота? — император огляделся, выбрал стул, легко поднял его устанавливая посреди комнаты.

— Я вас слушаю, — сообщил он усевшись и не предлагая никому сделать то же самое. — Обожаю победы.

— Мне кажется, что ваше… сиятельство раздражены, — постарался собраться Степан, — тогда как ваши войска и вправду добились немалого успеха.

— Понимаю. Вы разгромили противника!

— Именно так, ваше величество. То есть, я хотел сказать, сиятельство.

— Противник был очень силен, не правда ли?

— Пятьдесят тысяч отборного войска! — покраснев от удовольствия сообщил Пушкин. — Разбит вдребезги и обращен в бегство нашими доблестным войсками. Виктория достойная войти в анналы наравне с успехами Румянцева и Суворова.

Николай рассмеялся. Пушкин украдкой бросил на Степана взгляд, спрашивая что могло здесь вызвать веселие уместное, но несколько странное.

— Тебя ведь там не было на поле брани, Александр?

— Не имел удовольствия. — краска бросилась в лицо поэта.

— Значит, лично ты баталии не видел? И лично турок не считал?

— Прошу меня простить, ваше сиятельство, но я не понимаю.

— А ты, хитрец, там был?

— Так точно! — попробовал Степан щёлкнуть пятками, отчего едва не упал.

— И сколько на твой взгляд было турок?

— Великое множество, государь! Ой, простите.

— Шесть лет назад Паскевич взял Эривань. Я восторгался нашими победами, воображал себе неприступные бастионы на которые отважно взбиралась наша пехота. Как падают шеренги солдат. Как устанавливаются флаги над башнями, а гордый полумесяц рушится в грязь. Радость, мною испытанная, казалась полной. И что вы думаете? В прошлом году Эривань посетил человек которому я полностью почти доверяю. И пишет мне, что крепость только что носит название таковой, а на деле есть не более чем глиняный горшок. Каково? Мало — ещё и рисунки прислал собственноручные для наглядности. Ты понимаешь к чему я, Степан?

— Вполне, ваше сиятельство.

— Так столько было турок?

— Огромное количество, ваше сиятельство. Не менее пяти тысяч.

— Как?! — непроизвольно вырвалось у Пушкина.

— А войско было регулярно? — продолжил допрос Николай.

— Не совсем, ваше сиятельство. Я лично не видел.

— Ясно. Набранных с бору по сосенке ты видел. Ополченцев из всякого сброда.

— Но конница у них мне показалась и впрямь хороша! — задумался Степан припоминая.

— Да-да. Каковы наши потери?

— Не меньше сотни убитыми и несколько сот раненых, ваше сиятельство.

— Непосредственно в сражении? Или все разом, потери на марше, в бою и в последующем разграблении лагеря?

Степан развёл руками и постарался вложить в улыбку всю глубину восхищения проницательностью императора.

— Ты не подумай дурного, — сжалился Николай над Пушкиным, видя что тот пребывает в состоянии закипевшего самовара. — Я вовсе не отрицаю самого факта успеха. Противник был? Был. Повергнут? Повергнут. Это хорошо. Я лишь уточняю детали. А сам мятежный паша ускользнул? — повернул голову император к Степану.

— Увы, ваше сиятельство. Моя вина.

— Тебя? Статской службы? Хочешь сказать, что военные сами не могли справиться? Если ты хотел оскорбить меня до души, то поздравляю — удалось!

Николай делал вид, что сердит. Степан понял это и как мог подыграл. Царь, в свою очередь, понял, что раскрыт, отчего едва впрямь не осерчал.

Подавив раздражение, император задумался. Общая неустроенность угнетала его. Всё было как-то неладно. Решившись оставить армию на Паскевича и лично посетить Константинополь, Николай рисковал, но и видеть мог много больше излагаемого на бумаге. Крымские склады не привели в восторг. Много, слишком много оказалось «временно отсутствующим». Затем пароход попал в шторм и государь лично то ли читал, то ли пел молитвы, тогда как прочие паниковали, неприятно поразив его неготовностью к встрече с Богом. Явив свой облик флотскому начальству, успевшему вернуться к Царьграду, он застал господ капитанов и адмиралов за очень важным занятием — сочинением докладной на его императорское имя. Согласно этой докладной, была одержала виктория на противником превосходящим русскую эскадру числом вымпелов едва не втрое. К сожалению, за каждым вымпелом стояли классы судов и число орудий, и вот здесь уже неприятель стремительно терял преимущество. Всё бы ничего, ведь в конце концов победа одержана, но одно единственное роковое попадание портило рисуемую картину. «Пантелеймон» взлетел на воздух, рассыпавшись на тысячи обломков и унеся с собой более восьмимот человек экипажа. Не будь такой досады…

— И это на глазах у французов! — хлопнул ладонью по столу император.

Флотоводцы удрученно промолчали. Французы с любопытством наблюдали за сражением, но так и не вмешались. Иллюзий, однако, никто не питал.

Лазарев, на правах старшего, со всей возможной почтительностью намекнул, что было бы неплохо иметь представление об общем раскладе и положении дел. Николай оживился.

— Ситуация чрезвычайно проста, господа, и, одновременно, сложна. Европейские державы, а также Турция, показывают себя совершенно неспособными к мирному развитию без России. Всё время совершаются какие-то действия направленные к нарушению порядка. Приходится отзываться и приходить на помощь. Такова роль назначения нам Провидением.

Флотские согласно закивали головами, что было тем более легко, поскольку никто не понял государевой мысли. Только опытный Лазарев еле слышно шепнул соседу:

— Уж мы то поможем. Кабы опять до Парижа идти не пришлось.

— Наши союзники в Европе затеяли войну и долг наш — пресечь сию гибельную затею, — продолжал император. — С другой стороны, доктора уверяют, что ограниченное кровопускание есть лучшее средство предупреждения многих болезней. Оттого мы решили допустить оную процедуру. Немцы желают биться? Пусть. Но знайте, что я отправил в Пруссию и Австрию депеши, а также довёл до посольств, что Россия не потерпит решительного успеха ни одной из сторон.

Здесь Николай лукавил. Ему, как человеку склонному к построению простых математических моделей ведения дел, складывающаяся ситуация казалась даром небес. Война Австрии и Пруссии, при всей кадущейся катастрофичности для Священного Союза, открывала окно возможностей решения турецкого вопроса. Австрии стало точно не до Балкан. Следовательно — их войско можно не учитывать. Но на всякий случай (быстрого поражения родственной Пруссии) армия во главе с Паскевичем находилась в готовности выступить против Вены в любой момент. Это выходило и её из игры на Балканах. К счастью, думал государь, Россия достаточно велика и может выставить не одну армию. Тем более, что с южного направления особенно сильного противника не наблюдалось. Справиться с Турцией, раздираемой смутой, казалось возможно ограниченным контингентом при поддержке Черноморского флота. На случай появления соперника посерьёзнее — тех же французов и непременных англичан, в свою очередь ищущих место где можно наконец схватиться с русскими, — он думал развернуть корпус в полноценную армию. Главное — коммуникации, войны сухопутной Николай не боялся.

— А потому, вижу наш с вами долг, господа, в оказании наибольшей помощи действующему султану с приведении к покорности тех районов, что возмутились против законного государя.

Лазарев тогда закашлялся.

— Следует ли понимать, что под мятежными районами подразумевается пашалык Мохаммеда Али египетского?

Николай промолчал. Ему самому казалось немного странным, что он, задумавший раздел Османской империи, официально выступает за её сохранение в прежних границах.

Не дождавшись ответа, вице-адмирал понял, что молчание значит «да», отчего впал в глубокую задумчивость. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять последствия.

— Но, ваше величество…такой подход непременно приведёт к созданию франко-британской коалиции.

— Во-первых, вы меня с кем-то путаете, — заметил Николай. — Сейчас я не величество, но сиятельство. Во-вторых, что вас пугает в том? Флот у ожидаемых союзников будет многочисленнее и сильнее нашего, это так. Но на земле нам есть что противопоставить и там и другим, хоть вместе, хоть по отдельности. Скажите вот что — сумеет ли флот с полной поддержкой берега удержать проливы против флотов двух держав? От него требуется только это.

Лазарев думал долго. Наконец, сам мысленно ругая себя за нерешительность, ответствовал, что сумеет.

— Вот и прекрасно. Иного я от вас и не ждал. — Николай был доволен. Нет, он не переоценивал возможности армии, но резонно расчитывал на тяжёлые изматывающие бои против экспедиционных войск союзников, чтобы в итоге разойтись отхватив себе (то есть России) добрую половину турецкого пирога.

— Иного я от вас не ждал, господа, — повторил император, — а дипломатию предоставьте мне. Я не останусь отобедать, не взыщите. Времени нет совершенно. Велите подать шлюпку, я сразу направлюсь в посольство, а после к султану.

В посольстве, почти полностью, хоть и на скорую руку, восстановленном, он и обнаружил наших приятелей.

— Кстати, а где третий? Где надворный советник гусарских кровей?

— В лазарете, ваше сиятельство. Увы, он дрался как герой и едва не пал смертью храбрых. Судьбе было угодно сохранить жизнь такому войну для вашего величества. Простите, сиятельства.

— Что с ним? — нахмурился Николай.

— Господин Безобразов лично вёл моряков на штурм укрепоений, а после защищал от стремления неприятеля их отбить. Как итог, он оказался весь изранен и потерял много крови. Из опасений за его жизнь, доктора запретили перевозить Петра Романовича сюда и он лежит сейчас почти там где и сражался. Уход за ним назначен наилучший.

— Жаль, жаль. Хороший офицер. Сейчас каждый храбрец на счету. Передайте ему, что его прошение удовлетворено в связи с проявленной им доблестью.

— Прошение? — удивился Пушкин.

— Да, я приказал поднять некоторые бумаги. Среди них нашлась и такая. Пётр Романович страстно желал восстановиться в армии, но получил отказ по состоянию здоровья. Однако же, раз мы видим, что данное состояние ничуть не мешает господину Безобразову служить Отечеству, потому отказ аннулируется. Стоит ему поправиться, как армия получит… — здесь Николай на мгновенье задумался, — прекрасного полковника. Как в том стихотворении. Отца солдатам.

Надо заметить, что Степан искренне порадовался за Безобразова. Самому ему было не слишком приятно представать перед царём в виде далеком от наилучшего, но утешал себя тем, что бывало и хуже. Сейчас, во всяком случае, царевы сапоги не подвергались неожиданной атаке.

— Ну а ты, сын Помпеевич, сам как думаешь?

— Что — думаю? — не понял Степан.

— Как будешь продолжать службу.

Степан икнул. Он то думал, что и так давно уже на службе, причём не самой желанной. Но у царя было какое-то свое мнение. Это настораживало.

— Что вы подразумеваете, ваше в…сиятельство?

— Негоже столь славному и, что самое важное, удачливому человеку в стороне стоять когда такие дела происходят. Да ты и не стоишь. Мне уже немного шепнули. И хорошего и не очень. Так понимаю, что с казаками ты спелся?

— Нашли общий язык, ваше…ство. — осторожно ответил Степан. От предчувствия чего-то, вдруг разболелся живот.

— Казаки скоро приумножатся числом. Прибудут новые полки. Общим атаманом думаю поставить Кондратия, я давно о нем слышал. Что мыслишь, справится?

— Справится, — уверенно согласился Степан. — Этот справится.

— Тогда поздравлю его генералом. Заслужил.

— Он будет очень рад, — улыбнулся Степан, — знаете, ваше…сиятельство, этот казак только с виду грозный. На деле — милейший человек, что токмо о благе для Отечества и думает, а сам теленка не обидит. Простая честная душа, чьи порывы устремлены единственно на одно — служить императору не жалея живота своего, и…

— Довольно заливать, не на ярмарке. И не корову продаёшь. Казак в подобных словесах не нуждается.

— Ваше сия… величество. — обиделся Степан.

— Дел ему предстоит много, все-таки с кавалерией регулярной тут сложности. Вот ты ему и поможешь.

— Я?

— Именно. Александр Сергеевич, прошу меня извинить, но Степана я у вас забираю.

— На все ваша воля, ваше сиятельство, — отвесил полупоклон Пушкин.

— Генерала сразу жирно будет, — рассудил Николай вслух, — полковника в самый раз. Поздравляю, Степан Помпеевич, с зачислением на воинскую службу.

— Меня? В полковники? — Степан ждал чего-то подобного, но все равно отторопел и не сразу поверил ушам.

— Тебя, тебя. Будешь и дальше с казаками. А ниже полковника никак нельзя, сам генерал Кондратий не поймёт. — и добродушное «инкогнито» весело рассмеялся.

— Теперь к делу, — посерьёзнел Николай. — Александр Сергеевич, как скоро ты можешь организовать мне аудиенцию с молодым султаном?