Война

Глава 26 Стычка у Кютахьи. Степан. POV

— Зело голова болит! — сообщил я со вздохом.

— Почесать надобно, — добродушно отозвался казак.

— Доктор не велит.

— Плюнь ты на него, ваше благородие. Что дохтур знает? У мово брата в том году конь околел — ни один дохтур не помог.

— Что же твой брат тогда коня не почесал, а?

— Ты что, вашбродь? — казак поперхнулся воздухом. — То ведь не человек! Конь!

Я не мог удержать смеха, столь комично было выражение его лица. Наказание пришло мгновенно в виде новой порции боли. Изрядно приложил меня Пётр Романович, нечего сказать. От всей своей гусарской души.

Дёрнул таки меня черт бросить вызов. Доброта подвела природная. Мне то что, и без дуэлей нормально. А ему нет. Ну и вот. Не люблю когда человек хороший страдает, места себе не находит. Мается. Плюнул на всё, пошёл, да и вызвал. Лично, как Ленский Онегина. Не сообразил даже, что секундант нужен. Пётр Романович обрадовался. Так и сказал, что рад, мол. Не придётся публично мне морду бить. Ну это бы мы ещё посмотрели… А выбрал он сабли. Честно ли? Где я и где сабли? Нет, помахать я могу, кое-какие уроки даже брал, но вот так. На гусарского командира… Однако, остался жив. Не стал добрейший Петр Романович меня в капусту шинковать. Вообще рубить не стал. Эфесом засветил в лоб знатно. Я, право, обиделся даже, когда в сознание вернулся. Это потом мне напомнили, что дуэль на холодном допускает подобное «милосердие» с любой из сторон конфликта, тогда как на пистолетах вызвавший обязан стрелять на поражение согласно кодексу. То есть вызовом своим я показал готовность отправить в свет иной надворного советника. А он пожалел, выходит.

Шесть дней провалялся. Сотрясение серьёзное. Потом ещё несколько дней штормило.

— Руки чешутся, — объявил казак ценную информацию. Я закусил губу. Казак понравился мне сразу. Здоровяк каких мало, богатырь былинный. На голову выше меня, это когда на земле. Ручищи — во! В баскетбол играть. Такой и впрямь кулаком быка упрямого приласкает — тот ляжет. Сабля у него длинная, заметно больше, чем у прочих. Якобы, прадедова. И сам он атаман. Имя у него красивое, подходящее. Кондратий. Народец здесь, говоря откровенно, мелкий. Малорослики в основном. Но как встретятся порой детинушки — рот разинешь.

Двигались мы быстро, но казаки каким-то им одним известным образом, умеют даже быстрое передвижение вести так, словно никто никуда не торопится. Пехота шлепала далеко позади, не так споро, на дневной переход позади. Трясся бы сейчас с ними.

Жара стояла страшная и постоянно хотелось пить. Признаюсь, когда шли через горы, думал — подохну. Саманлы невысоки на вид, но мне любой подъем давался нелегко даже в седле. Тогда Кондрат и обеспокоился, как же — вдруг его благородие ноги протянет. Человек он оказался ответственный. Уяснив, что «благородие» страдает головной хворью, казак ухмыльнулся и протянул мне флягу с водкой. Вообще в походе казакам пить нельзя, обычай не велит, потому всем было, конечно, запрещено строжайше. За всяким начальник следит, чтобы не вздумали! Кондрат и сам глядел зорко, но вот за ним следить было некому, поскольку как раз он и являлся командиром сорок первого донского полка. Полковник!

Водка вышла назад не успев устроиться, так что казак даже нахмурился за перевод продукта. Но сердце его оказалось отходчиво, да и не по рангу ему на меня голос поднимать. Есть плюсы и в титулах.

Так и пошло, что ехали мы рядом в основном, проникаясь путем бесед взаимным расположением. Спустились к озеру Изник, там вдоволь напоили лошадей. Красивы кони детей Дона, нечего прибавить. Сытые, чистые, гладкие, гривы как шампунем мытые. А хвосты! Разве истиный всадник позволит своему верному коню хвост кромсать? Никогда. Видишь хвост не в прусскую косичку, разом понимаешь чей он.

Казаки наблюдали за мной, а мне было интересно наблюдать за ними. Никто из них, да что там, никто из их предков никогда не оказывался так глубоко в землях османских султанов. Отсюда любопытство смешанное с настороженностью. Прислушаться, так можно подумать, что их меньше всего интересует поход, а вот как турки «в глубине» живут — то очень интересно.

— Когда руки чешутся — быть драке, — решил уточнить казак. — У меня с детства так.

— Думаешь, близко?

— Да кто их, мать турецкую, знает? Но руки чешутся.

Шли мы трое полных суток, по моим расчётам (на основе географии) цель действительно не могла уже быть далеко. Так тому и быть.

Пока я отслеживался и обретал вновь способность ходить не держась рукой стен, произошли определённые события, позволившие мне попасть, что называется, с корабля на бал.

Веское свое слово произнесла Дипломатия, как выразился навещавший меня Александр Сергеевич, когда счёл, что я способен воспринимать информацию. Ему удавалось выглядеть слегка растерянным и собранным одновременно. Устроив голову поудобнее на подушках, я внимал вестям как полководец получивший ранение и узнающий чем закончилась битва. Сравнение, быть может, кривовато и чрезмерно тешит самомнение, но, в конце-концов, разве докладчик не генерал?

Во-первых, в Европе действительно война и это не шутки. Пруссаки с австрияками взялись за грудки и стараются выбить друг другу дух. Что именно не поделили наши вернейшие друзья и союзники, несокрушимые оплоты Священного Союза, какие именно «таможни» смогли вызвать подобное — Пушкин так и не понял. Я, конечно, сообразил в чем дело путем наводящих вопросов, но читать лекцию не стал. Не имел на то ни сил, ни желания.

— Франция грозит выйти за Австрию. Мне сообщили лично от…а, не суть. Король Прусский не выстоит в одиночку, видимо, мы вступился за них, — размышлял поэт с присущей ему логикой. Выглядела она так: Россия друг и тем и другим, значит не вмешается так просто. Но если влезет Франция, то Россия сразу примет сторону более слабой стороны. Не могу не признать — разумно. Нередко так и происходило в истории. Пойдёт француз за Австрию — будем с Пруссией, объединится с Берлином — поддержим Вену. Пока яно одно: немцы народ серьёзный, и, поскольку немцы и те и другие, то к делу подошли со всей ответственностью.

Войска наши расположены столь удобно, что могут нанести удар и по тем и по другим хоть их Польши, хоть с Молдавии, но, вероятно, не нанесут первыми. Государь станет ждать действий Парижа, прикидывать одно к другому, словом — сыграет вторым номером. Такое было моё мнение.

— Я мыслю сходно, — согласился Пушкин, — и для нас это значит то, что ты предсказывал. Никакой помощи от главной армии мы не получим.

Во-вторых, у нас война с Англией. Свершилось! Я даже привстал на локтях и потребовал вина, дабы обмыть такую радость. Вино мне дали, но потому лишь, что в этом благословенном времени оно считается одним из видов лекарства. Официальная причина войны — притеснение английских купцов и нарушение никому не ведомых «правил свободы торговли». Чудесно сказано. Если мне не изменяет память, Турция исправно поставляла островитянам опиум. Будет за нас счастье военное — непременно припомню сей факт. Были у меня мысли на этот счёт.

В-третьих, Пушкин теперь самый главный. Он и вчера был не последним человеком, но сегодня стал совсем взрослым. Большим, то есть. Бутенёв не вернётся в Константинополь в ближайшее время. Александр Сергеевич теперь официально чрезвычайный и полномочный посол. Самое вкусное заключается в том, что нашему поэту прямо подчинённы не только гражданские, говоря привычным мне языком, но и военные. Здесь юридическая заковыка, правда, но местных ничего не смущает. Если, например, корабли Черноморского флота стоят перед нами в проливе, то полномочный посол имеет право отдавать им (командованию) приказы. Сама зона действия, даже территориально, не означена твёрдо. Может ли Пушкин отправить отсюда хоть линейный корабль на Мадагаскар? Насколько я понял — да. А в Севастополь? И туда может, подтвердил Александр не слишком уверенно. Что же Лазарев? Тот тоже может…наверное. По одобрению императора. Не стал мучить сильно его уточнениями, понял, что начальников у нас довольно, чьи полномочия немножко пересекаются. Эка невидаль.

Дальше — больше. Наше Всё теперь не только адмирал, но и полководец, поскольку десант подчинён кому? Представителю государя, Александру Сергеевичу. Человеку совершенно не военному. Послу без посольства. Здесь, впрочем, придираюсь. Посольство — это мы, а не здания.

Стало немного смешно и я развеселился. Умеет Пушкин поднять настроение! А как было не улыбаться, стоит представить ситуацию в которой очутилось солнце русской поэзии. Флот, не весь, но тот что перед глазами — точно (и всё прибывающий, одних линейных кораблей скопилось аж восемь), включая вице-адмирала лично. Десант с генералом, и немалый — тринадцать тысяч штыков и сабель. Турки, коварные и подхалимствующие. Ну и я в резерве, вот только с кровати встану.

О десанте следовало знать подробнее, здесь Пушкин просто перечислил состав, после чего взглянул так вопросительно, интересуясь будто довольно ли.

Пришла вторая бригада 26-й пехотной дивизии (Люблинский и Замосцкий пехотные полки) с ротой артиллерии, затем третья бригада той же дивизии (51-й и 52-й егерские полки), с двумя ротами артиллерии, с ними 41-й донской казачий полк и 6-й саперный батальон. Как оказалось, ничего нового никто не изобрёл, все эти части годом ранее как раз и были участниками того десанта, что привёл к заключению мира султана и мятежного паши. Логично. К ним добавили вторую бригаду 20-й пехотной дивизии, неполного, впрочем, состава, при 8 орудиях. Всего собралось двенадцать тысяч пехоты с сорока пушками и тысяча казаков.

— Зря вы от копья тогда отказались, — попенял я новоявленному Ганнибалу, — от судьбы не уйти. Пушкин закрыл лицо руками и какое-то время сидел молча. Ситуация, конечно, так себе. Везде он главный, но везде есть свои нюансы. Во флоте — вице-адмирал Лазарев, и званием и возрастом и опытом стоявший выше Александра. В войско — генерал-лейтенант Муравьев, в том же положении. И у того и у другого везде свои люди, друзья, сослуживцы. О «комендантстве» над Константинополем можно даже не вспоминать, там молодой султан, его мамаша и неповторимый Рауф-паша. Кроме того, есть свой государь, не терпящий отклонений от своей переменчивой воли. Так что, с одной стороны, Пушкин большой начальник. Пушак-паша по-турецки. По факту — вроде свадебного генерала, во всяком случае присутствует немалая опасность таковым стать. Ситуация.

Затем Александр мягко перешёл к вопросу нашей дуэли. Не вовремя мы свару затеяли, не вовремя. Но хорошо, что все живы остались. Дело, однако, никуда не годное. Придётся восстанавливать поблекшее (это в чьих глазах, интересно?) реноме.

Я брякнул, что всегда готов. Итог — пришлось страдать посреди Турции на жаре, в седле и с перманентной головной болью.

Насколько понял, сложился триумвират из все тех же Лазарева, Муравьева и самого Александра Сергеевича. Триумвират решил действовать на опережение. Иными словами — военные продавили свою жажду действий, всегда сулящую водопад награждений.

Флот отошёл к Дарданелам и встал там с целью не допустить британцев. Или французов, с которыми пока ещё мир. Или и тех и других и третьих. Не забывать ведь о египтянах. Экипажи сформировали два батальона морской пехоты по пятьсот человек, туда же высадили бригаду двадцатой дивизии, то есть решили поддержать сушей море. Безобразов ушёл с моряками.

— Я отправил Петра Романовича как человека опытного, бывалого и любящего всяческие приключения, — объяснил Пушкин. — Вопрос теперь в твоём самочувствии, Стёпа.

Сообразить было нетрудно. Александру нужно по человеку с должным статусом «от посла» во всех начинающихся операциях.

— Понял, ваше превосходительство. Самочувствие отличное, готов в огонь и воду, — отрапортовал я не поднимая головы с подушки.

— Замечательно. Тогда тебе предстоит небольшая прогулка, друг мой.

«Друг мой»! Спасибо, что не «голубчик».

Сухопутная операция, подобно морской, не отличалась оригинальностью. Господа военные попросту подняли свои собственные планы и расчёты прошлого года, когда собирались останавливать Ибрагима-пашу.

— Здесь сотни полторы или две вёрст, — пояснил господин посол, — наибольшее…триста или четыреста.

— Рукой подать, Александр Сергеевич.

План заключался в стремительном марше через Анатолию по направлению Конии, где сын Мохаммеда Али разбил в том году войска османов. Мятежный Хозрев должен был отступить «куда-то туда». Зачем? Ясное дело — собираться с силами. Бить надо сразу.

— Правильно решили, — одобрил я план. — Резать к чёртовой матери. Не дожидаясь перитонитов.

Пушкин мне ласково заулыбался.

Так вот и вышло, что мы как могли быстро продвигались вглубь Турции. Командовал, естественно, Муравьев, Николай Николаевич, человек строгий и не жаловавший беспорядка. Моё сиятельство, то есть статский человек в кругу военных — непорядок очевидный, оттого он с плохо скрытым облегчением удовлетворил мою просьбу позволить следовать с казачьим полком.

— Ради Бога, ваше сиятельство, — перекрестил меня мелко этот холодный с виду человек, — но вы напрасно рискуете. Вам бы ещё полежать…

Лежать я отказался. Хватит. Да и подводить Пушкина не хотелось. Опять же — приключение. С казаками в тылу врага! Романтика. Статус мой получался, как говорили, «плавающим». Эпоха позволяла обходить формальности. Барин? Барин. Ну и всё. Как Пьер Безухов притащился во фраке на поле Бородинской баталии. Подивились и только. Никаких ему «стой, стоять, документики. Какой такой Пьер? Хранцуз штоле? А ты, морда шпионская, вяжи его ребята! И ногами его, ногами!!». А я, тем более, не с боку-припёку, всего лишь не армейский.

— Турки!

«Наконец-то», — подумал я.

— Ну, вашбродь, таперича держись! — обрадовался казак.

Мы находились где-то в середине Анатолии, или рядом. Ориентироваться не было сложно: местные крестьяне (как их там — феллахи?) даже подумать не могли, что наш отряд — враги. Потому бегали в своих двориках перед хижинами, видимо прятали добро, но не скрывались сами. Оттого мы знали точно где находимся, я мысленно запоминал названия населенных пунктов которые мы обходили. Впереди лежал город Кютахья, уже ясно видимый. Там к атаману (донцы предпочитали это звание любому «полковнику») подскакали лазутчики, сиречь доблестные разведчики, сообщив, что впереди враг.

— Держись меня, вашбродь, не пропадай! Постой покамест здеся, — казак подбоченился. — Знамя, знамя давай сюды, охламоны!

У меня снова разболелась голова, в ушах звенело. Кругом творилась суета, казаки проверяли пистолеты, ружья и сабли, готовились к бою. Мне стало на то время все равно. Кондратий исчез, ускакав, затем вновь появился с улыбкой радости какого-то живодера из фильмов про «братву» моего прошлого.

— Стражи нет толком, — прорычал добрый казак, — с наскока возьмём. Третья и четвёртая сотни — в маяк! — выделил он резерв, остальные поротно, лавой! Вперёд, браты!

Атака лавой явила собою мало общего с картинами в моём воображении.

Выехав вперёд с полверсты, я тоже увидел противника. Турецкий лагерь, огромный на вид, похожий более на караван-сарай, чем воинский стан, раскинулся на довольно широком сухом поле. Правее и далее за ним виднелся город, вероятно Кютахья. Нас турки до сих пор не обнаружили, что не делало им чести. Подумаешь, казаки шли укрываясь небольшими холмами, доверяясь своим передовым разъездам, но где дозоры? Кофий пьют? Беспечность в чистом виде. За такое на войне наказывают.

Казаки спокойным шагом, вытягиваясь в «змеи», подобрались к лагерю шагов за триста прежде чем там обратили на нас внимание.

— С Богом! — гаркнул Кондратий. — Сабли — вон! Лавой!

И казаки пошли на рысях. Заявленная атака лавой не походила внешне ни на что, мною представляемое. По двести-триста казаков все так же «змеями» ворвались в лагерь в нескольких сотнях метров друг от друга, благо не было ни рва, ни частокола. Подумать только — все шатры, палатки, юрты, всё стояло в голом поле как на пикнике.

Наскок удался на славу. Кругом все кричали, выли, орали, бегали и стремились убить кого-нибудь. Краем сознания я подивился, что голова вдруг перестала болеть и даже вид вокруг прояснился. Как зритель, сперва я просто скакал за атаманом, не мешая умному коню, потом какой-то полуголый турок подскочил стараясь ухватить того под узцы и я рубанул его по лицу саблей.

— Крушиии! — грохотал атаман.

— В центр бы надо, где их главные военачальники и штаб, — подал я голос, припоминая азы военного искусства из прочитанных книг.

— Вперёд, браты! Вперёд, туда где самый богатый шатер! — перевёл на более понятный казакам язык атаман.

Шатров было неисчислимое множество, в том смысле, что я никак не мог бы их сосчитать. Неудивительно, представить, к примеру, тысячу обычных палаток — целый город получится. Казаки, ведомые чутье, ориентировались безошибочно. У богатых шатров наскок пыталась сдержать охрана и казаки ненадолго завязли, пока не порубили и не постреляли её всю. А дальше… дальше резко, без лишних сантиментов началось то, что в своём отчете я назову словом «реквизиции». Время спустя, все обдумав, мне пришлось признать правоту воинов Дона. Шансов на общую победу тут не предвиделось. Турки приходили в себя, оказывали все более ожесточенное сопротивление и где-то уже наверняка собирались в отряды. Времени не было совсем. Их командиры успели удрать, Хозрева не было видно, чего ещё делать? Хватай что блестит, да плохо лежит — и ходу, казаки, ходу.

Атаман сердцем чуял ход стычки, и когда дал команду закончить грабёж («Вертайтесь!»), к моему удивлению, суровые бородачи послушались сразу. Дисциплина.

Выскочили из бурлящего лагеря вовремя. Отряд турецкой конницы уже тоже собрался вне лагеря и думал атаковать. Выручил маяк, сиречь резерв. Отложенные сотни пошли на врагов разворачиваясь в цепь, что уже больше напоминало представляемую мною лаву, дав время атаману собрать остальных. Выбрав три сотни, он сам пошёл в том же строю на турок. Я послушно скакал рядом, надеясь саблей не отрубить нечаянно коню уши. Сотни из маяка мгновенно растеклись в стороны, освобождая нам пространство. Турки попятились, что заразно и чревато. Конный бой и здесь не вышел «как в кино». Одна из сторон дрогнула до схватки и отступила, надеясь укрыться в лагере. Ну-ну. Рубить в спину вышло делом самым удобным. Главное — казаки сумели захватить почти что полтораста коней. Обернувшись, я увидел резервные сотни вновь собранными и готовыми к атаке. Хм, быть может, это и есть знаменитая лава? Всегда готовый к нападению резерв?

Ушли легко, нас никто не преследовал. Но это пока. Оказалось, что Кондратий ещё в пути наметил место отхода, где полк расположился на отдых, примерно верстах в восьми от турецкого лагеря. Пришло время выдохнуть.

— Ну, вашбродь, поздравляю! — очень довольный жизнью атаман обнял меня своими лапищами так, что кости затрещали. — Славно дело справили, славно! Айда, браты, слушай меня! Видали как его благородие басурмана рубал? А я вот видал! Видал — и живым остался! Как махнёт его благородие сабелькой, так близко не подходи! Конь под ним — и тот со страху пригибается! А потому, браты, и его благородию положена доля! Что с бою взято — то свято! А в бою вместе были. Так говорю, браты?

Смеющиеся казаки подтвердили, что да, все так. Им тоже страшно было от воинского мастерства «благородия», потому и судить нечего. Доли — достоин!

— Выбирай, ваше сиятельство! — шедро махнул рукой казак в сторону сваленной добычи, заодно продемонстрировав, что не так он и прост. Титулатуру знает. Но я уже отвлёкся, узрев такое, что на минуту ввело в ступор.

— Мой попугай!! — собственный голос донесся как издалека. — Мой попугай!! Сильвер!!

И верно, мой говорливый пират грыз прутья клетки посреди всего турецкого добра.

Атаман проявил интерес и нашёлся добывший попугая казак.

— А што? — объяснил тот свой трофей. — Слышу- говорит кто по нашему. Я тудой, сюдой- кто? Не пойму. Глядь — птица ругается человечьим голосом. Я разом понял — наша, православная! Негоже такую нехристям оставлять. Загубят басурманы.

Птицу забрал себе. Вот и встретились! Отыскалась пропажа.

Были и пленные. Потухшие, злобные лица. Один был очень уж дерзок, отчего и помер. Такое бывает иногда с человеком. Живёт себе, живёт, а вдруг раз — и нету. Кондратий хватил. С большой буквы.