Война

Глава 10 Провокация. Часть первая

Драка за власть, разгоревшаяся в английском парламенте, никак не могла достигнуть своего апогея. Всякий раз, когда казалось, что дальше уже некуда, ставки повышались ещё раз и противостояние выходило на новый уровень.

Чувство растущей собственной силы, основанном на бурном развитии промышленности, не позволяло партии вигов останавливаться. Чувство собственной значимости и привычка к прочности положения не разрешала тори отступать.

Виги размашисто били по уязвимым местам. Их было два — хлебные законы и «гнилые местечки».

Война с Францией осыпала золотом лендлордов Англии, стоимость хлеба и прочей фермерской продукции выросла приблизительно вдвое ко времени падения корсиканца. В среднем один акр земли приносил один фунт стерлингов в виде арендной платы, что подтверждало уникальность развития сельского хозяйства Англии. После победы над Бонапартом и торжественной отмены Континентальной блокады, внезапно выяснилось, что Европа может и хочет предложить свою продукцию на британский рынок по ценам меньшим в два-три раза.

Так обездолить уважаемых людей, привыкших к жирной ренте, было никак невозможно, посему парламент ввёл убийственные заградительные пошлины и цены на хлеб не рухнули.

Вигам это нравилось всё меньше. Личная их выгода как землевладельцев нивелировалась личной невыгодой как получающих доходы от промышленности, где приходилось платить много (по их мнению) рабочим, чтобы они не умирали от голода слишком часто.

— Это противно человеколюбию и заботе о ближних! — утверждали они. — Великий Адам Смит глядит на размеры пошлин с небес и рыдает, а в Англии и без этого погода не ахти!

Тори огрызались, замечая, что их арендаторы живут лучше рабочих, а значит совесть чиста, но оседлавших конёк прав человека было не удержать.

Виги ударили через парламент, решив предварительно обезопасить себя через второе уязвимость тори — через «гнилые местечки».

— Это немыслимо! — грохотали виги в Палате Общин. — Города с населением десятки, если не сотни тысяч человек, имеют представителей столько же, если не меньше, чем опустевшие деревни с тремя калеками! Пока одни тратят многие тысячи на привлечение к себе интереса избирателей, другим довольно сотни фунтов и пары бочек джина! Выборы должны быть честными, учитывать интересы всех достойных англичан. Посмотрите какое безобразие происходит в Бельгии, где голландский король не догадался сделать свое правление достаточно демократичным!

Здесь позиции консерваторов были слабее и виги сдюжили. Избирательная система подверглась коррекции, а тори потеряли немало мест в парламенте.

Воодушевленные виги вздумали было и до хлебных законов добраться не откладывая, но столкнулись с противодействием сильнее ожидаемого.

Немного смутившись, они попутно приложили руку к решению вопроса с бедностью. Поскольку причиной бедности являются их (бедняков) лень, пороки и отсутствие добродетелей, парламентарии пришли на помощь ближнему. По всей стране в приказом порядке было открыто пятнадцать тысяч работных домов, по числу церковных приходов. Там всех погрязших в пороках делили на обязательные четыре части: мужчин, женщин, мальчиков и девочек, в целях достижения добродетели, невозможной в случае совместного проживания, и направляли на путь противодействия лени. Всё социальные пособия были отменены, как «праздная и вредная щедрость», никак не отбивающая охоту бездельничать и мешающая проникнуться идеалами протестантской этики.

Чарльз Грей, премьер-министр, подал в отставку. Во-первых, он чувствовал, что с хлебными законами победить не удастся, потому лучше отойти в сторону триумфатором сейчас, чем потерпевшим поражение завтра. Во-вторых, чудовищный скандал с погромом английского квартала в Петербурге грозил перерасти во что-то большее. При всех извинениях и компенсациях с русской стороны, общество требовало крови, и как долго удастся удерживать ситуацию под контролем он не знал. В-третьих, тори открыто издевались над его связью с супругой русского посла, газеты глумились, а соратники многозначительно отмалчивались.

— Если премьер-министр завтра заявит, что наши купцы сами себя поубивали и пожгли лавки, то не удивляйтесь его помятому виду и заспанным глазам. — кривлялись памфлетисты.

— Безусловно, у нашего премьер-министра самая точная информация какая только возможна, — писалось в популярном издании, — ведь не будем забывать, что жена русского посла приходится родной сестрой начальнику русской тайной полиции. Стоит ли желать источник более информированный?

Грей подумал, ещё раз всё взвесил, и объявил об уходе, сдав пост однопартийцу и госсекретарю Уильяму Лэму, по которому и пришёлся ответный ход.

Тори вспомнили, что в Англии есть король. Король-моряк, Вильгельм Четвёртый никому не мешал, поскольку не выносил разговоров о политике, от которых начинал зевать так, что рисковал вывихнуть челюсть. Взойдя на трон, его величество первым делом уволил всех французских поваров и музыкантов своего предшественника, приказал кавалеристам сбрить усы и продал всё, что нашёл лишним в королевских дворцах. Наведя порядок таким образом, монарх вернул себе привычное отличное настроение и никуда не лез. Конечно, ему приходилось иногда выступать в соответствии с регламентом, что в сочетании с привычкой говорить именно то, что думает, оставило некоторый след в истории.

Когда вигам пришла мысль отменить рабство в империи (оно было отменено только в непосредственно в Великобритании), король внезапно выступил против.

— Зачем отменять рабство в колониях? Для чего? Какие цели преследуют предложившие эту глупость джентльмены? — вопрошал Его Величество. — Забота о туземцах? Так и поверил. Я был в колониях и лично видел как там живут. Поверьте моему слову — бедняки Лондона находятся в куда худших условиях, чем рабы в Вест-Индии. Рабы стоят деньги, нищие не стоят ничего. А те кто проповедует здесь и забивает вашу голову подобной чушью — или обманщик или фанатик, якорь мне в корму!

Тем не менее, закон об эмансипации рабов был принят, что тори заботливо донесли до Его Величества. Реакция оказалась совершенно непредсказуемой, причем для всех. Вильгельм просто взял и отправил в отставку всё правительство. Без каких-либо договорённостей и негласных правил, по которым король соглашается с большинством. Более того — король взял и назначил премьер-министром тори, из самых консервативных, Роберта Пиля.

Константинополь.

— Всё подготовлено, мой лорд.

Понсонби задумчиво оглядел своего секретаря. Уркварт едва сдерживал дрожь предвкушения.

— Хорошо, Дэвид. Значит, груз уже в трюмах?

— Да, мой лорд.

— Напомните, сколько в нём?

— Двенадцать трехфунтовых пушек французского образца, к ним ядра и сорок тысяч фунтов пороха. Тысяча мушкетов.

— Вы трясетесь, Дэвид, это волнение?

— Да мой лорд, — широко улыбнулся секретарь, — но это дьявольски приятное волнение.

— Ваша ненависть в отношении русских настораживает. Надеюсь, капитан…как его там?

— Белл, мой лорд. Джеймс Белл.

— Ах, да, этот шотландец. Странно даже думать такое, не то что говорить, но я искренне надеюсь, что он окажется менее эмоционален, чем вы, дорогой Дэвид.

— Всё будет сделано хорошо, вы можете не сомневаться, мой лорд. В эту мишень нельзя промахнуться.

Понсонби мысленно согласился. В самой идее отправки оружия черкесам не было ничего нового. Русские перекрыли морской путь, о чём уведомили всех заинтересованных лиц, но смогут ли они на деле осуществлять контроль? Если нет — горцы получат оружие в обмен на деньги и соль. Если да, если русские перехватят судно, то будет скандал. Опять эти варвары мешают свободной торговле. С учётом складывающихся обстоятельств, Лондон может не выдержать. Что если это послужит той самой спичкой, что разожжет большой пожар? Выбора особо и не было, желание покровителей до него довели вполне ясно. Что они там задумали, в Лондоне? Добиться войны и отправить на неё всех тори, во главе с их обожаемым Веллингтоном? Вполне может статься, что и так. Не всех, конечно, но лидеров точно. Или мысль в примирении? Общий враг — замечательное средство от ссор. Спустить пар в сторону, пока не сорвало крышку чайника. Или всё это вместе взятое, плюс ещё что-нибудь. Так или иначе, но не выполнить эту «просьбу» Понсонби не мог. Вздохнув, он криво усмехнулся пришедшей вдруг мысли о Дэвиде. Вот для кого всё обстоит легко и понятно. В жизни охотничьей собаки присутствует некая прелесть простоты и радости, когда хозяин спускает её на дичь.

Если бы Дэвид узал, что виконт сравнивает его с псом, он бы обиделся. Сам он считал себя волком. В Греции Уркварт поверил в это. Готовность нести смерть и не волноваться о собственной шкуре возвышала его над другими людьми. Попав в число переговорщиков и познакомившись с турками, Дэвид поймал себя на том, что ещё не зная турецкого языка, он чувствует и понимает их лучше кого-либо ещё из английской делегации. В глазах османов он чуял смерть, за внешней вежливостью безошибочно определял жажду медленно снять кожу с него и остальных европейцев. Это ему понравилось. Не все, разумеется, и среди турок находились слюнтяи, но, сам того не сознавая, в тот день он нашёл свою стаю. Увлечение Турцией превратило Дэвида в страстного поклонника Порты.

Та ненависть к русским, в которой упрекал виконт и над которой подшучивал, не была ненавистью в том виде, что мог бы себе вообразить Джон Понсонби. Уркварт не согласился бы с любым определением виконта. Чувство им испытывемое не было ненавистью человека к людям. Это было отношение волка к корове. К огромной такой корове, чья туша закрывает большой кусок географической карты, где одно вымя побольше Франции. Волки должны резать коров, так определила природа, а значит — Бог. Вопрос пропитания, вопрос естества. Если корова, пользуясь размером и массой топчет волков, поднимает их на рога словно тур, то это неправильно.

Сами русские возбуждали отвращение. Не все, и среди них встречались нормальные люди, в основном в офицерской среде, но общая масса… было в них что-то настолько телячье, что Уркварту хотелось подкинуть сена и посмотреть как они станут его жевать.

«Ничего, — думал Дэвид пробираясь к берегу, — корова сильна только массой. Посмотрим как она станет вертеться перед стаей, когда поймёт своей тупой башкой, что погибла».

Он так замечтался, что едва не полетел оземь, споткнувшись о что-то, оказавшееся вытянутыми ногами какого-то нищего или пьяного, не разобрать в темноте. Тот разразился руганью, в звуках которой Уркварт узнал язык который не понимал, но мог определить безошибочно.

— Ах ты, свинья! — он с силой пнул в сторону тела, но нога провалилась в пустоту. Удержав равновесие, Дэвид выпрямился, как в тот же миг что-то тяжёлое вроде солдатской шинели окутало голову. Уркварт рванулся, но удар пришедший сверху погасил сознание секретаря.

— Вот, ваше благородие. Здеся они. — свалил куль на землю казак.

— Молодцы, молодцы. И ты молодец, Пантелеймон. Живы будем — не забуду.

— Где наша не пропадала, ваше благородие. — довольно усмехнулся казак.

Безобразов разрезал верёвку и снял тряпку, которой был замотан пленник. Осторожно повернув лицо того к лунному свету, он довольно оскалился. Англичанин ещё не пришёл в себя, но это точно был кто им нужен.

— Времени мало, Пётр Романович. Он жив?

— Жив, Степан, жив. Сейчас очухается. Принесите воды. — шикнул он в сторону казаков.

— Быть может я его допрошу? С пристрастием.

— О, вы умеете пытать людей, ваше сиятельство? Вы просто сундук с сюрпризами.

— Если Апполинарий Петрович не сильно преувеличил насчёт этого субчика, а он не преувеличил, то да. Сумею.

— Как вы себе это представляете? Здесь нет ни дыбы, ни кнута. Что там ещё полагается?

— Я о другом. Мы можем сами всё сделать.

— Поясните, граф.

— Нам приказано изловить и доставить. Это очень глупо. Выслушайте меня, Пётр Романович. Не надо прятать руку, это выдаёт, что она не пустая. Если хотите — наставьте на меня пистолет. Вам не впервой. Но вспомните чем закончилось. Сейчас мы в схожем положении.

— Продолжайте.

— Если турок не соврал Бутенёву, то мы в аховой ситуации. Согласитесь — Апполинарий Петрович кто угодно, но только не авантюрист. И вот он приказывает нам…вспомните, он так и сказал: приказываю! Через мгновенье опомнился и стал убеждать голубчиков, то есть нас с вами, рискнуть головой, но добыть англичанина. Отчего так? Ладно, поверил турку. Странно, но ему виднее, пусть будет такой турок, что можно верить. Но дальше что? Испугался наш посол, крепко испугался. Что, говоря между нами, странно.

— Вас удивляет, что человек облеченный посольской властью опасается войны? Но поведение добрейшего Апполинария и мне показалось странным, не скрою.

— Он не опасается войны как таковой. Он опасается войны именно с Англией. Хотя война не наилучшее из дел, что уж. Но Англия его страшит почему-то. При этом, наш Апполинарий не может не понимать, что пытаться избежать конфликта путем похищения секретаря посольства — не самое логичное действие. Я думаю, да просто уверен, что Бутенёв пытается выгадать из двух зол наименьшее.

Безобразов задумался. Откуда-то из темноты появилась фигура оказавшаяся казаком.

— Вот, вашбродь. — протянул он небольшой ковш с водой.

Захват англичанина прошёл на удивление легко. Изначально ясно было, что пойдёт он к воде, где находилось немало как привязанных, так и сохших на берегу лодок разных размеров. С районы Пера к воде спускалось несколько дорог и множество тропинок, возникших благодаря привычке местных жителей ходить по-прямой между строений. Особняк посольства британцев находился между двух из дорог, но засады расставили на тропах между ними. Бутенёв дал шестерых казаков, их поделили по два на тропу. Пойди англичанин по дороге или дай крюка… Но Безобразов положился на своё знание «этой публики», как он выразился, и оказался прав. Теперь связанный оглушенный Дэвид лежал перед ними в месте показавшимся достаточно укромным, в углублении перед маленьким холмом у берега.

— Представим, что Бутенёв об одном только думал в своих метаниях — пресечь! Отсюда все эти «демон», «чудовище» и прочие эпитеты. Помешать этому демону осуществить задуманное. Но как мы можем помешать? Схватили, хорошо. Уже преступление, нападение на представителя союзной, напомню, державы, обладающий дипломатическим иммунитетом к тому же. А потом? Нести его в посольство, как просит уважаемый Апполинарий Петрович? И что мы там с ним будем делать?

— Вероятно, нам известно не всё, Степан Юльевич, только и всего.

— Но голова дана не только для того, чтобы в неё есть? В неё можно ещё пить, Пётр Романович. Иными словами — Бутенёв банально растерялся, я так это вижу. В посольстве секрета не утаить. Там полтора десятка слуг, не считая приходящих, наверняка есть шпионы. Но предположим идеальное развитие событий. Приносим мы этого охламона английского, он все нам рассказывает как на исповеди, под запись и протокол. Ну и что? Нападение от этого не перестанет быть нападением. Говоря откровенно, англичанину не жить. И вам это понятно не хуже меня. Сказал аз, говори буки. Если до нашего посла это не дошло, то дойдет позже. Не видите разницы между смертью в чужом посольстве и гибелью от рук неизвестно кого в сомнительном месте и сомнительное время?

— Хм. Ну и что с того?

— Захоти Бутенёв сделать всё гладко, то поручение звучало бы иначе. Изобразить ограбление, раздеть до гола, побить до беспамятства, да случайно набрести на бездыханное тело. Из милосердия забрать с собой, а уже там, в посольстве, добрейший Апполинарий Петрович с чайком и ложечкой варенья лично бы компрессы менял бедолаге. Спрашивал заботливо, что за английский черт понёс столь уважаемого человека в места нехорошие, недобрые.

Уркварт вдруг затонал и что-то проговорил.

— Вам нужно сразу, сейчас, немедленно решить, — скороговоркой заговорил Степан, — что делать.

— Мне не вполне ясно, что вы предлагаете, граф.

— Выпотрошить этого хмыря английского. Сразу, сейчас.

Уркварт зашевелился.

— Ну что, очухался? — задал вопрос Степан, заметив, что англичанин открыл глаза. Где карта, Билли?

Англичанин молча смотрел в ответ.

— Вот это видишь? — Степан обнажил нож и сунул под нос пленнику. — Говори, сука, сколько у вас танков? Ты у меня заговоришь. Соловьём петь будешь. Жаль, не разумею вашего языка, но есть кому перевести, не так ли, Пётр Романович?

— С вами одно удовольствие ходить в разведку, — мрачно выдохнул Безобразов подходя ближе, — теперь он нас видел и варианты действий сузились подобно шагреневой коже. Чего вы и добивались.

— Ну так что, будете переводить?

— Позвольте полюбопытствовать, что именно вы хотите узнать?

— Как это — что? Название корабля с оружием.

— Для этого необязательно пытать кого-либо. Судно называется «Глория».

— Откуда вы знаете? — изумился Степан.

— Из результата обыска, когда снимал накидку. У него был вот этот пакет — Пётр показал руку в которой Степан увидел не пистолет, как ожидал, а конверт. — На нем написано. Здесь очень плохо видно, но разобрать можно. Вероятно, письмо для прикрытия, и имя капитана фальшивое, но сомневаться в именовании судна невозможно.

Степан вскочил.

— И вы молчали? Знаете, Пётр Романович, вашей флегматичности я иногда завидую. Но тогда всё ещё проще. Если вы готовы рискнуть.

— Я давно наблюдаю за вами, и могу с уверенностью вам сказать, что вы безумны. Как и то, что мне не сложно догадаться о том какая мысль пришла в вашу голову. Не стану отговаривать, ибо бесполезно. Позволю заметить только, что на судне должна быть команда, самое малое человек двадцать. Если не пятьдесят. Казаков шестеро. А потому — мне нужно покурить.

Безобразов поискал взглядом куда присесть, после чего устроился с привычной невозмутимостью. Спросив огня у стоявших чуть поодаль казаков, он в самом деле закурил как ни в чем не бывало.

Степан тоже был занят делом, он вновь связал англичанина и сунул тому в рот кляп из его же платков.

— Ну так что, Пётр Романович, — подошёл он к бывшему гусару, — вы согласны?

— Согласен? Разумеется, нет. Пойду ли я с вами? Разумеется, да.

— Благодарю вас. Надеюсь в стройности вашей логики больше природного свойства, чем моего влияния.

— Вы безумны, граф. Но вы удачливы.

— Тогда с Богом.