Воронцов. Перезагрузка. Книга 9

Глава 22

Если раньше, во времена экспериментов с лампами, цеха напоминали мастерскую безумного, но гениального часовщика, то теперь это было логово зверя. Тяжёлого, железного, голодного зверя, который пожирал стальные болванки и выплёвывал смерть.

Я смотрел на сборочную линию. Термин «конвейер» в этом времени ещё не изобрели, но суть мы с Григорием ухватили верно. Разделение труда.

В начале длинного стола лежали готовые стволы — тяжелые, хищные, с четырьмя широкими нарезами внутри. Их любовно, словно младенцев, протирали промасленной ветошью. Дальше к ним крепили ложа — тёмный, выдержанный орех. Следом шла врезка замка.

Именно здесь, на врезке, колдовали братья Волковы с обученными ими же мастерами.

Я зашел в зал. Шум пневматических приводов и стук молотков сливался в сплошной гул, но мастера понимали друг друга с полуслова.

— Иван, зазор! — крикнул Антон, не отрываясь от верстака. — Ты мне замок сажаешь слишком туго, дерево поведёт!

— Не поведёт, Антоша! — весело отозвался младший Волков, ловко орудуя стамеской. — Орех сухой, как порох, три года лежал. А плотная посадка — это точность боя. Егор Андреевич велел люфтов не допускать!

Я подошёл к ним. Антон, серьёзный до сдвинутых бровей, держал в руках почти готовый штуцер. Он вставил пьезоэлектрический модуль — компактную коробочку из латуни, внутри которой прятался тот самый петербургский кристалл.

Щёлк.

Замок встал на место с сухим, приятным звуком. Никаких зазоров. Словно вырос из дерева.

— Как идёт, мастера? — спросил я, перекрикивая шум соседнего станка.

Антон поднял на меня глаза, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони:

— Тяжело, Егор Андреевич. Кристаллы-то все разные чуть-чуть. Хоть и говорят, что «императорская огранка», а доли миллиметров гуляют. Штангенциркули там не у всех видать есть и вот, от мастера к мастеру есть расхождения. Приходится те, которые имеют отклонения, нашим ювелирам отправлять на доделку. Это время жрёт.

— Но норму держим! — встрял Иван, протягивая мне готовое ружьё. — Гляньте, барин. Красота же!

Я взял штуцер. Он был тяжелее обычного пехотного мушкета, но баланс… Баланс был идеальным. Центр тяжести смещён к казеннику, приклад ложился в плечо как влитой.

Я взвёл курок. Пружина сжалась туго, но плавно. Нажал на спуск.

Щелк!

Ударник ударил по кристаллу. Внутри каморы, видимая через крошечное смотровое отверстие, сверкнула жирная, синяя искра. Не жалкая искорка от кремня, которую может сдуть ветром, а настоящий электрический разряд.

— Зверь-машина, — подтвердил я, возвращая оружие. — Антон, кристаллы, которые гуляют… скажи Григорию. Пусть сделает калибр-пробку. Будем сортировать кристаллы на входе: «группа А», «группа Б». Чтоб сразу до сборки отсеять условный брак, а вы на это время уже чтоб не тратили.

Антон просиял, словно я подарил ему рубль:

— А ведь и правда! Сортировка! Спасибо, Егор Андреевич!

— Смотри, — я взял незаконченный штуцер, показывая ему. — Сначала проверяем посадочное место. Оно должно быть идеально чистым, без заусенцев. Потом примеряем замок. Смотрим, чтобы пьезоэлемент точно совпадал с каналом для искры. Если хоть на волос сдвинут — искра не попадет в запал, осечка будет.

Антон кивал, записывая мысленно каждое слово.

Я двинулся дальше, к столам финальной приёмки. Там следил за всем Григорий. Он превратился в настоящего цербера. Перед ним лежал ряд готовых штуцеров. Он брал каждый, осматривал канал ствола на свет, проверял работу спуска, и если находил хоть малейший изъян — безжалостно отдавал мастерам с пометкой «Брак».

— Не слишком лютуешь? — спросил я, кивнув на отбракованную винтовку.

— Не слишком, — буркнул Григорий, не глядя на меня. — Там заусенец на спусковом крючке. Солдат палец натрёт, дёрнет при выстреле — промажет. А пуля дорогая. И жизнь солдатская, как вы говорите, тоже нынче в цене.

— Правильно, — одобрил я. — Лютуй дальше. На фронте переделывать некому будет. — Отлично. Сколько всего готово?

Григорий полистал тетрадь:

— На сегодня — сто восемь штук. Из них прошли все проверки и готовы к отправке — сто две. Шесть отбраковали.

— Брак куда?

— Два ствола дали не кучный бой при испытаниях — в переплавку. Четыре замка дали нестабильную искру — на доработку, меняем пьезоэлементы.

Ближе к обеду в контору зашёл Иван Дмитриевич. Он выглядел лучше, чем в тот день, когда привёз умирающего майора, но печать тревоги въелась в его лицо намертво.

— Закройте дверь, Егор Андреевич, — тихо попросил он.

Я задвинул защелку. Шум завода стал глуше, но вибрация от работающих молотов всё равно передавалась через пол.

— Плешин поправился и выдал подробности? — спросил я, садясь напротив.

— Еще какие, — задумчиво ответил Иван Дмитриевич. — И то, что он сказал, мне очень не нравится.

— Наполеон?

— Он самый. Плешин видел документы интендантской службы. Знаете, кто такие интенданты, Егор Андреевич? Это скучные люди, которые считают сапоги, сухари и овёс. Но именно по их счетам видно будущее лучше, чем в шаре гадалки.

Он подался вперёд, понизив голос почти до шёпота:

— Бонапарт заказывает карты России. Не приграничных зон, нет. Карты дорог до Смоленска и Москвы. Он закупает тулупы. Он формирует склады провианта в Польше таких объёмов, что хватит прокормить полмиллиона ртов.

Полмиллиона. Великая Армия. В моей истории это случилось в 1812-м. Сейчас на дворе 1808-й. Неужели я ускорил процесс? Или история здесь течёт иначе?

— Сколько у нас времени? — прямо спросил я.

— Год. Может, полтора, — Иван Дмитриевич посмотрел мне в глаза. — Он ещё не закончил с Испанией, там у него вязнет нога. Но как только он выдернет её оттуда — он повернёт на Восток. Екатерина Алексеевна старается тянуть время дипломатией, но Бонапарт не тот человек, которого можно остановить реверансами. Ему нужна война. Ему нужен мир у его ног.

— Значит, полтора года, — сказал я. — Чтобы перевооружить армию.

— Не всю, — покачал головой Иван Дмитриевич. — Всю не успеем. Но тех, кто встретит его первым — нужно обязательно.

Он кивнул в сторону окна, за которым дымили трубы завода:

— Ваша первая партия. Пятьсот штук. Они готовы?

— Скоро будут, — ответил я. — Через две недели максимум.

— Хорошо, — Иван Дмитриевич достал из кармана письмо, положил на стол. — От военного министра. Он хочет увеличить заказ. Вместо пятисот — тысячу штук.

Я чуть не подавился воздухом:

— Тысячу⁈

— Именно, — кивнул Иван Дмитриевич. — Решили перевооружить не только гвардию, но и три егерских полка. Это еще пятьсот ружей.

Я задумался, потирая виски. Тысяча штук. Это в два раза больше первоначального заказа.

— Какой срок? — спросил я.

— Четыре месяца, — ответил Иван Дмитриевич. — Два месяца на первые пятьсот, еще два — на вторые.

Я быстро прикинул в уме. Сейчас мы делаем по сорок штук в неделю. За два месяца — максимум триста двадцать. До пятисот не хватает почти двухсот.

— Нужно увеличивать темпы, — сказал я. — Почти вдвое.

— Можете? — спросил Иван Дмитриевич прямо.

Я задумался. Увеличить темпы вдвое — значит, удвоить количество сборщиков, удвоить поставки материалов, ускорить проверку качества.

— Можем, — твердо сказал я. — Но мне нужна помощь.

— Какая?

— Первое — люди. Наймите мне еще двадцать сборщиков. Опытных, с руками. Второе — материалы. Нужно больше стали от Строганова, больше кварца из Петербурга. Третье — транспорт. Готовые ружья нужно будет вывозить быстро, чтобы не забивали склад.

Иван Дмитриевич кивал, записывая на лист бумаги:

— Людей найдем. Материалы организуем. Транспорт тоже.

Он свернул лист, убрал в карман:

— Егор Андреевич, я понимаю, что это большая нагрузка. Но это вопрос государственной важности. Если мы не успеем перевооружить армию до начала войны — преимущество будет на стороне противника. Эти ружья… они убивают слишком эффективно.

Я посмотрел на него:

— О чём вы?

— О том, что вы открыли ящик Пандоры, — тихо сказал Иван Дмитриевич. — Эти штуцеры бьют на триста шагов прицельно. Это меняет тактику войны. Но это также означает, что смерть стала точнее.

Странное чувство. Я — менеджер, прогрессор, человек, который хотел строить теплицы, лечить людей эфиром и освещать улицы лампами. А теперь я отправляю оружие на войну.

— Они убивают врага, который придёт в наш дом, — жёстко отрезал Иван Дмитриевич, словно прочитав мои мысли. — Не занимайтесь самобичеванием. Это не ваша война. Но ваше оружие поможет её закончить. Или предотвратить.

— Предотвратить?

— Сила — лучший аргумент в дипломатии. Если Бонапарт узнает, что у русских есть полки, которые бьют белку в глаз за полверсты и не боятся дождя… может, он дважды подумает, прежде чем переходить Неман.

— Сомневаюсь, — покачал я головой. — Такие люди, как он, не останавливаются.

— Тогда мы их остановим, — твёрдо сказал Иван Дмитриевич.

Мы пожали друг другу руки. Он ушёл. Я остался сидеть в конторе, глядя в окно на завод.

Следующие дни прошли в бешеном темпе. Я собрал Григория, Антона и Ивана Волковых на совещание.

— Мужики, — начал я. — Нам нужно увеличить производство вдвое. С сорока штук в неделю до восьмидесяти.

Антон почесал затылок:

— Восемьдесят… Это значит, нужно больше людей.

— Или работать дольше, — предложил Иван. — Добавить вечернюю смену.

Григорий кивнул:

— Вечерняя смена — хорошая идея. У нас теперь освещение есть, лампы горят. Можно работать хоть до полуночи.

— Но люди устанут, — возразил Антон. — Усталость — это ошибки. А ошибки в таком деле недопустимы.

Он был прав. Уставший мастер может неправильно установить замок, перепутать детали, пропустить дефект.

— Тогда увеличиваем количество смен, но сокращаем их продолжительность, — предложил я. — Три смены по шесть часов вместо двух по восемь. Люди будут меньше уставать, а производство будет идти почти круглосуточно.

Григорий задумался:

— Три смены… Это значит, нужно еще больше людей.

— Наймем, — твердо сказал я. — Иван Дмитриевич обещал помочь.

План начал работать. Григорий принял двадцать новых сборщиков — молодых парней, показавших себя как опытные подмастерья. Антон и Иван взялись их обучать.

Я наблюдал за процессом обучения. Антон был терпеливым учителем — показывал медленно, объяснял понятно, не ругался за ошибки. Иван, наоборот, был строгим — требовал точности, не прощал небрежности. Вместе они составляли отличную пару. Прям как плохой и добрый полицейский.

Через неделю новички уже могли собирать простые детали — крепить ложе к казеннику, ставить мушку, крепить приклад. Более сложные операции — установка замка, проверка искры — пока оставались за опытными мастерами.

К концу следующей недели мы действительно вышли на восемьдесят штук. Завод гудел теперь почти круглосуточно — с шести утра до полуночи. Только ночью, с полуночи до шести, наступала тишина, когда рабочие спали, а станки остывали.

Я часто приходил на завод поздно вечером, когда работала третья смена. Под светом ярких пневматических ламп мастера собирали ружья, проверяли замки, полировали стволы. Атмосфера была спокойной, сосредоточенной. Никакой суеты, только размеренная работа.

Как-то вечером я зашел в сборочный цех около десяти. Антон руководил третьей сменой.

— Егор Андреевич, — поздоровался он. — Не спится?

— Хотел посмотреть, как идут дела, — ответил я. — Как смена?

— Хорошо, — кивнул Антон. — Сегодня уже двенадцать штук собрали. До полуночи еще пять соберем. Итого семнадцать за смену. Это наш рекорд.

Я обошёл цех, наблюдая за мастерами. Все работали как единый организм. Один ставил ложе, другой крепил замок, третий полировал ствол. Разделение труда. Почти как на заводах будущего, только в начале девятнадцатого века.

Прошло три недели. Производство шло как часы. Мы уже собрали четыреста штуцеров из первых пятисот. Осталось всего сто. До конца срока — еще неделя. Мы успевали с запасом.

В один из дней на заводе появилась военная делегация. Генералы в золотых эполетах, полковники, офицеры. Впереди шёл Иван Дмитриевич.

— Егор Андреевич, — представил он. — Это генерал-майор Кутайсов, командующий гвардейской артиллерией. Он хочет лично посмотреть на новые ружья.

Генерал был достаточно молодым — лет сорока, с пронзительным взглядом и военной выправкой. Он протянул мне руку:

— Воронцов? Слышал о вас. Говорят, вы создали оружие, которое стреляет в любую погоду.

— Не совсем так, — уточнил я, пожимая руку. — Любое оружие стреляет. Но наше стреляет надёжнее. Пьезоэлектрический замок даёт искру даже во влажную погоду, когда обычный кремень не справляется.

— Хочу увидеть, — сказал генерал. — Покажете?

На следующий день полигон за городом превратился в демонстрационную площадку.

Прибыла делегация. Генералы в золотых эполетах, с брюзгливыми лицами, привыкшие к линейной тактике и штыковым атакам. Полковники, смотрящие с интересом. И солдаты — егерская рота, отобранная для испытаний.

Погода, как назло (или на счастье), испортилась. Небо затянуло свинцом, моросил мелкий, противный дождь, превращая землю в жижу.

— Отвратительно, — скривился один из генералов, тучный старик с бакенбардами. — В такую погоду порох на полке мокнет за минуту. Стрельбы придётся отменить.

— Никак нет, ваше превосходительство, — громко сказал генерал Кутайсов, выходя вперёд. — Как раз такая погода нам и нужна.

Он кивнул мне.

Я подозвал сержанта егерей. Парни смотрели на новые штуцеры с опаской. Оружие непривычное, без курка с кремнем, без полки для затравки.

— Слушай мою команду! — гаркнул сержант. — Заряжай!

Солдаты зарядили штуцеры.

— Цельсь!

Мишени стояли на дистанции триста шагов. Для гладкоствольного мушкета это запредельная дальность — попасть можно разве что в строй, но не в отдельную фигуру.

Дождь усилился. Вода текла по стволам, капала с треуголок.

Генерал с бакенбардами усмехнулся:

— Ну-ну. Сейчас будет «пшик».

— Пли! — скомандовал сержант.

Залп не был «рокочущим». Он был хлёстким, сухим и одновременным.

БАХ!

Десяток стволов плюнули огнём. Ни одной осечки. Ни одной задержки. Дым, вырвавшийся из стволов, тут же прибило дождём к земле.

Мы пошли к мишеням. Сапоги чавкали в грязи.

Когда подошли, генерал с бакенбардами перестал усмехаться. Он достал лорнет.

Мишени — ростовые фигуры, грубо намалёванные на досках — были изрешечены.

— Восемь попаданий из десяти, — сухо констатировал Кутайсов. — На триста шагов. В дождь.

— Это… невозможно, — пробормотал старый генерал. — Случайность.

— Перезаряжай! — донеслось от строя. — Дистанция четыреста!

Второй залп. Третий.

Солдаты вошли во вкус. Я видел их лица — сначала напряжённые, теперь они светились азартом. Они поняли. Им дали в руки не палку, которая стреляет «в ту сторону», а инструмент хирурга.

— Ваше превосходительство, — обратился я к генералу, когда мы вернулись под навес. — Герметичный замок. Вода не попадает внутрь. Искра электрическая, ей сырость не страшна, если камера закрыта.

Генерал с бакенбардами посмотрел на меня, потом на штуцер, который держал в руках солдат. Взял оружие. Тяжёлое, мокрое. Попробовал спуск.

— Без кремня… — проворчал он. — А если кристалл сломается? В поле?

— У каждого солдата в ранце будет запасной пьезо-модуль, — ответил я. — Меняется за минуту, без инструментов. Проще, чем кремень тесать.

Генерал помолчал, потом вернул ружьё солдату.

— Это меняет тактику, — сказал он, и в его голосе уже не было насмешки, только задумчивость. — Линейный строй бессмысленен. Рассыпной строй… стрелки… Это меняет всё.

— Именно так, — кивнул Кутайсов. — Нам нужно менять уставы.

— Уставы… — старик вздохнул. — Уставы кровью пишутся. Но с этим… может, нашей крови будет меньше.

Прошла еще неделя. Мы закончили первую партию — ровно пятьсот штуцеров. Все прошли проверку качества, все были упакованы в ящики.

Генерал Кутайсов приехал с комиссией. Они проверили ружья — по одному из каждого ящика. Стреляли, осматривали, взвешивали. Всё было в порядке.

— Приемка завершена, — объявил генерал. — Ружья соответствуют требованиям.

Он подписал акт приёмки, передал копию Давыдову.

— Воронцов, — сказал он торжественно. — От имени Российской Императорской армии благодарю вас. Эти ружья спасут жизни наших солдат.

Я кивнул, не зная, что ответить.

Вечером того же дня началась погрузка.

Заводской двор был забит телегами, груженными длинными ящиками — тяжёлыми, пахнущими свежим деревом и оружейным маслом. На каждом выжжено клеймо: двуглавый орёл, а под ним — «Тула. 1808».

Я стоял у ворот, наблюдая, как грузчики под присмотром Григория и Захара укладывают ящики. Рядом стоял Иван Дмитриевич.

— Куда они пойдут? — спросил я.

— На западную границу. В Брест-Литовск. Там формируется экспериментальный егерский полк. Будут учиться воевать по-новому.

Я смотрел на ящики. В каждом — десять жизней. Или десять смертей.

Последняя телега была загружена. Григорий махнул рукой:

— Готово, Егор Андреевич!

Я подошёл к головной повозке. Там сидел возница — молодой парень, тот самый Фёдор, что гонял за аппаратом Киппа. Теперь ему доверили груз посерьёзнее.

— С Богом, — сказал я.

Ворота со скрипом распахнулись. Обоз тронулся. Колёса зашуршали по гравию. Охрана — два десятка казаков — окружила колонну.

Я смотрел им вслед, пока последняя телега не скрылась за поворотом.

Дождь кончился. Вечернее небо на западе окрасилось в закатные тона. Красиво и жутко.

— Пойдёмте, Егор Андреевич, — Иван Дмитриевич тронул меня за плечо. — Это только начало. Нам нужно ещё пять сотен. И ещё. И ещё…

Я повернулся к заводу. Он гудел. Пневматические лампы горели в окнах, освещая работу ночной смены.

— Будет пять сотен, — сказал я.

Я зашагал обратно в контору. Времени на рефлексию не было. Была работа. И была война, которая уже дышала нам в затылок, даже если пушки ещё молчали.