Воронцов. Перезагрузка. Книга 9

Глава 17

Проснулся я от того, что сердце колотилось так, словно пыталось выбраться из груди — что-то снилось… а когда открыл глаза — не мог вспомнить что… И вдруг — озарение, такое яркое, что я проснулся. Но не это было главным сейчас.

Главным была непривычная тишина в доме и звуки, доносившиеся со двора.

Я спустился вниз, накинув халат. В столовой никого не было. Зато во дворе слышались голоса — Фома командовал работниками, которые грузили на телеги пустые ящики из-под стекла и фарфора.

— Давай, давай, грузи! — басил он. — Да не поломайте — следующий раз снова же везти нужно будет!

Я вышел на крыльцо:

— Фома, так рано собираешься?

Он обернулся, утирая пот со лба, хотя утро было прохладным:

— А чего тянуть, Егор Андреевич? Дел в Уваровке — невпроворот. Семён с Митяем заказы ждут, Степан просил семена новые привезти. Да и домой пора.

Машка вышла следом за мной:

— Батюшка, так быстро уезжаешь? Может, ещё денёк останешься?

Фома подошёл, обнял дочь:

— Дел много, доченька. Но приеду ещё, не волнуйся. Постараюсь раз в месяц наведываться, проверять, как растёт богатырь мой.

Я осмотрел телеги — три воза, те же самые, на которых Фома привёз товар. Пустые ящики были аккуратно уложены, перевязаны верёвками.

— Фома, подожди с отъездом, — сказал я. — Мне нужно передать кое-что в Уваровку. Чертежи, заказы. Дай минут двадцать.

Он кивнул:

— Конечно, Егор Андреевич. Никуда не тороплюсь. Как соберёшься — тогда и поеду.

Я вернулся в дом, поднялся в кабинет. Достал чистые листы бумаги, перо, чернила. Начал писать, вкладывая в каждую строчку максимум информации.

Первое письмо — Митяю. Объяснял подробно: нужны стеклянные колбы для механических ламп. Много колб. Очень много. Если раньше я заказывал десятка два, то теперь речь шла о сотнях. Нарисовал на полях чертёж — цилиндрическая форма, толстое стекло, герметичное дно, узкое горлышко. Размеры указал точные. В конце приписал: «Митяй, это срочно. Государственный заказ. Делай столько, сколько сможешь. Бросай вазочки, статуэтки, графинчики для наливок — гони только колбы. Стандартные, по чертежу. Только работай качественно».

Второе письмо — Семёну. От него тоже требовались колбы, но уже для другого — ампулы для эфира. Маленькие, герметичные, с тонким носиком, чтобы запаивать удобно было. Чертёж там же. Ричард в лечебнице использовал эфир всё чаще, запасы таяли. Написал: «Семён, пробуй делать ампулы по образцу, что Митяй уже делал. Это для медицины, дело жизни и смерти. Если получится — ставь производство на поток. Спрос будет огромный. Если что — с Митяем согласуй как лучше сделать».

Третье письмо — Степану. Хозяйственные вопросы. Интересовался, как идут посевные, как картофель приживается, достаточно ли семян. Просил следить за теплицами, расширять лесопилку — понадобятся ящики, много ящиков. В конце приписал: «Степан, если в деревню ещё люди просятся — принимай. Земли хватит, работы много. Только проверяй хорошенько, чтобы не лодырей набирать. Уваровка теперь не просто деревня, это наш главный цех. Смотри, чтоб жилья хватало — если что — пусть строятся. Фома по приезду всех на учет возьмет, кто трудиться будет — либо оброк снимет, либо серебром рассчитается».

Запечатал письма сургучом, спустился вниз. Фома уже допивал чай на кухне, Машка суетилась рядом, накладывая ему пирогов в дорогу.

— Вот, Фома, — протянул я ему пакет с письмами. — Передай. Митяю и Семёну — лично в руки. Степану тоже. И вот это, — я достал ещё один свёрток, — чертежи. Для колб и ампул. Пусть Митяй изучит и с Семёном отработает.

Фома взял всё, аккуратно уложил в кожаную сумку:

— Передам, Егор Андреевич, не волнуйся. Всё будет как надо.

И тут меня осенило. Чертежи, письма — это хорошо. Но как Фома повезёт обратный груз?

— Фома, постой, — остановил я его. — У меня вопрос. Как ты собираешься везти колбы из Уваровки сюда?

Он пожал плечами:

— Как обычно. В ящики уложу, соломой переложу, верёвками обвяжу. Вон, стекло же довёз — ни одной бутылки не разбил.

— Бутылки — это одно, — возразил я. — А колбы — совсем другое. Они тоньше, длиннее, хрупче. Да и количество будет в разы больше. Если раньше ты вёз десятка два, то теперь речь о сотнях. Представь — сто колб в ящиках. Телега по ухабам скачет. Одна колба бьётся, осколки бьют соседние. Цепная реакция. В итоге — половина груза потеряна.

Фома нахмурился, почесал бороду:

— Ну… это да. Не подумал я об этом. Ты ж знаешь наши тракты. Я пока сюда стекло вёз, чуть не поседел. Каждую кочку сердцем чуял. Соломой перекладывали, войлоком укутывали. А ты говоришь — сотни колб, ампулы эти… Мы пока до Тулы довезём, половину перебьём. Убыток один будет, а не прибыль.

Я замер. Логистика. Вечная беда России — дураки и дороги. И если с дураками я ещё как-то справлялся, то дороги были мне неподвластны. Я представил себе телегу, груженную ящиками с тончайшими стеклянными колбами, прыгающую по весенним ухабам. Стук, звон, хруст… Бой тары сожрёт всю рентабельность проекта.

— Чёрт, — выдохнул я. — Ты прав, Фома. Нужна амортизация. Жесткая фиксация, но мягкая посадка.

Я начал мерить шагами двор, прокручивая варианты. Как возили хрупкие грузы в моём времени? Пузырчатая плёнка, пенопласт, мягкие подвески грузовиков. Ничего этого у меня нет. Солома? Недостаточно. Тряпки? Лучше, но не идеал.

Взгляд упал на навес, где стояла наша детская коляска.

Меня осенило так ярко, словно в голове зажглась та самая водородная лампа.

— Захар! — гаркнул я так, что лошадь у коновязи шарахнулась. — Тащи инструменты! Пилу, молоток, гвозди! И ремни! Старую сбрую тащи, всё, что есть кожаного и крепкого!

— Зачем, барин? — Захар высунулся из конюшни с недоумевающим лицом.

— Телегу переделывать будем! — весело крикнул я. — Фома, разгружай первую подводу! Живо!

Он смотрел на меня как на умалишенного, но спорить не стал.

Через десять минут двор превратился в столярную мастерскую. Мы скинули с телеги всё лишнее, оставив только раму и колёса.

— Смотри, Фома, — я схватил кусок угля и прямо на борту телеги начал чертить схему. — Проблема в чём? Колесо наезжает на камень, ось подскакивает, удар идёт в кузов, ящики бьются друг об друга. Так?

— Ну так, — кивнул тесть.

— А мы сделаем так, чтобы кузов с грузом не касался осей жёстко. Видишь коляску для Сашки? Люлька висит на ремнях. Колёса скачут, а ребёнок спит. Мы построим внутри телеги второй короб. Меньше размером. И подвесим его на кожаных ремнях к основным бортам. Он будет плавать в воздухе. Тряска пойдёт на раму, а груз будет только покачиваться.

Глаза Фомы расширились:

— Ты хочешь… ящик подвесить? Как гамак?

— Именно!

Работа закипела. Захар притащил охапку старых вожжей и подпруг. Мы сбили из досок внутренний короб — грубый, но прочный каркас. Затем прикрутили к бортам телеги мощные стойки.

— Вот здесь, — я показывал Захару и подошедшим Макару с Алексеем, — крепим балки. Поперёк, на высоте примерно с локоть от дна. Четыре балки — две спереди, две сзади.

Балки прибивали толстыми гвоздями, по два на каждый конец — чтобы держалось намертво. Пока они работали, я с Захаром резал кожаные ремни — полосами шириной с ладонь, длиной с руку.

— Теперь натягиваем ремни, — скомандовал я, когда балки были готовы.

Ремни крепили к балкам через отверстия, завязывая узлами. Натягивали туго, чтобы провисания почти не было, но и не как струна — нужна была эластичность.

— Захар, держи короб! — я поднимал внутренний ящик, пока Захар натягивал кожаные ремни. — Сильнее! Он не должен касаться дна даже при полной загрузке!

Фома, кряхтя, помогал, подавая гвозди и доски. Скепсис на его лице сменился азартом.

Через час телега была готова. Выглядело странновато: внутри обычной телеги висел на толстых кожаных ремнях деревянный ящик, не касаясь ни дна, ни стенок. Зазоры я велел забить соломой — на всякий случай.

— Испытания, — сказал я. — Захар, тащи пару камней потяжелее.

Захар уложил в подвешенный короб два увесистых булыжника.

— А теперь — поехали! — я запрыгнул на козлы, взял вожжи. — Но!

Я направил лошадь прямо через бревно, лежащее у забора. Телега подпрыгнула, колёса с грохотом перевалили через препятствие. Раму тряхнуло так, что у меня зубы клацнули.

Я обернулся.

Внутренний короб плавно качнулся вниз, потом вверх, мягко спружинив на кожаных ремнях. Камни внутри даже не сдвинулись с места. Никакого удара. Никакого жёсткого тычка.

— Работает! — заорал я, спрыгивая. — Видел, Фома⁈

Фома посмотрел, толкнул подвешенный ящик рукой. Тот податливо качнулся:

— Ну, Егор Андреевич… — он покачал головой. — Ну голова! Это ж как колыбелька для бутылок! Ай да придумал как!

Я похлопал по борту:

— Вот в такой телеге ты довезёшь хоть хрустальные туфельки. Ничего не разобьётся.

— Так это ж каждую телегу переделывать надо? — деловито спросил Фома.

— Надо, — кивнул я. — Дома будешь — скажи Петьке с Ильей — пусть переоборудуют весь наш транспорт.

Пока мы возились с телегой, на крыльцо вышла Машка с Сашкой на руках:

— Что вы тут шумите? Ребёнка разбудите.

Фома тут же забыл про телеги. Он вытер грязные руки о кафтан, потом, спохватившись, просто развёл руками, не решаясь подойти близко:

— Прости, дочка. Мы тут… науку двигаем.

Машка спустилась, подошла к отцу:

— Попрощаться вышла.

Фома посмотрел на внука. В его глазах плескалась такая нежность, что у меня защемило сердце.

— Пора мне, Машенька. Дела не ждут.

Он осторожно, одним пальцем, коснулся щёчки спящего Сашки:

— Расти, внучок. Расти большой. Дед тебе такую империю строит… вместе с папкой твоим неугомонным.

— В следующий раз с маменькой приезжайте.

— Посмотрим, как получится. Но, думаю, она первой проситься будет.

Он крепко обнял Машку, поцеловал её в лоб:

— Береги их, Егор Андреевич.

— Счастливого пути, Фома, — я протянул ему руку. — Передавай привет всем. И смотри, аккуратно езжай.

Он усмехнулся:

— С твоей-то хитростью в телегах — хоть по горам вези, всё целым будет.

Фома забрался на козлы переделанной телеги, взял вожжи, гордо выпрямив спину, словно вёз казну императрицы. Обоз тронулся, медленно выкатился за ворота.

Мы с Машкой стояли, глядя вслед. Машка вытирала слёзы, прижимая к себе Сашку. Я обнял её за плечи:

— Не плачь. Он скоро вернётся.

— Знаю, — всхлипнула она. — Просто… скучать буду.

Проводив Фому, я велел Захару седлать лошадей. Голова была занята логистикой, но сердце требовало проверить производство. Если Митяй завалит нас колбами, а у нас не будет механизмов, чтобы заставить их светиться, грош цена всей моей затее.

Ювелир — мастер отменный, спору нет. Но его темп — одна штука в неделю, да и цена кусается. Для будуаров княгинь это подходит, а вот для цехов Давыдова и Строганова нужно что-то иное.

— Едем на завод, — бросил я Захару, вскакивая в седло.

Мы пронеслись по улицам Тулы, распугивая кур и зазевавшихся прохожих. У ворот завода я даже не стал привязывать лошадь, бросил поводья подбежавшему мальчишке и быстрым шагом направился к мастерской Савелия Кузьмича.

Ещё на подходе я услышал странный звук. Это было не привычное звонкое пение молота о наковальню и не визг напильника. Из приоткрытой двери доносилось ритмичное, тяжёлое лязганье. БАМЦ-БАМЦ-БАМЦ. Словно кто-то размеренно бил ложкой по пустой кастрюле, только кастрюля была чугунной, а ложка — размером с лопату.

Я толкнул дверь.

В мастерской пахло калёным железом и маслом. Все были здесь: Григорий, Фёдор, Семён и, конечно, сам Савелий Кузьмич. Они стояли вокруг верстака, глядя на нечто, лежащее в центре.

— А, Егор Андреевич! — Савелий заметил меня первым. Вид у него был встревоженный, он нервно вытирал огромные ручищи о фартук. — А мы тут… испытываем.

Я подошёл ближе.

На верстаке лежал монстр.

Если механизм ювелира напоминал изящные внутренности швейцарских часов — латунь, тонкая подгонка, блеск, — то творение Савелия выглядело так, будто его топором вырубили из цельного куска железа.

Корпус был не закрытым, а рамным, сваренным из толстых стальных полос. Шестерни — чёрные, вороненые, с крупными, хищными зубьями. Пружина — не тонкая лента, а мощная спираль, какую впору ставить в каретные рессоры. Массивный стальной корпус. Грубо выточенные детали — не из латуни, а из обычной стали. Барабан с выступами — топорной работы, неотполированный. Рычаги — из железных полос, согнутых под прямым углом.

— Ну-с, — протянул я, разглядывая это чудо инженерной мысли. — Выглядит… внушительно.

В углу хихикнул Ванька-подмастерье, но тут же получил подзатыльник от Фёдора и умолк.

Григорий стоял, скрестив руки на груди, и выражение его лица было красноречивее любых слов. Скепсис, граничащий с физической болью.

— Егор Андреевич, — начал он осторожно, — Савелий Кузьмич, конечно, старался. Но это… это же дробилка для камней, а не часовой механизм. Посмотрите на эти шестерёнки. Они же грубые, зазоры большие. Механизм будет скрипеть, стучать, быстро износится.

Савелий насупился, его густые брови сошлись на переносице:

— Зато крепко! Ты просил попроще? Вот, проще некуда. Никакой латуни, всё из стали. Зубья крупные, напильником доводили, а не надфилями ювелирными.

Я взял в руки грубую смету, которую протянул мне Савелий. Пробежал глазами. Материалы — обычное железо и сталь, которые производили прямо здесь, на заводе. Никакой латуни, никакого серебра для осей. Работа — три смены кузнеца и токаря. Итого — в пять раз дешевле ювелирного. В пять раз!

— А работает? — перебил я спор.

— Работает, — буркнул Савелий. — Только громко маленько. Три дня делал. Один — чертежи, два — сборка. И дёшево. Если на поток поставить, штампы для шестерен сделать — можно по три штуки в день клепать.

— Три в день, — повторил я. — Против одной в неделю у ювелира. Заводи.

Савелий взял ключ — здоровенный Т-образный ворот, похожий на тот, которым гайки на колёсах крутят. Вставил в гнездо.

ХРРУМ… ХРРУМ… ХРРУМ…

Звук завода напоминал скрежет мельничных жерновов. Пружина натягивалась с видимым усилием. Савелий, крякнув, сделал последний оборот и отпустил стопор.

БАМ-БАМ-БАМ-БАМ!

Мастерская наполнилась грохотом. Рычаги, которые должны были бить по кристаллам, лупили так, что верстак вибрировал. Это было не тиканье ювелирного механизма. Это был марш железных солдат по брусчатке. Громкий, резкий стук заполнил мастерскую. Шестерёнки скрипели, словно телега по сухой дороге. Весь механизм вибрировал на столе.

— Господи помилуй, — Григорий поморщился, прикрывая ухо ладонью. — Савелий, ты же оглушишь нас! Такое в гостиную не поставишь — гости разбегутся, подумают, что канонада началась! Да это же не механизм, а паровой молот! Люди спать не смогут.

Ванька в углу снова прыснул, уткнувшись лицом в рукав. Даже Семён, обычно поддерживающий любые эксперименты, смотрел на лязгающего монстра с сомнением:

— Егор Андреевич, ну правда… Грубовато вышло. И вибрация сильная. Кристаллы не покрошатся от таких ударов?

Я молчал, слушая ритм. БАМ-БАМ-БАМ. Ритм был ровный. Чёткий. Мощный. Я положил ладонь на железную раму. Вибрация отдавалась в руку, но ход был стабильным. Никаких заеданий.

— Кристаллы мы на кожу посадим, потолще слой сделаем, — ответил Савелий, защищая своё детище. — Зато пружина мощная, три часа отходит как миленькая. И ломаться тут нечему. Тут ось в палец толщиной!

— Да уж, — съязвил Григорий. — Только весит оно четверть пуда. Лампу на потолок вешать придётся на цепях, как якорь.

— Савелий, останови, — попросил я.

Кузнец нажал на грубый рычаг тормоза. Лязг прекратился.

— Сколько времени ушло на изготовление? — спросил я, хотя уже знал ответ.

— Три дня, — подтвердил Савелий, всё ещё глядя исподлобья на Григория. — И это мы первый раз делали, прикидывали.

Я поднял руку, призывая к тишине.

— Гриша, ты был в кузнечном цеху? — спросил я. — Там молоты бьют так, что зубы крошатся. На фоне заводского шума это тиканье никто даже не услышит. А для ночных смен… пусть тикает. Ритм задаёт. Спать не даст.

Григорий вздохнул:

— Егор Андреевич, скорость скоростью, но эстетика… Граф Строганов, поди, привык к изящным вещам.

— Граф Строганов, — медленно произнёс я, — владеет заводами. А на заводах, Гриша, эстетика — дело десятое. На заводе — место суровое. Там пыль, там копоть. Там уставшие рабочие с мозолистыми руками, которые к нежностям не привыкли. Там может лестница пошатнуться, там может инструмент упасть.

Я взял тяжеленный механизм обеими руками. Он был действительно массивным, килограмма на три-четыре.

— А теперь, господа, проведём эксперимент, — сказал я, глядя на мастеров. — Которого ювелирное изделие точно не переживёт.

Я поднял механизм на уровень груди. Савелий охнул. Григорий вытаращил глаза:

— Егор Андреевич, вы что⁈ Что вы делаете⁈

— Стресс-тест, — спокойно ответил я. — Имитирую падение с высоты. На заводе случается всякое. Уронили, ударили, наступили. Механизм должен выдержать.

— Но… — начал Григорий.

Я разжал пальцы.

Тяжеленный кусок железа рухнул вниз.

БАБАХ!!!

Удар о деревянный пол был таким, что доски жалобно скрипнули, а с потолка посыпалась пыль. Ванька в углу икнул от испуга. Савелий зажмурился, словно я ударил его самого. Мастера шарахнулись в стороны, как от взрыва.

Механизм подпрыгнул, перевернулся на бок и замер. Одна из стальных полос рамы слегка погнулась. На полу осталась глубокая вмятина.

Тишина повисла в мастерской. Мёртвая, звенящая тишина.

— Ну вот, — убитым голосом произнёс Григорий. — Сломали.

Я молча наклонился и поднял механизм. Отряхнул с него опилки. Корпус был помят. На одной стороне — здоровенная вмятина. Погнутая рама? Ерунда. Но оси — на месте. Шестерни целы.

— Савелий, — сказал я, протягивая ему «убитое» устройство. — Заводи.

Кузнец смотрел на меня как на сумасшедшего. Он дрожащими руками взял своё творение, осмотрел со всех сторон, покрутил в руках, поставил на верстак (теперь уже кривовато из-за погнутой ножки) и вставил ключ.

ХРРУМ… ХРРУМ…

Звук был прежним. Никакого скрежета сломанных зубьев.

Он отпустил тормоз.

БАМ-БАМ-БАМ-БАМ!

Монстр ожил. Он лязгал так же громко, так же уверенно и так же ритмично, как и до падения. Погнутая рама никак не мешала вращению валов. Барабан крутился, рычаги поднимались и падали, шестерёнки скрипели.

Лица мастеров вытянулись. Семён присвистнул:

— Невероятно. После такого падения ювелирный развалился бы на части.

Фёдор взял механизм в руки, попробовал покрутить барабан пальцем. Тот крутился, хоть и с усилием:

— Пружина не лопнула. Шестерёнки на месте. Даже оси не погнулись.

Даже Григорий перестал морщиться и посмотрел на груду железа с невольным уважением.

— Видите? — я перекричал грохот механизма. — Вот это нам и нужно!

Я жестом велел остановить машину.

— Слушайте меня внимательно, — заговорил я, обводя взглядом свою команду. — Ювелир пусть делает механизмы для княгинь, для кабинетов министров и для бальной залы градоначальника. Там нужна тишина, красота и латунь. А это… — я хлопнул ладонью по тёплому металлу, — это будет сердце наших заводов. Плюс поместим их в деревянные ящики, плотные. Можно обить войлоком, чтоб звук приглушал — будет в два-три раза тише.

Савелий Кузьмич расплылся в широченной улыбке, его борода встопорщилась от гордости.

— Это наш «промышленный стандарт», — продолжал я, входя в раж. — Он дешёвый. Его можно починить молотком. Если рабочий уронит его со стремянки, он поднимет его, отряхнёт и повесит обратно. И он будет светить! Потому что он простой. Толстая сталь, грубая работа, большие зазоры. Удар пришёлся на корпус, а внутренности — целы.

Я повернулся к Савелию:

— Значит так, Кузьмич. Утверждаю. Только раму всё же сделай поаккуратнее, заусенцы сними, чтоб люди руки не резали. И крепления продумай — крюк сверху мощный, чтобы вешать удобно было. А так — запускай в серию.

— Сделаем, Егор Андреевич! — гаркнул Савелий. — Ванька, раздувай горн! Фёдор, готовь сталь!

Я посмотрел на грубый, чёрный механизм с вмятиной на боку. В нём не было изящества, но в нём была сила. Сила, которая перевернёт промышленность.

— Григорий, — обратился я к своему главному помощнику. — Готовь чертежи для патента. Пиши два варианта: «Лампа кабинетная, тип А» и «Лампа промышленная, тип Б». Усиленная.

— Понял, — Григорий уже достал блокнот, и в его глазах вместо скепсиса загорелся деловой огонёк. — Тип Б. Неубиваемая. — Рассмеялся он.

— Именно. И ещё, — я вспомнил про колбы. — Под этот механизм нужно крепление колбы делать на пружинах. Амортизация. Иначе от вибрации стекло лопнет. Подумайте, как сделать подвес мягким.

— Сделаем корзинку из проволоки, на растяжках, — тут же предложил Фёдор. — Как паутина будет. Она вибрацию съест.

— Отлично. Работаем, — одобрил я.

Мы ещё час провели, обсуждая детали производства. Савелий показывал чертежи упрощённого механизма, объяснял, где можно ещё сэкономить материал, как ускорить сборку. Григорий предлагал разделить работу на этапы — одни мастера делают заготовки, другие собирают, третьи испытывают.

Фёдор поднял вопрос:

— Егор Андреевич, а электроды? Я делал их вручную, по одной паре. Если производство пойдёт массово, мне не справиться.

— Правильно, — согласился я. — Нужно ставить и их на поток. Можешь сделать форму? Литейную?

Он задумался:

— Можно попробовать. Отлить сразу десяток пар за раз.

— Вот и делай, — одобрил я. — Экспериментируй. Главное — чтобы качество не страдало.

— А что с колбами? — спросил Семён. — У нас осталось всего три штуки из последней партии.

— Фома уже в пути, — ответил я. — Привезёт новую партию от Митяя. Думаю, через неделю-две. Митяю я заказал полсотни. Если всё сделает как надо — нам хватит на первую большую партию. А пока — собираем лампы из того, что есть. Три колбы — три лампы. Одну оставим для демонстрации, две отдадим Давыдову для завода.

Семён спросил:

— А кристаллы? Их откуда брать будем? Ювелир обрабатывает их вручную, это долго.

— Этим занимается Иван Дмитриевич. Я озвучил ему проблему.

Григорий кивнул, записывая.

Я вышел из мастерской, оставив их спорить о толщине пружин и качестве стали. За спиной снова раздался грохот: БАМ-БАМ-БАМ.

Теперь этот звук не казался мне раздражающим. Это был звук прогресса. Звук шагающей вперёд индустрии.

Во дворе завода меня ждал Захар. Но не один — рядом с ним стоял незнакомый парень лет двадцати, худощавый. Захар, дремавший у лошадей, встрепенулся:

— Что там грохочет, барин? Никак кузня обвалилась?

— Нет, Захар, — улыбнулся я. — Это будущее стучится. Громко стучится, чтобы все услышали.

Захар кивнул на парня:

— Егор Андреевич, тут к вам гонец. От Строганова.

Я подошёл:

— Слушаю.

Парень поклонился:

— Егор Андреевич, барон Сергей Михайлович Строганов велел передать — он отобрал мастеров для обучения. Десять человек. Лучших с уральских заводов. Они выехали позавчера, будут в Туле через неделю.

Я кивнул:

— Хорошо. Передай барону — мы готовы их принять. Жильё организуем, обучение проведём. Пусть только едут.

— Ещё барон просил уточнить, — продолжал гонец, — сколько времени займёт обучение?

— Скажи барону — от двух недель до месяца, — ответил я. — Зависит от способностей мастеров.

Гонец поклонился:

— Передам.